Михаил Иванович хитро улыбнулся. Он знал пристрастие Кондрашова к правильно оформленным документам.
— Этот свидетель, Данилов Пётр Сергеевич, инженер конструкторского бюро, увидев, что дверцы заклинило, разбил камнем стекло. Струя воздуха раздула пламя, Данилов отскочил, а булыжник уронил в салон…
Когда Игорь Васильевич кончил докладывать, Михаил Иванович спросил:
— А причина самоубийства Шарымова так и не выяснена? — Чувствовалось, что это беспокоило его.
Корнилов пожал плечами.
— Мы провели дознание, поскольку наш сотрудник оказался на месте. А заниматься этим делом нам не поручали, — он посмотрел на Василия Сергеевича.
— Люди, близко знавшие штурмана, показали, что человек он нервный, впечатлительный, — сказал Кондрашов. — Шарымов, может быть, и хотел этого Горина застрелить, когда узнал, что тот его жену соблазнил. Кто знает? Дачу-то взломал! И когда милиция к нему домой нагрянула — испугался. Подумал, наверное, что все шишки на него. И дача, и смерть старпома…
— Всё может быть, — задумчиво проговорил Корнилов. — Ты считаешь, уточнять больше нечего?
— Незачем. Теперь это уже никому не поможет.
— А я бы не пожалел времени. Вопросов осталось немало. Где, например, был Шарымов после того, как уехал с дачи Горина.
— Это ничего не изменит, — сказал Кондрашов.
— А что говорит вдова Шарымова? — спросил начальник управления. — Ведь она, пожалуй, многое знает.
— Молчит она, товарищ полковник. Женщина с характером. Замкнулась в себе и ни гугу. Да ведь её и понять можно — столько потрясений. Может быть, когда отойдёт, заговорит. Да что толку? — Василий Сергеевич сокрушенно вздохнул. — Ну вот, так сказать, итог, summa summum, как выражались в старину.
— Ты, Игорь Васильевич, ничего добавить не хотел?
Корнилов в раздумье посмотрел на Кондрашова, словно решая, что сказать.
— Это, конечно, несущественно, но один вопрос я бы Шарымовой обязательно задал: каким образом её зонтик у старпома в машине оказался?
— Мне бы твои заботы, — отшутился Кондрашов.
— Да я, собственно, и так знаю. Но люблю точки над «и» ставить. Вы, кстати, с письмами Горина продолжаете разбираться?
— Ну а как же? Я тебя информировал — старпом и в министерство написал. Да если бы не такой общественный резонанс, мы вас и не занимали бы этим делом.
— А у меня, Василий Сергеевич, серьёзные основания считать старпома… Как бы помягче выразиться? Человеком, которому нельзя слишком доверять. В НТО провели почерковедческую экспертизу анонимок, в которых Горину угрожали расправой, и копирки, под которую он что-то печатал у соседа по даче. Одна и та же машинка. Грозил-то он сам себе!
— Да уже его шашни с женой Шарымова чего стоят! — сказал полковник. — А тут ещё и анонимки…
— Знаю. Всё знаю, — развёл руками Кондрашов. — Но существуют письма старпома, и в них конкретные обвинения! — Он улыбнулся и снова подмигнул подполковнику. — Платон мне друг, но истина дороже. Будем разбираться.
Игорь Васильевич вспомнил вдруг изречение, которое привёл в своём дневнике старпом: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Вспомнил и улыбнулся.
— Чего ты ухмыляешься? — спросил следователь. — От этого никуда не денешься. Или я наврал в латыни?
— В латыни ты, Вася, ничего не наврал, — успокоил его Корнилов, специально назвав по имени, чтобы подчеркнуть, что всё сказанное им теперь носит неофициальный характер. — Только любим мы за цитаты прятаться. А цитаты — вещь обоюдоострая — одной и той же цитаткой идейные противники, случается, друг, друга глушат. Ты вот не думал, откуда у старпома доллары на кольцо с бриллиантами нашлись. Не сто, не двести — четыре тысячи? От трудов праведных?
— Это штука серьёзная, — поддержал Корнилова Михаил Иванович. — Тут преступлением пахнет.
— Мы, конечно, поинтересуемся, откуда у Горина была валюта. Выясним, не занимал ли он деньги, — не совсем уверенно сказал Кондрашов.
Корнилов хмыкнул.
— Да что вы, товарищи! — неожиданно взъерепенился Кондрашов. — Что ж, по-вашему, надо новое дело заводить? На покойного старпома? В конце концов заявление он написал, а не на него!
— Не кипятись, Вася, не кипятись! — успокоил следователя Корнилов. — Мы же в порядке консультации тебя расспрашиваем.
— Хорошенькие консультации, — не унимался Кондрашов. — Не оставлять же без внимания такие сигналы только потому, что заявитель погиб. Они теперь на контроле. У нас, в министерстве, в пароходстве… Ещё неизвестно, чем всё кончится. Может быть, сигналы и не подтвердятся. Но многое похоже на истину.
— Так всегда и пишут доносы — чтобы было похоже на истину, — жёстко сказал Михаил Иванович. Он уже несколько раз поглядывал на часы.
— Я ведь не прокурор. Я следователь, хоть и старший. Не я распорядился начать расследование.
— А ты что ж, не можешь поспорить с начальством, доказать ему? — подзадорил Корнилов. Михаил Иванович покосился на него укоризненно.
— Начальство есть начальство, — успокаиваясь, сказал Кондрашов и сделал лёгкий поклон в сторону Михаила Ивановича. А тот притворно вздохнул.
— Завидую я, Василий Сергеевич, вашему начальству. С моими подчинёнными труднее — ужасные спорщики.
Кондрашов чуть порозовел и стал прощаться.
С работы Корнилов пошёл пешком. Набережная была пустынной, и подполковник поймал себя на мысли о том, что его радует и дождь, и отсутствие людей. Так редко удаётся пройти теперь по городу в одиночестве. Вечное многолюдье, суета, вездесущие туристы.
Серые мокрые сумерки, чуть разбавленные неоновым светом, висели над горизонтом. Желтоватые блики подсветки мерцали в стороне Петропавловской крепости.
Корнилов шёл и думал о Горине. Письмо старпома к жене никак не выходило у него из головы. Вот как бывает в жизни — человек строит планы, борется, расталкивает соседей локтями. И что? Мокрая от дождя дорога, крутой поворот, секундное замешательство… И конец.
Он что ж, и вправду считал себя борцом за справедливость?
Да полно, проживший полжизни должен отличать чёрное от белого. Иначе вёе человечество сорвалось бы с цепи.
За справедливость можно, конечно, бороться и в одиночку. Но может ли быть справедливость для одиночек? Нет, нет. Такое уж это особое понятие — справедливость. Она полной гармонии требует. Не может справедливость быть неполной, как не может быть дюжины без одной единицы. И если что-то справедливо для всех, но несправедливо для одного — это уже не справедливость. И все разговоры про высшую справедливость — выдумки. Красивая ложь в собственное оправдание.
Игорь Васильевич перешёл Кировский мост, свернул направо. В обычные дни здесь толпились рыбаки, но сегодня ловил только один, в зелёном офицерском плаще с надвинутым на голову капюшоном. Корнилов остановился у гранитного парапета. Рыбак ловил на донки. Маленькие колокольчики тихо позванивали от ветра.
— Закурить не найдётся? — спросил рыбак у Корнилова, повернувшись к нему.
Игорь Васильевич достал сигареты, помог прикурить. Рыбак был немолодой, широкоскулый, с красным загорелым лицом.
— Что-то плохо клюёт сегодня, — кивнул он на колокольчики. — А вообще жаловаться не приходится. Появилась рыбка в Неве. Вода почище стала — она и появилась…
— Часто ловите?
— Часто. Хожу сюда как на работу. Вчера был, и позавчера… И сегодня, как видите. На завтра не загадываю. Дожить надо.
«Пенсионер, — подумал Корнилов. — А ведь хорошо ещё выглядит. Получше меня. Уйти в рыбаки, что ли? Вот и капитан Бильбасов собирается».
— Я с ранней весны тут рыбачу. Как в апреле на пенсию вышел — тут околачиваюсь. До осени половлю, наберусь силёнок — а там посмотрим. — Рыбак подмигнул Корнилову. — Я ещё кое-что полезное могу. Не каждый молодой угонится!.. А вы и сами, наверное, не прочь с удочкой побаловать? — поинтересовался он. — А то давайте в компанию. В хорошую погоду тут не протолкнёшься. Но мужички у нас приличные, подвинутся.
— Спасибо. — Дождик усилился. Корнилов поёжился, поднял воротник. — Ни чешуи ни рыбы!
— И вам желаю хорошего! — отозвался рыбак.
1977
СРЕДА ОБИТАНИЯ Повесть
1Прохор Савельич Баланин, кладовщик совхоза «Орлинский», встал рано. В половине шестого он уже вышел из дома, выпустил кур из сараюшки и, зябко поёживаясь, пошагал по тропинке через запущенный парк. В совхозе началась копка картофеля, и Баланин торопился. В шесть к складу должны были подъехать машины за ящиками.
Солнце с трудом пробивалось сквозь густой утренний туман, начинающая жухнуть трава серебрилась от росы. «И не выкосил никто, — пожалел Прохор Савельич. — Скотину люди не держат — коров по пальцам пересчитать можно».
Солнце с трудом пробивалось сквозь густой утренний туман, начинающая жухнуть трава серебрилась от росы. «И не выкосил никто, — пожалел Прохор Савельич. — Скотину люди не держат — коров по пальцам пересчитать можно».
Склад помещался в старой церкви с разрушенным куполом. Закрыли церковь ещё в тридцатые годы. Всё хотели приспособить под клуб, да так и не дошли руки. После войны устроили здесь склад. Сначала хранили капусту и картошку. Несколько лет назад приезжала какая-то комиссия из района. Сказали, что от сырости здание разрушается. Овощи хранить запретили, и теперь там складывали ящики.
У церкви было пусто — не подъехал пока ни один грузовик. Баланин, с трудом подняв лицо к разрушенному куполу, привычно перекрестился, — был Прохор Савельич от рождения горбат, а к старости и совсем скрючился. Ходил, глядя себе под ноги. Открыв огромный амбарный замок, кладовщик вошёл в церковь.
«Пока они там чухаются, — подумал Прохор Савельич о шоферах, — я успею дюжину ящиков починить». И пошёл было за алтарь взять молоток с гвоздями, но едва не споткнулся о распростёртое на полу тело. Баланин хотел выругаться, подумав сначала, что запер с вечера на складе кого-нибудь из деревенских забулдыг, но увидел около головы лежащего лужицу запёкшейся крови.
— Этого ещё не хватало, — прошептал старик и, опустившись на колени, попытался перевернуть лежащего на спину. Но всё его лицо было залито кровью, и Баланин испугался. Ему показалось, что у человека разбит череп.
— Ох ты, господи, беда-то какая! — теперь уже крикнул Прохор Савельич и, поднявшись, побежал к выходу.
К церкви как раз подъехал грузовик. Кинувшись к водителю, Баланин замахал руками и закричал:
— Павлик, вылазь поскорее! Человека убили!
Шофёр не спеша вылез из кабины и с недоверием глядел на старика.
— Из наших, что ли?
— Откуда я знаю. Весь в кровищи. Пойдём! — Прохор Савельич дёрнул шофёра за рукав ватника.
Павлик шёл с неохотой, и старик всё время подталкивал его:
— Давай, давай. Может, он жив ещё…
Вместе они перевернули лежавшего навзничь. Это был молодой мужчина с маленькой бородкой и тонкими усиками. Из-под синего старенького халата, который был надет на нём, торчал воротник замшевой куртки.
— Нет, не наш. — Павлик внимательно разглядывал мужчину. — Я его ни разу не видел…
— Никак дышит, — сказал Прохор Савельич. — Ты, Павел, давай его в больницу вези.
— Не надо трогать, — проворчал шофер, — умрёт в дороге, потом хлопот не оберёшься. Я счас «скорую» вызову.
— К Филиппычу стукнись, — попросил Баланин. — Всё равно мимо поедешь.
Филиппыч, старший лейтенант Владимир Филиппович Мухин, был участковым инспектором и жил в их деревне.
Когда он приехал к церкви на своём мотоцикле, собралось уже довольно много народу — шофёры, несколько женщин, присланных из города в подшефный совхоз на уборку.
— В больницу-то Пашка Гавриков спугался на своей машине везти, — сказал кладовщик, когда они вошли в церковь и старший лейтенант молча остановился около лежавшего на полу мужчины.
— И правильно, — хмуро отозвался Мухин. — Сейчас приедут. Я тоже позвонил… Народу много потопталось? — обернулся он к старику.
— Не. Только я да Пашка. И женщина одна, из городских. Объявилась, что доктор, а как посмотрела, так плохо ей стало.
— Не наш, — сказал участковый, покачав головой. Совсем, как перед этим шофёр Гавриков. — Ты, Прохор Савельич, расскажи-ка, что и как?
— Рассказывать тут нечего, — Баланин прислонился к ящикам. Ему было трудно смотреть снизу на рослого милиционера. — Замок открыл…
— Замок был цел? — удивился Мухин.
— Целёхонек. И засов задвинут.
— А ты контрольку в замок ставишь?
— Ставлю. Как же. Хоть и невелико богатство, а поживиться есть чем. Ты, Филиппыч, не сомневайся — всё в целости было. И замок и контролька. Я, как наткнулся на него, — старик кивнул на распростёртого мужчину, — подумал сперва, что из наших алкоголиков. Забрался с вечера да заснул… Но потом вспомнил — церковь я вчера днём закрыл — с полдня правление заседало…
Приехала «скорая». Пожилой врач осмотрел лежавшего, покачал головой. Потом кивнул двум санитарам, стоявшим с носилками тут же.
— Погодите минуту, — попросил старший лейтенант. — Может, документы при нём есть? — Он стал на колени, отвернул полы синего халата, осмотрел боковые карманы замшевой куртки. В них ничего не было. Потом сунул руку во внутренний карман, на мгновение замер и тут же вытащил большой чёрный пистолет. Один из санитаров присвистнул.
— Ничегосеньки! — сказал старик Баланин. — А документа нету?
Участковый несколько секунд смотрел на пистолет, потом вынул платок, завернул в него оружие и спрятал в сумку. Из другого кармана вытащил ключи на тонком колечке. Один — маленький, французский, другой — длинный, с какой-то очень сложной бородкой.
— Больше ничего. Вы его везите. Я в больницу наведаюсь.
Мужчину унесли.
— Ну что, Андрей Петрович? — спросил участковый врача.
— Тяжёлый случай. Не по нашим силёнкам. Тут, похоже, опытный нейрохирург требуется. Сейчас с Гатчиной свяжусь.
Врач ушёл. Было слышно, как заурчал мотор, потом, уже издалека, несколько раз донесся вой сирены…
— Как же он сюда попал? — задумчиво сказал инспектор, осматривая склад. Всюду высились горы ящиков, пустые бочки. — Другого хода нет?
— Был, да его давно кирпичом заложили, — отозвался Баланин.
— Всё же посмотрим.
Осторожно обойдя темное пятно, расплывшееся на мраморных плитах пола, они прошли за иконостас. Когда-то там был вход, но дверной проём был прочно заделан кирпичной кладкой.
Старший лейтенант для верности потрогал кирпичи рукой.
— Ладно, Прохор Савельич, — сказал Мухин. — Похоже, дело серьёзное, надо начальству в район доложить. Давай-ка запрём храм божий, да поеду я названивать.
— Не выйдет закрыть, — покачал головой Баланин, — надо ящики мужикам отдать. Мне директор башку открутит. Сам понимаешь — каждый день дорог.
— Ладно, — согласился участковый, — ящики пускай забирают от дверей, а внутрь — чтоб никто ни ногой.
Позвонив с почты в район, инспектор Мухин заехал в посёлок Дружная Горка, в больницу. Оказалось, что потерпевшего уже отправили в Гатчину.
«Быстро они сработали, — с одобрением подумал Владимир Филиппович. — Бывает, „скорой“ часами ждать приходится, а тут…» Он заглянул в кабинет к главврачу, своему старому приятелю и верному товарищу по охоте.
— Как живём, Иван Иванович?
— Ты по поводу раненого? Увезли…
— Знаю. В сознание не приходил?
Главврач, нестарый ещё, но совсем лысый, с маленькими острыми глазами, мотнул головой:
— Ты что! Довезут ли ещё?
— Ударили?
— Нет, Филиппыч, не ударили. Похоже, что он откуда-то упал. Пролом черепа и бедро сломано.
— Упал он на мою шею, — сердито сказал Мухин. — А впрочем… Так, так, так. — Он хитро сощурился. — Упал, значит? Проверим.
Иван Иванович смотрел на него с чуть заметной улыбкой. Он знал, что его приятель — мужик во всех отношениях основательный, но тугодум.
— Ты мне, Иван Иваныч, скажи — ничего при нём не обнаружили? Я наспех посмотрел…
Главврач открыл ящик стола и положил перед инспектором два ключа на брелоке в виде какой-то большой монеты.
— Всё, и боле ничего.
— Ни документов, ни записной книжки?
— Ничего.
Мухин взял ключи. Внимательно осмотрел их. Ключи были от автомобиля.
— Ты мне, Иваныч, позвони, если будут новости. — Он поднялся. — А я поехал начальство встречать. Из уголовного розыска инспектор приедет.
То, что пострадавшего не ударили, круто меняло дело. На участке Мухина уже несколько месяцев не было никаких серьёзных происшествий, и утренний вызов его огорчил. Теперь же появилась надежда, что произошёл несчастный случай. Правда, несколько странный несчастный случай — это инспектор понимал. У пострадавшего в карманах вместо документов, как должно быть у каждого порядочного гражданина, — пистолет ТТ. Ни паспорта, ни удостоверения личности, ни записной книжки. Ключи от дома, ключи от автомобиля. А где этот дом? Где автомобиль? Инспектор сделал ещё одну заметку на память. Подумал: нельзя скидывать со счёта и такой вариант — мужчине могли «помочь» упасть… Но у Владимира Филипповича имелась своя версия, и её следовала поскорее проверить.
К тому времени, когда из Гатчины приехал инспектор уголовного розыска Гапоненко, Мухин ещё раз облазил церковь, долго, задрав голову, разглядывал разрушенный купол, шепча себе под нос: «Свалился он на мою голову. Как пить дать, оттуда свалился». Потом, распугивая кур и гусей, объехал на мотоцикле село, все его закоулки, дальние и ближние концы.
Они сели с Гапоненко на брёвнах, рядом с церковью, закурили, и Мухин подробно рассказал инспектору о случившемся.