Сергей Евгеньевич Комаров Мысль виновного
Кожа на моих руках резко полопалась, острые, как лезвия, когти вырвались из уродливых крючковатых пальцев вместе с кровавыми клочьями плоти. Тело задергалось в страшных спазмах, наливаясь мышцами и мерзкой зеленой жидкостью, заменявшей мою кровь. Искажаясь и подергиваясь, моя тень медленно поползла вперед, закрывая собой и без того бледный холодный свет. Колени с хрустом изогнулись назад. Но боли не было…
Окружающая меня реальность вообще не знала, что такое боль. А точнее, не могла ее причинить. Да я и сам не мог создать тут боль. Это было бы слишком легко. Здесь жила только память о ней, и он ее боялся… Ох, как же он ее боялся! Я ощущал это каждой клеточкой своего чудовищного организма, медленно приближающегося к его дрожащей фигуре.
Мои лапы протянулись к его телу и резким движением притянули к себе. Рывок был такой силы, что ворот его рубашки должен был разорваться в клочья, а пуговицы — разлететься в разные стороны. Но ничего не произошло. Такие вещи тут никогда не случаются. Я думаю, он даже не видел эти пуговицы. Он даже рубашку не ощущал, не знал, какого она цвета. Вся его сущность была поглощена одним единственным чувством — чувством неописуемого страха.
— Кто это сделал? — прохрипел я. Мое зловонное дыхание ударило в его бледное лицо, растрепав взъерошенные волосы.
Его рот несколько раз беззвучно открылся и закрылся.
— Кто это сделал? — медленно повторил я. — Отвечай!
Его тело дернулось в очередном приступе ужаса. Расширенные, подрагивающие глаза устремились в одну точку. Но не на меня.
— Отвечай! — взревел я.
Бесполезно. Его сводящий с ума взгляд буравил меня насквозь, притягивая к себе хрупкую фигуру ссутулившегося мальчика лет девяти.
Созданные мной черные деревья начали плавно исчезать. Могильные плиты мгновенно провалились под землю, затянувшись мокрым песком. Вокруг стали проявляться обычные деревья, кусты, трава, камыши… Камышей было особенно много.
И только придуманные моим воображением черные, как смерть, облака продолжали нестись по красному небу с какой-то нереальной, пугающей скоростью.
— Ты? — прошептал Суслик, уставившись на мальчика.
Сусликом называли того, чье дрожащее тело я только что держал за шкирку.
Мое ставшее полупрозрачным тело отбросило назад. Я еще кое-как удерживался на краю реальности, но меня неумолимо тащило за грань. Суслик был тут сильней. Это была его реальность.
— Я не хотел, — шевельнулись его губы. — Я не хотел. Я думал…
Выступавшие на шее мальчика бугорки позвоночника плавно растворились, он медленно приподнял голову. Но его глаза оставались закрытыми.
— Почему? Почему ты меня погубил? — спросил он. И в голосе его была такая отчаянная тоска, что даже мне стало сильно не по себе.
— Я… — слова застряли в горле Суслика.
— Мне было так больно, — устало пролепетал мальчик.
Из глаз Суслика вдруг полились слезы, и я окончательно понял, что весь мой план потерпел полный крах. Он действительно боялся, но только не меня. Каким бы кошмарным демоном я ни обратился, насколько бы уродливым мраком ни подернулся мир вокруг, — ничего, кроме легкой неприязни, я вызвать не смог…
— Так больно!!! — что есть силы вдруг закричал мальчик. Его глаза резко распахнулись, поражая жертву могильным страхом.
Суслик задергался. Что-то во взгляде ребенка напугало его настолько, что он был не в силах даже закричать. Это показалось мне очень странным. Вместо глаз мальчика не зияло два черных провала, из них не текла кровь, они не вращались вокруг собственных орбит. Наоборот! Столько в них было жизни, столько доброты и печали!.. Столько обиды!
И тут я, наконец, понял, чего боится мой враг, но было уже поздно.
Вмиг посиневшее тело мальчика покрылось страшными язвами, руки обмякли, лицо расплылось в страшной гримасе. Это был предел.
Суслик пронзительно завизжал, и мир вокруг разлетелся на мелкие осколки, обволакивая меня непроглядной тьмой. Несколько секунд уже ставшего для меня привычным полета — и тишина…
Минуту я неподвижно лежал на гладком полу Черной Комнаты, зачем-то уставившись на собственные, вновь ставшие человеческими руки, а потом неторопливо поднялся и бросил обреченный взгляд в самый темный угол.
Два желтых глаза величиной с яблоко каждое, как всегда, были на месте.
— Ну как? — неприятно захихикал мой спутник. — Отдашь его мне?
Я показательно отвернулся, ничего не ответив.
Суслик боялся не меня. И даже не превратившегося в утопленника мальчика… Он боялся себя. Себя того, когда он сам бегал в коротких шортиках со старенькой бамбуковой удочкой в руках, когда солнце светило ярче, а каждый день открывал новые горизонты и приключения. И то, что он сделал, тоже было просто приключением, просто мелкой забавой, ничего не значащей шуткой, забравшей сразу две жизни. Навсегда изуродовавшей тело его светлого друга и душу самого Суслика, сделав его подобием человека. Уже никогда не будет он счастлив. И это его плата. Он уже наказан! А значит, мне нужен другой.
— Он не твой, — все-таки ответил я. — Но теперь я знаю, как найти виновного.
Я стоял спиной к моему спутнику, но точно знал, что его мерзкие губы сейчас растягивались в злобную улыбку предвкушения.
По телу пробежал неприятный холодок…
Трудно сказать, когда именно началась эта история. Возможно, несколькими днями ранее, когда запыхавшийся от быстрого бега Макс стоял передо мной, не зная, то ли говорить всю правду, то ли плакать. Возможно, шесть лет назад, когда я, будучи пятнадцатилетним пацаном, впервые попал под влияние компании. Возможно, еще раньше, когда пятилетний Сережка сильно порезал ногу, и я нес его на руках до самого дома. Помню, как вначале сильно вздрагивало его хрупкое тело от плача, и как быстро он присмирел, поняв, что я с ним, что я рядом и я никогда его не брошу и не дам в обиду.
А может быть, все началось вообще тринадцать лет назад. Когда я впервые узнал, что у меня будет он, мой брат. Сережка…
— Я давно хотела тебя спросить… — Мама на мгновение замялась, подбирая нужные слова. — Как бы ты отнесся к тому, если бы у тебя появился маленький братик или сестренка?
Можно подумать, от моего ответа что-нибудь зависело. Тоже мне!.. Я и так все видел, ведь я же не дурак.
— Ну, собаку или новый компьютер, конечно, было бы лучше, — дурашливо сморщился я, — но младший брат тоже сойдет.
Было хорошо заметно, как с мамы спадает напряжение. А потом она меня так жестоко защекотала, что я чуть не умер от смеха.
Разумеется, я потом много раз говорил, что проклинаю тот день, когда озвучил эту фразу, — мол, лучше бы с пеной у рта требовал собаку. В конце концов, надо же было хоть как-то поддерживать статус старшего брата, вечно пинающего и унижающего это безмозглое, все время ноющее существо. Так уж сложилось в нашем обществе — никуда не денешься.
На самом деле я был не таким. Думаю, я — добрый брат… А с другой стороны, как вспомню, сколько я на самом деле его колошматил и ругал, задумываться начинаю, таким ли уж я был белым и пушистым рядом с Сережкой?
Одно я знаю точно — я любил его всегда, с самого начала, еще до того, как он появился на свет. И буду любить всегда, до самой смерти… Моей смерти, потому что…
Но только какое это теперь имеет значение?..
Я не отпускал кнопку дверного звонка вот уже минуты три. Знаю, что людей это сильно нервирует, но сейчас мне было наплевать. Я и так-то с трудом сдерживал себя, чтобы не выбить шаткую дверь хорошим ударом ноги. Тем более едва ли того, кто жил в этой квартире, можно было назвать человеком. Продавший душу носит какое угодно имя, но только не человек.
Наконец с другой стороны послышались шаркающие шаги, и дверь приоткрылась. Сквозь узкую щель меня изучал мутный глаз старухи. Конечно, я мог выбить цепочку легким ударом плеча, но что-то все-таки удержало меня от этого поступка.
— Я войду? — приказным тоном спросил я.
Бегающий из стороны в сторону, словно сумасшедший, глаз старухи еще раз измерил меня с ног до головы.
— Кто ты? — прохрипела она. — Я тебя не знаю.
— Я войду, — еще раз повторил я без вопросительной интонации.
Дверь перед моим носом резко захлопнулась, послышался лязг цепочки.
— Входи, — недовольно сказала хозяйка квартиры.
Удивительно, какие результаты порой приносит наглость. В обычной ситуации я бы полчаса мялся на пороге, подбирая нужные слова, и в результате был бы послан к черту. Человек вообще способен на многое, когда ему нечего терять. И я был как раз таким человеком… Нет, конечно, у меня еще оставались родители, Катюшка, друзья… Но все, благодаря чему я еще мог двигаться и дышать, а не биться в агонии, забившись в угол, словно загнанный зверь, заключалось в одном единственном ощущении — в горьком чувстве мести. Большинство людей считает месть великой глупостью. Да, это глупо. Но это единственное, что еще сдерживает мой разум от страшной мысли. Последний шаткий заслон между попыткой жить и безумием…
— Зачем ты пришел? — Хозяйка раздвинула седые пряди волос в стороны, открывая мне свое лицо. Господи, до чего же она была стара!
— Ты мне поможешь! — отрезал я, пройдя мимо нее в комнату.
Старуха неприятно засмеялась.
— Ты так в этом уверен? — прошипела она, улыбаясь. — Ты точно хочешь помощи?
— Я хочу возмездия, — ответил я со сталью в голосе, — и ты мне в этом поможешь!
— И какова цена?
— Твоя жизнь!
Я резко повернулся к старой хозяйке, и что-то в моем взгляде стало ей явно не по вкусу. Издевательская улыбка плавно исчезла с испещренного глубокими морщинами лица.
— Пытаешься напугать меня, мальчик? — сощурилась она. — Ты думаешь, я боюсь смерти?
— Я думаю, ты боишься боли.
— И ты действительно сможешь причинить вред старой женщине? — В глазах хозяйки снова загорелась искорка иронии.
— Никогда в жизни не обижал женщин. — Я показательно хрустнул пальцами. — Но к тебе это не относится. Ты — не женщина. Я бы лично придушил тебя вот этими руками, знай я тебя раньше. Ты — чудовище. Единственное, почему ты еще стоишь передо мной, а не валяешься на полу со сломанной шеей, это твое страшное умение. И ты мне поможешь.
— А ты знаешь, какова цена моей помощи? — злорадно усмехнулась старуха.
— Я уже ее назвал.
— Нет, ты не понял. — Пальцы хозяйка квартиры сжались в кулаки. — Я говорю не о плате для меня. Все, что мне дорого, я потеряла так давно, что уже не помню, когда это случилось. Все, что мне нужно, доступно мне и так. А то, что хочу, уже никогда не свершится. Я помогу тебе задаром. Вот только Он всегда берет плату, и цена одинакова.
— Душа?
— Да.
— Я согласен.
— Я знала, что ты так ответишь. — Старуха снова неприятно засмеялась и тут же получила от меня хорошую пощечину.
— Нет, ты не поняла, старая ведьма! Тот, кому ты служишь, получит душу. Но не мою!
— Может быть, — прохрипела старая хозяйка, вытирая кровь с разбитой губы. — Твоя душа сейчас настолько изувечена, что почти умерла. Кто теперь ее возьмет?.. Впрочем, месть за брата сделает ее черной, словно ночь. Хозяин как раз любит именно такие.
Я вздрогнул. Откуда ей было известно о Сережке?.. В моей груди все закипело. Только сейчас я окончательно поверил, что старуха и вправду может мне помочь. До этого просто действовал как зомби — по инерции.
— С собственной душой я как-нибудь сам разберусь, — приглушенно ответил я. — Тебя это не должно волновать. Просто делай то, что умеешь.
— А что, если твой брат жив? — как колоколом ударили по мне слова старухи.
«Жив, жив, жив, жив», — срикошетило в моем разуме. Я обхватил голову руками и упал на колени, изо всех сил пытаясь не пускать эту мысль за границы сознания. Об этом нельзя думать, нельзя!
Перед глазами потемнело, и страшное воспоминание, от которого я так интенсивно скрывался все это время, снова возникло в голове во всех своих цветах и звуках — будто только что! Вот прям сейчас! Минуту назад!.. Еще раз пережить кошмар…
Катюшка, моя девушка, с самого детства ходила на курсы актерского мастерства. Сначала как ученица, потом как прогульщица, а теперь все чаще и чаще заменяя постоянно болевшую старенькую Людмилу Павловну, преподавательницу. «Курсы», конечно, было громко сказано. Драмкружок он и в Африке драмкружок — никто тут звезд с неба не хватал и в ГИТИС не поступал. Просто хороший способ научиться быть немного более раскованным да поболтать с друзьями.
Не так уж часто меня тут можно было найти. Как-то не привык я быть в центре внимания кучи детей, которые каждый раз в один миг придумывали мне какую-нибудь постыдную роль, будто я был заглянувшим с мастер-классом великим актером, а не растрепанным парнем с серьгой в ухе, зашедшим за своей девчонкой.
Вот и в этот раз я исполнял роль не то царского коня, не то шута для одного из наглых, не знающих меры мальчишек, когда в небольшой уютный зал, где мы занимались, влетел Макс.
Само по себе его появление здесь уже шокировало меня. Мой старый добрый друган Макс, пропитый и прокуренный насквозь Макс… и драмкружок — какая тут связь? Как он дорогу-то сюда отыскал?
— Витька… — произнес он мое имя.
Это было единственное, что он сумел сказать. Остальные слова застряли у него в горле. Макс всегда был трусоватым пацаном… Впрочем, можно ли было судить его в тот момент?..
Его лицо вдруг как-то побелело. Глаза забегали, покраснели. Руки дрожали, словно с бодуна.
— Ты бухой, что ли? — неуклюже пошутил я. — Ма-а-акс?
Но мой приятель ничего не ответил. И в этот момент я понял — случилось что-то страшное… Только еще не знал, насколько…
— Макс!!! — Я отвесил ему легкую пощечину.
Его ноги стали подкашиваться, и мне пришлось ухватить его за шиворот.
— Что-то случилось? Макс?! — еще раз громко повторил я.
И снова тишина.
Господи, хоть бы кто-нибудь заговорил или засмеялся, что ли! Нет, встали, как истуканы, молчат. Взгляды настороженны. Смотрят, как рушится чужая жизнь.
— Сережка твой… брат, — наконец невнятно промямлил Макс, сглотнув.
Появилось такое ощущение, будто в грудь мне вогнали ледяной кол, и кровь в сосудах стала застывать. Даже дышать больно сделалось.
Несколько секунд я стоял в оцепенении, боясь пошевелиться, а потом отшвырнул Макса в сторону и бросился к выходу.
— Ты куда, Вить? Поздно! — крикнул он.
Его голос звучал небывало чисто. Обычно Макс говорил очень коряво, с запинками, как будто прикалывался или играл роль обкуренного клоуна, а тут… так внятно, без всякой иронии и фальши.
Этот голос заставил меня резко остановиться и замереть. Я обернулся назад.
Сидящий на ковре бледный Макс, замершие дети на заднем плане, и Катюшка, зажавшая ладонями рот.
И в тот момент я понял, что действительно — поздно. И что жизнь закончилась… счастливая жизнь.
Многое в жизни я сделал неправильно. Я часто дрался, хамил взрослым, пил и курил… В общем, я был обычным мальчишкой, подростком, парнем. Но я всегда знал меру. Если уж махаться, то по-честному — один на один; если прогуливать уроки, то неважные — так, чтобы потом перед родителями за двойки не краснеть; если бухать, то так, чтоб было хорошо, а не валяться под забором, как свинья. Я всегда знал свою норму, всегда знал, когда остановиться. Наверно, поэтому я и ушел из нашей компании раньше всех. И как потом выяснилось, сделал это очень вовремя, потому что одно дело играть вместе в футбол, пить пиво и дурачиться, и совсем другое — заниматься гоп-стопом и шмалять дурь.
Впрочем, дурь — это тоже дела прошлые и хорошо забытые. Сейчас Данилов (Даня, как его все называли) и компания занимались гораздо более серьезными делами, а именно — крышевали над половиной местных магазинчиков и ларьков. А ведь всего какие-то пять лет назад это были нормальные люди, мои приятели. Просто удивительно, как за такой срок можно так деградировать. Из людей превратиться в кучу ублюдков, не знающих ни жалости, ни меры отморозков. Кто-то успел спиться, кто-то угас от наркотиков, половина уже сидела… Не так уж много их осталось. Но чтобы оборвать человеческую жизнь, ведь достаточно всего одного.
Даня, Суслик, Федько, Спица, кто еще?… Да, все они недолюбливали меня, ведь я ушел от них, «бросил бригаду», как любил говорить Данилов, когда мы еще общались. А я к ним относился ровно… Ну, перебесился, понял, что об институте бы пора подумать, поумнел. Они пускай спускают жизни дальше, мне-то что…
Ладно, если бы только свою жизнь поганили, так нет, совсем разошлись в последнее время — на кормежку к серьезным устроились. Машинам номера перебивают, с краденым товаром какие-то замесы, и трупы несколько раз… закатают в полиэтилен и в лес — ищи-свищи… Но все это — слухи, не очень-то я в это во все верил, а если и верил, то закрывал глаза, делал вид, что не причем. Меня не касается. Все в прошлом. Легкое пренебрежение, не более. Все где-то там, не со мной…
Так вот, коснулось. Да так, что жить не хочется…
— Ну что, Витя, в институте учимся, книжечки читаем? — с брезгливой усмешкой сказал мне Данилов два дня назад, когда я случайно встретился с ним на улице. — Как со стипендией? Хоть на бутылку в месяц-то хватает?
Я никак не отреагировал. Просто прошел мимо. С дураками бесполезно спорить — только нервы себе портить.
— Гордый, — констатировал он, сплюнув. — Даже поздороваться со старым другом не хочешь. Все с родителями нянчишься да со своим сопливым братом?
Я остановился.
Господи, зачем?!!!.. Зачем я тогда остановился? Эта скотина уже была у меня за спиной. Сделал бы вид, что не услышал… Ну почему мы все хотим обязательно выпендриться? Кому это нужно?!
— Не трогай моего брата, гнида, — ответил я, не оборачиваясь.
Теперь я проклинал себя за эти слова!
Это я виноват в том, что случилось! Кто тянул меня за язык?! Я просто ненавидел себя… Я ненавидел всех! Весь мир!.. Чертовы ублюдки!