— А вы?
— Что я? — не понял бухгалтер.
— Вы когда у него были? У Зотова.
— Сразу после Нового года. Съездил, по хозяйству помог.
— Как вы праздновали день рождения? Много было гостей?
— Нет, никого не было, кроме Коли. Посидели в ресторане — и домой.
— В каком ресторане?
Мокригин осклабился:
— И этим интересуетесь? В «Радуге».
— Где вы были тринадцатого января с часу дня и до двенадцати?
— Ездил в Ленинград, — нехотя процедил Мокригин. — На электричке в тринадцать тридцать.
— Расскажите мне последовательно, где вы были в Ленинграде.
Бухгалтер недобро усмехнулся:
— Если это так необходимо… Попробую вспомнить. — И начал перечислять магазины. Он врал умно, с оглядкой. Корнилов мысленно проследил его путь по городу — все магазины выстраивались по маршруту третьего трамвая.
— Ни один из этих магазинов не был закрыт на переучёт? — Корнилов заметил, как на скулах Мокригина вздулись желваки.
— Нет, на переучет закрыты не были, — медленно ответил он. — Правда, в каком-то из них отдел не работал… Только не помню в каком.
«Интересно, почему Мокригин не спрашивает меня, для чего этот допрос и в чём он провинился? — подумал Корнилов. — Хочет показать своё безразличие?»
— Вы что-нибудь купили себе?
— Нет. Искал пальто на меховой подкладке, да не повезло…
«Ещё бы! Такое пальто и летом по большому блату не достанешь. А уж то, что его зимой в магазинах не бывает, в этом-то, голубчик, ты уверен. Беспроигрышно играешь».
— Значит, ничего не купили?
— Ничего.
— Когда вы приехали в Ленинград, какая там была погода?
— Пасмурно. Снежок шёл, — сказал Мокригин, и Корнилов вдруг увидел, как его лоб внезапно покрылся мелкими капельками пота. Бухгалтер заёрзал, стал вдруг перекладывать с места на место бумаги, лежавшие перед ним на столе.
Корнилов помнил, что по сводке метеобюро пасмурная погода со снегом была на Мшинской, а в Ленинграде днём было ясно. Светило солнце. Он почувствовал резкий запах мужского пота.
— Григорий Иванович, а когда вы уезжали из Ленинграда? Время? Погода?
— Не помню, — отрывисто бросил Мокригин. Похоже, что нервы у него совсем сдали.
— Когда пришли домой?
— В двенадцать.
— Это вы на фото? — Корнилов вынул из кармана фотографию Мокригина, которую по его просьбе сделали гатчинские оперативники.
— А вы что, не видите? — огрызнулся бухгалтер. — И что это за допрос?! Я в чём-то виноват? Вы даже не потрудились мне объяснить!
— Служащие станции Мшинская, Григорий Иванович, опознали в этом мужчине пассажира, который сошёл с трёхчасового поезда и направился по лесной тропе в сторону деревни Владычкино…
— Я был в Ленинграде, — упрямо сказал бухгалтер.
— С этого же поезда сошёл и Алексеев, — продолжал Корнилов. — У него были лыжи. Он ушёл вперёд, но на одной сломалось крепление. — Мокригин уже не мог справиться с собой. Лицо его перекосила какая-то странная гримаса. Он весь подался к Корнилову, впился в него взглядом. — Да, забыл одну деталь — у Тельмана Алексеева была такая же шапка, как у вас. — Он повернулся к вешалке, на которой висели пальто и рыжая мохнатая шапка бухгалтера. И тут его обожгла шальная мысль: «А не бухгалтеру ли предназначалась пуля? Ведь у него и у художника не только шапки похожие. И фигуры тоже одинаковые. Оба широкоплечие, высокие…»
Мокригин молчал.
Тогда Корнилов наклонился к нему и сказал, положив свою руку на руку бухгалтера:
— А ведь это вам приготовил старик пулю, Григорий Иванович. За что?
Мокригин резко вскочил, уронил стул. Несколько секунд он молча смотрел на Корнилова, словно не зная, что предпринять, а потом вдруг громко, горячёчно зашептал:
— Не докажете, не докажете! Не мог он в меня. У него и был-то один друг на свете — Гриша Мокригин! Один! Все от него отвернулись, все! И Тельман этот тридцать лет не знался, а тут нате, попёрся к папочке. Кому он нужен, Павлик Морозов! Говорил я деду: доживай свой век без чистеньких. Не послушал — умереть ему прощёным захотелось! Тьфу! — Мокригин плюнул и, будто опомнившись, спросил, пристально глядя в глаза Корнилову: — А я-то, я в чём виноват, товарищ хороший? Мне-то вы зачем о прошлом напоминаете? Мало ли в кого стрелял старик. Он и расчёлся. Не я ведь стрелял! — И снова закричал: — Что вы мне душу терзаете, всё старых грехов забыть не можете? Вам дай волю — клеймо бы на лбу выжгли!
Дверь в комнату приоткрылась, и заглянула испуганная женщина. Мокригин посмотрел на неё со злостью, и женщина моментально исчезла.
— Вы садитесь, — спокойно, но настойчиво попросил Корнилов. Так мучивший его все последние дни вопрос, зачем убил старый лесник своего сына, перестал быть вопросом. — Я не о старом пришёл напоминать. — Мокригин сел. Веко у него всё дёргалось, а руки не находили покоя. Он хватался то за лицо, то за шею. — Дело ведь вот в чём, Григорий Иванович: бросили вы Тельмана Алексеева в беспомощном состоянии. Умирать в лесу. А его спасти можно было, если бы вы сходили за помощью.
— Мёртвый он был, мёртвый, — упавшим голосом пробормотал бухгалтер. — Старик без промаха бил. — Мокригина передёрнуло, словно от холода.
— Экспертиза свидетельствует — несколько часов жил. Вот за это преступление вам отвечать придётся. Оно доказуемо…
— Мёртвый он был, — опять сказал Мокригин. Вид у него был затравленный.
«Опытный дядя, — думал Корнилов, разглядывая бухгалтера, — а нервишки подводят. Эк он распсиховался, когда я сказал, что пуля ему предназначалась!» И быстро спросил ещё раз:
— Григорий Иванович, а за что всё-таки хотел убить вас лесник? Неужели не догадываетесь?
Мокригин шумно набрал в лёгкие воздуха, лицо его сделалось таким багровым, что Корнилов испугался, не хватит ли бухгалтера удар.
— А если и догадываюсь, — наконец выдохнул он, — вам-то какая с этого корысть? К делу не пришьёте! — Мокригин неожиданно улыбнулся, улыбнулся дико и зловеще. Глаза у него блеснули. Корнилову даже показалось, что как-то гордо блеснули.
— Боялся меня Николка, — сказал бухгалтер. — Своего прошлого боялся. Сыну хотел чистеньким представиться. А меня, значит, побоку?! Рылом в чистенькие не вышел? Курва! — Он так же внезапно погасил свою жуткую улыбку и замолк.
Остальная часть допроса пошла спокойно. На все вопросы Мокригин отвечал безучастно и односложно: «да», «нет». Он подтвердил, что услышал выстрел перед тем, как выйти из леса на поляну, и через несколько минут наткнулся на тело лыжника. Думал якобы сначала, что выстрел случайный, что поблизости охотники. Боясь, что могут выстрелить ещё, он спрятался за ель и только тогда увидел справа на горке спину удалявшегося человека. Это был Зотов.
О лыжнике Мокригин всё время твердил: «Он был мёртвый, лыжник-то. Мёртвый. Я ничем не мог помочь». О том, что это был Тельман Алексеев, сын лесника, Мокригин узнал только вчера от директора лесхоза.
Но когда Корнилов снова спросил бухгалтера, за что всё-таки хотел его убить лесник, он заложил руки за спину и молчал, стиснув зубы. Корнилов понял: на этот вопрос ответа не получить.
Он сел за соседний столик, где стояла большая пишущая машинка, и начал печатать протокол допроса. Бухгалтер сидел понурый, время от времени исподлобья поглядывая на него. Когда протокол был готов, Корнилов мельком перечитал его и дал Мокригину. Ознакомиться и подписать. Бухгалтер спокойно взял листки и, глядя прямо в глаза Корнилову, разорвал протокол на мелкие кусочки. В лице у него ничего не дрогнуло, ни один мускул.
— Ничего не докажете. Можете хоть сто опознаний делать. — И бросил бумажки на пол.
Корнилову стоило большого труда, чтобы не показать бешенства, которое им овладело. «Ох какой подонок, какой подонок», — подумал он, ощущая нестерпимое желание ударить.
— Вы можете сколько угодно рвать бумажки, но от ответа вам не уйти, Мокригин!
Возвращаясь в райотдел, Корнилов думал о том, что же могло связывать этого злобного бухгалтера и лесника Зотова. Бухгалтера и лесника. Сидели вместе? Верно, сидели. Но раскаявшиеся-то преступники на свободе избегают друг друга. А уж если объединяются, то закоренелые. На дурное. Наперекор пословице: «В счастье — вместе, в горе — врозь».
Бухгалтер и лесник. Правил без исключений нет, но необязательно ведь эта пара — исключение. Нет, недаром держались они вместе столько лет. Лесник и бухгалтер лесхоза. Что же их связывало? Лес? Воровали лес? Слишком на поверхности…
В райотделе Игорь Васильевич рассказал обо всём начальнику уголовного розыска Финогенову.
— Берите дело в свои руки. Свяжитесь с Лужской прокуратурой. У них делом об убийстве следователь Каликов занимается. Но стерегите бухгалтера. Сбежать может. Сердцем чую. Попросите обэхээссэсовцев — пусть займутся лесхозом. Что-то тут нечисто. Бухгалтер и лесник — улавливаете? Сидели вместе. Я вам свою точку зрения не навязываю, но посмотрите, разберитесь. Я так думаю, что если человек мог одну подлость совершить, он и на другую способен. У подленького за душой не один грешок найдётся.
…Дня через два после всех этих событий Корнилова остановил в коридоре управления Белянчиков…
— Всё забываю тебя спросить, Игорь. Когда ты понял, что лесник не в сына стрелял? — Белянчиков немножко слукавил — они с Корниловым встречались постоянно, на дню по нескольку раз. И давно бы он мог спросить, да просто дулся за тот разговор. Белянчиков обиды долго помнил.
— На репетиции в театре.
— При чём здесь театр? — удивился Белянчиков.
— Да как тебе сказать, — задумчиво начал Корнилов. — В двух словах не расскажешь.
Они подошли к окну, Корнилов закурил.
— Пригласили меня консультировать одну пьесу. На нашу тему. Там в третьем действии молодой парень убивает свою знакомую. Бежит к другой подружке и в любви ей объясняется, пьют вместе вино как ни в чём не бывало. А на репетиции заминка произошла: не получается эта сцена у молодого актёра, и всё тут. «Дайте, — говорит, — мне ещё время в образ вжиться».
Я сначала решил — не под силу актёру роль. А потом, когда подумал всерьёз да всю пьесу вспомнил, другое понял. Это не актёра вина. Он-то молодчина. Фальшь уловил. Интуитивно почувствовал, что его герой не мог совершить это преднамеренное убийство, да ещё тут же с новой милашкой объясняться!
— Что значит «не мог»? — спросил Белянчиков.
— Ну конечно, в жизни всё бывает: случай, пьянка, вспышка гнева. А чтобы преднамеренно — нет! Этот герой не мог, понимаешь? Логика характера не позволяет. Уж таким сотворил его автор. А потом ссамовольничал.
Белянчиков засмеялся:
— Ну ты чудишь, Игорь! Это уж дело автора, как повернуть…
— Ничего смешного не вижу. Я с тобой как с другом… — Корнилов сердито поглядел на Белянчикова. — Не могу я тебе объяснить, что уж там автор думал…
— Ну а к чему ты мне всю эту историю рассказал? Я ж тебя о другом спросил.
— С логикой у тебя слабовато, Юра. Логикой тебе подзаняться не мешало бы. Да, наверное, поздно. Чему Ваня не выучился, тому Ивана не обучишь… А если говорить серьёзно, то слишком уж страшное это преступление — сыноубийство. Да особенно если совершено оно так расчётливо, обдуманно. Для этого ох какие основания иметь надо! А Зотов полжизни врозь с сыном прожил, даже не встречался.
— Ну и довод у тебя, — тихо сказал Белянчиков. — Не слишком профессиональный.
— Логичный довод, — сказал Корнилов. — Простой, человеческий. Да ведь ещё и шапки у Мокригина и у Тельмана Алексеева одинаковые были. Мне это сразу в глаза бросилось. Вот так-то, товарищ капитан. А всё-таки бесплодных истин не бывает!
1975
КРУТОЙ ПОВОРОТ Повесть
1Вечером небо затянулось тучами. В стороне залива долго громыхало, и наконец на город обрушился ливень. Горин испугался — в десять он должен был заехать за Верочкой. Они сговорились встретиться у Таврического сада. Юрий Максимович нервничал, то и дело смотрел на часы и, подходя к окну, с тоской разглядывал опустевшую улицу, по которой хлестали струи дождя. Над асфальтом, за день раскалённым июльским солнцем, призрачной полосой висел туман.
Ливень продолжался минут сорок и внезапно закончился. Юрий Максимович распахнул окно и, вдохнув свежего воздуха, с облегчением улыбнулся. Подумал: «Дождь как по заказу. Смыл всю пыль и вовремя перестал. А на даче хорошо будет!»
Он снял с антресолей чёрную сумку с надписью «Аэрофлот» и стал собираться. Вынул из бара бутылку джина, бутылку коньяка. Из холодильника достал две банки апельсинового сока, белый бидончик, в котором мариновалось мясо для шашлыка, завёрнутую в целлофан зелень. Постоял несколько минут, не закрывая дверцу холодильника, прикидывая, что бы ещё взять с собой. С продуктами на этот раз у него не густо: жена уже вторую неделю как уехала к тяжело заболевшей матери в Нальчик, и оставленные ею припасы поубавились.
Потом Горин открыл книжный шкаф и, вытащив с одной из полок несколько книг, достал спрятанный в глубине небольшой пакетик. Он развернул яркую фирменную бумагу и открыл красивую, чёрную с золотым вензелем коробочку. Чуть утопленное в голубую шёлковую подкладку, как в волны неспокойного моря, в коробке лежало золотое кольцо с бриллиантом, сияющим среди лепестков золотой розы. Несколько секунд Юрий Максимович задумчиво смотрел на кольцо, наконец губы его дрогнули и расплылись в удовлетворенной улыбке. Он отстранил от себя коробку с кольцом и чуть склонил голову, любуясь живым блеском камня. Горин смотрел на кольцо минуту, а может быть, даже две, потом плавно надавил пальцем на крышку, и коробочка захлопнулась с лёгким щелчком. Горин положил её во внутренний карман куртки, разорвал обёртку на мелкие кусочки и выбросил в мусоропровод.
Поставив книги на место, Юрий Максимович прошёлся по комнатам, вспоминая, не забыл ли что. Взял с письменного стола недочитанный номер «Иностранной литературы», подержал в руке и положил обратно. «С Верочкой не почитаешь… А вот про плавки и забыл! — подумал он. — Погода-то прекрасная, завтра на залив съездим».
Гараж был рядом, в соседнем дворе. Горин осторожно, чтобы не запачкать замшевую куртку, открыл его, вывел «Волгу».
Несмотря на поздний час, на улицах было полно народа. Белые ночи хоть и шли на убыль, но не потеряли ещё своей чарующей силы. Горин вёл машину не спеша, осторожно переезжая оставшиеся после ливня лужи, стараясь не забрызгать прохожих. Опустив боковое стекло, он подставил лицо свежему ветру, радуясь, что сейчас увидит Веру, что они вместе поедут на дачу и будут там вдвоём не час, не два, а целых три дня! И никуда не надо будет торопиться, и никто не сможет им помешать. И за эти три дня они наконец обо всём договорятся, всё решат…
У Таврического сада он притормозил и тут увидел Верочку. Долговязый блондин неопределённого возраста стоял рядом с ней и что-то говорил улыбаясь. Наверняка набивался в знакомые. Чёрт знает что! Стоит ей где-то появиться одной, как тут же кто-нибудь привязывается. У Горина от одной мысли о том, что какой-нибудь пижон пристаёт к Вере, становилось темно в глазах. А вот к её мужу он относился спокойно. Даже позволял себе иногда, в те редкие часы, когда им удавалось быть вместе, задавать такие вопросы, от которых Верочка краснела. Может быть, это происходило из-за того, что Вериного мужа, Евгения Николаевича Шарымова, он знал уже много лет. Даже учился вместе с ним в мореходке.
Юрий Максимович остановил машину, открыл дверцу. Верочка заметила его и помахала рукой. Долговязый тоже обернулся. Он глядел, как Верочка садилась в машину, с явным сожалением.
— Что ещё за тип? — спросил Горин.
Вера засмеялась и, положив голову ему на плечо, ласково потёрлась.
— Знакомый?
— Знакомый. Две минуты назад познакомились. — Она вынула из сумочки зеркальце, посмотрелась. — Ты, Юрка, страшно ревнивый. Не знаю я эту версту коломенскую и знать не хочу. Примитив: «Как вас зовут, кого вы ждёте?»
— Ну а ты? — Юрий Максимович понимал, что ведёт пустой разговор, но остановиться не мог.
— Юра, оставь. — Она снова положила ему голову на плечо. — Мы сможем побыть на даче только день. Я боюсь, что Женя раньше времени приедет. Он всё время нервничает.
— Ну вот, начинается, — недовольно проворчал Горин. Настроение у него испортилось.
— Ничего. Зато целый день наш, — ласково сказала Вера. — На-аш!
Они пересекли улицу Воинова, проехали по набережной, заполненной гуляющими, свернули на Литейный мост. Горин удивился, что в такое позднее время здесь много машин. Двигались они еле-еле, а на середине и совсем остановились. Прошло пять минут, десять. Машины запрудили весь мост.
— Что за пробка?! — в сердцах сказал Юрий Максимович. — Добро бы в час «пик». А тут… Посмотреть, что ли?
— Сиди. — Верочка была спокойна. Прижавшись к нему, она задумчиво смотрела на Неву, на старинные здания на набережной Выборгской стороны.
— Нет, я всё-таки пойду взгляну, — сказал Горин. Но дверцу открыть не смог — слева вплотную к «Волге» стояла белая машина «скорой помощи». Чтобы выпустить Горина, пришлось вылезать и Вере. Они поднялись на тротуар, стараясь разглядеть, что произошло впереди.
Какой-то парень, проходя мимо, остановился и сказал:
— Надолго застряли! Асфальт после дождя скользкий. Троллейбус занесло.
— Что же его не уберут? — недовольно спросил Горин. Ему показалось, что парень чересчур бесцеремонно разглядывает Верочку.
— А-а… — прохожий махнул рукой. — Там такое нагорожено! Несколько машин ударились.
— И пострадавшие есть?
— Не знаю. «Скорая» стояла. — Парень пошёл дальше.
— Психуй не психуй, — сказал Горин, — а только загорать нам здесь придётся долго. Назад уже не вывернешь. Хоть бы гаишники вмешались. Неужели они не видят, что здесь затор?