Насколько различение субъекта и объекта не означает множества составных частей, было указано подробнее в другом месте. Здесь только нужно подчеркнуть, что Я может иметь и сознавать самого себя, или, как было уже выше сказано, что оно вообще возможно только, когда оно находит себя определенным каким-нибудь образом; и что, следовательно, и объект абсолютно немыслим без определений. Если отвлечься абсолютно от всех определений, которые Я знает о себе или находит в себе, то абстракция может еще удержать только точку единства, которая может быть обозначена тогда как субъект ϰατέξοχήν (по преимуществу) или par excellence. Это есть самая бедная и бессодержательная вещь в мире, как уже было сказано в «Erkenntnisstheoretische Logik», и мы понимаем, что этот субъект вообще мыслим только в отношении к миру сознания, от которого мы все-таки вынуждены его отличать. Моя рефлексия направилась прежде всего на абстрактный момент, который может быть назван субъектом ϰατέξοχήν или также чистым субъектом. Если мы собственно можем мыслить этот субъект, как выше было сказано, только присоединивши общее представление о каком-нибудь определении, в котором оно может находиться и следовательно вообще быть Я, то это и есть понятие «сознания вообще». Начнем обобщать весь мир объектов, в котором находится собственное Я и могут находиться другие Я, будем отвлекаться прежде всего от их индивидуальной (пространственной и временной) определенности, а затем также и от каждой специальной определенности, так чтобы получилось только абстрактное понятие какой-либо, какой угодно определенности; в таком случае и субъект такого сознания будет самым абстрактным моментом субъектности; в него входит, конечно, также абстрактный момент абсолютного единства (указанного выше) и неделимости; но в него не может входить индивидуум, то или другое определенное Я. Таким образом, фактически совпадают оба понятия: «сознание вообще» и чистый субъект или субъект ϰατέξοχήν, хотя мы и получили их двумя различными путями.
Теперь важно выяснить отношение абстрактного момента чистого субъекта или сознания вообще к тому, что мы назвали индивидуальным или конкретным сознанием, или Я, каким каждый себя сознает.
Сознание вообще есть «подлинное» родовое понятие по отношению к каждому индивидуальному сознанию; но все то, что может определить это абстрактное родовое и сделать его специальным или индивидуальным, должно всегда сознаваться этим Я (чистым субъектом), т. е. быть объектом сознания или определением, в котором Я находит и имеет самого себя. Следовательно7, это сознание (т. е. сознание вообще) – несмотря на только что указанное различие – лежит в основе всякого индивидуального сознания и так содержится в нем, как цветность в красном, например, в этом красном цвете, как фигура в данном круге, как величина в этом большом, как твердость в данном твердом. Все то, что можно сказать об отношении этих подлинных родовых понятий к подчиненным им видам, можно повторить и об отношении сознания вообще ко всем индивидуальным сознаниям или отдельным Я.
Нужно в особенности признать и по отношению к сознанию вообще, что оно есть всегда одно и то же в каждом единичном сознании, и что оно не существует в стольких экземплярах, сколько есть отдельных Я, – потому что с вопросом об «экземплярах» будет опять-таки связана проблема единичности; с другой же стороны, «экземпляры» предполагают точно таким же образом общее им всем родовое понятие. Соответственно этому все то, что к нему, т. е. к сознанию вообще, относится, из него следует, от него происходит, есть одно и то же для всех индивидуальных сознаний. Но с другой стороны, не следует упускать из виду, что и этот родовой момент сознания вообще, чтобы можно было мыслить его в описанном выше отвлечении, предполагает индивидуальное сознание, индивидуума, который его сознает или мыслит. Мы знаем его только как объект сознания, когда мы, индивидуумы, находим его в себе, и предполагаем его существующим также во всех других индивидуумах, которые его фактически не мыслят и никогда не совершают этой абстракции; мы знаем его, как нечто общее с нашей сущностью, и это познание есть действительный, т. е. конкретный акт мышления всегда только как объект индивидуального сознания.
Здесь, наконец, открывается возможность разрешить нашу проблему, почему всегда кажется, как будто все – если понимать душу в смысле всего индивидуального сознания – относится к психологии, и почему все же это неверно и даже невозможно. Если кто-нибудь может еще допустить, что теория познания и логика, этика и эстетика относятся к психологии, так как все это переживается только в индивидуальном сознании, то никто, однако, не может уже отнести к ней один и тот же для всех индивидуумов телесный мир. Между тем не следует забывать, что и для этого допущения имеется основание, потому что, как известно, и телесный мир всегда переживается только индивидуумами, – что ведет к известной, мною всегда отвергаемой идеалистической теории познания. И если мы теперь находим основание, почему один и тот же для всех индивидуумов мир восприятий не есть предмет психологии, то это же основание поможет нам понять, почему и теория познания, логика, этика и эстетика не относятся к психологии.
В том, что всякий находит в себе и знает только как свое восприятие, свою мысль, свое переживание, некоторые стороны могут принадлежать сознанию вообще, которое индивидуум также находит только в себе, а другие стороны получают если не существование вообще, то все же свой особый вид и окраску из индивидуальности и принадлежат к ее сфере. Последняя сторона никогда не может быть одною и тою же для всех, но имеется всегда даже и при одинаковом содержании в стольких экземплярах, сколько есть индивидуумов, находящих ее в себе. Это и есть собственно индивидуальное или субъективное. Даже в одном и том же восприятии8, мысли или чувстве могут быть совмещены в неподдающейся описанию форме две составные части, из которых одна относится к сознанию вообще как к своему источнику, как им обусловленная, другая же принадлежит индивидуальности, как особенное определение, образование, модификация, или видоизменение сознания.
Нужно установить, что из всего находимого в себе индивидуальным сознанием принадлежит сознанию вообще и что принадлежит индивидуальности и из нее вытекает. Путем дедукции до этого нельзя дойти, нужно только искать в собственном сознании, а в нем всегда выступают вместе обе стороны: лежащее в основе общее и специальная индивидуальная окраска и форма; при этом каждый элемент определяется противоположностью другого.
Здесь, очевидно, разделяются две области; по своему понятию они ясно различаются, хотя фактически, т. е. в содержании нашего собственного сознания, они теснейшим образом связаны и составляют одно целое; поэтому они не могут быть чисто и совершенно разграничены в изложении, но разграничиваются только так, что одна всегда указывает на другую, как на свою предпосылку. Из этого соотношения становится понятным, что вопрос о границах и значении психологии мог быть источником споров.
Познание и мышление, принудительность умозаключения каждый знает только из себя. Но если мы расчленим эти факты, мы найдем понятие одной и той же действительности, независимо от всего того, что принадлежит индивидуумам как таковым, – действительности, принадлежащей одному и тому же сознанию вообще, которое лежит в основе всех индивидуумов сообща, как подлинное родовое понятие их. Эта действительность есть поэтому независимый от всех индивидуумов, общий им объективный мир. Ей самой принадлежат те определения, которые мы на основании анализа признаем логическими и нашли связанными с сознанием вообще; этими определениями должно быть снабжено все то, что есть или должно стать объектом сознания, каково бы ни было то данное, к которому они принадлежат, и которое должно вплестись в нить, как утóк в основу. Это данное есть множество, которое ео ipso предполагает различение и, следовательно, также положительные определения различного; и это множество есть целое, благодаря многообразным связям бесчисленных частей.
Эта мысль о данном, которое есть содержание сознания, и о логических определениях тожества и причинности, т. е. мысль о единой действительности и истине, об истинном познании, которая именно в том и состоит, что эта действительность есть сознаваемая, – эта мысль, говорю я, возможна в такой неясной общности и тогда, когда мы совершенно упускаем из виду, какими свойствами обладает данное, какие оно обнаруживает различия и какие связи.
Так выделяются теория познания и логика из содержания индивидуального сознания в его целом, другими словами, так отличается это содержание со– знания, выводящее за пределы индивидуальности, от остального содержания, которое приписывается индивидуальности, как таковой.
Эта мысль о данном, которое есть содержание сознания, и о логических определениях тожества и причинности, т. е. мысль о единой действительности и истине, об истинном познании, которая именно в том и состоит, что эта действительность есть сознаваемая, – эта мысль, говорю я, возможна в такой неясной общности и тогда, когда мы совершенно упускаем из виду, какими свойствами обладает данное, какие оно обнаруживает различия и какие связи.
Так выделяются теория познания и логика из содержания индивидуального сознания в его целом, другими словами, так отличается это содержание со– знания, выводящее за пределы индивидуальности, от остального содержания, которое приписывается индивидуальности, как таковой.
Но мы получили и выработали это общее понятие истины и действительности только из знакомого нам данного, из пространственно-временного, видимого и осязаемого и только путем абстракции от этих определений. И если бы мы действительно упорно придерживались этой абстракции, то понятие истины и действительности было бы лишено значения, так как множество разнообразных причинных связей, в которых и заключается вся суть, например, зависимость между подлинным родом и видом, связи при перемене места и т. п. исчезли бы при этом. Следовательно, имеющая ценность теория познания и логика должна обрисовать действительно или объективно данное в отличие от субъективно данного, т. е. не может обойтись без упоминания и рассмотрения всего содержания индивидуального сознания, в котором нужно обособить объективно данное от субъективного. Мало того, она при этом не может игнорировать процесс воспринимания и мышления. Понятие истинного познания всегда сохраняет связь с процессом своего образования; всегда появляются и исчезают только единичные восприятия, возникают единичные воспоминания то об одном, то о другом, возникают отдельные образы фантазии, понемногу доходят до сознания в разнообразной постепенности тожества и различия, которые сначала совершенно упускаются из виду, а затем устанавливаются все в большем и большем количестве; тоже повторяется и с причинными зависимостями, как потому, что обнаруживаются новые виды связи, так и потому, что все больше и больше элементов данного подводится нами под знакомые виды связи.
Нет никого, кто бы не относил этих факторов временного процесса мышления и познания каждого отдельного человека к психологии, никто не сомневается, что они относятся к индивидуальности, составляют именно то, чем отличаются друг от друга отдельные Я, и все-таки понятие истины и действительности, логические определения, принудительность, с которой навязываются умозаключения, все это вытекает не из индивидуального, как такового, не из того, чем индивидуумы отличаются друг от друга, но из того, в чем они совпадают, т. е. все это вытекает из лежащего в основании их всех подлинного родового начала, одного и того же для всех сознания вообще; и только благодаря этому сознанию вообще эта истина и действительность есть одна и та же для всех. Это разделение в понятии ясно и неизбежно, и если психология есть наука не о содержании индивидуального сознания в его целом, а только о том, что в этом сознании относится к индивидуальности и ее составляет, к чему подходит и традиционное значение термина, то из нее, т. е. из психологии никогда нельзя развить нормы мышления и понятия объективной истины и действительности. Но, конечно, из условий развития индивидуального сознания должно или должно было бы быть ясным, чтó и почему каждый должен думать так, как он думает. Психологический характер имеет та закономерность, на основании которой становится понятным, почему у ребенка сформировывается такое, а не иное представление о мире и его процессах, если доставлять ему те, а не иные впечатления, если у него появляются при определенных обстоятельствах те, а не другие воспоминания и продукты фантазии, и сообразно с этим его внимание привлекается теми, а не другими вещами. Как известно, можно было бы привести еще больше факторов, чем мы только что указали, но их перечисление было бы здесь неуместно. Но каковы бы ни были эти факторы и сколько бы их ни было, из них всех с очевидностью вытекает, что законы индивидуального развития помогают нам понять, почему картина мира каждого отдельного человека представляет всегда различную, индивидуально ограниченную часть объективной действительности, почему человек видит в вещах всегда одни стороны и никогда не видит других, почему он одно удерживает в сознании и поддается его влиянию, другое же совершенно упускает из виду или тотчас забывает, почему, дальше, его мнения и взгляды на вещи, на людей и, наконец, на самого себя всегда не вполне соответствуют действительности, окрашивают, преобразовывают, изменяют и искажают ее индивидуально различным образом.
Из только что сказанного теперь также ясно видно, что всякое изложение психологии предполагает объективную истину и действительность, понятие которой устанавливают теория познания и логика. Чтобы установить законы воздействия и реагирования, требуется уже объективное нечто, которое впервые вызывает в субъекте впечатление; следовательно, для установления этих влияний это нечто должно мыслиться, как независимое от индивидуумов. Вещи с их качествами, события, тождественные и различные, соединенные бесчисленными причинными связями и сознавание их в суждении – вот те естественные рамки, внутри которых совершаются эти психологические явления. Из ассоциации и апперцепции никогда не получается такое образование, как вещь с качествами, тожество иди причинность.
Если избрать не бесплодные буквенные символы, то примеры к учениям об ассоциации и воспроизведении, фантазии и апперцепции могут быть заимствованы только из знакомого нам мира вещей с качествами и мира событий; только эти примеры могут быть понятны. Психология не есть учение о своеобразном единстве понятия, суждения, умозаключения; она не учит тому, что такое субъект или предикат; психология только указывает, о каком из возможных предикатов, пригодных для отнесения к субъекту, думает отдельный человек, какое из одинаково возможных суждений приходит ему в голову, какие тожества и различия привлекают его внимание и принуждают к соединению в умозаключения.
Средствами психологии не только нельзя установить, что такое субъект, так как это дело теории познания и логики, но и то, что такое объект, действие, способность, задаток.
Итак, предмет исследования психологии всегда есть какое-либо определение общего родового начала, лежащего в основании. Трудности, которые вследствие этого могут возникнуть для изложения, не так велики, как это может показаться после сказанного, так как факты психологии, как известно, настолько знакомы и обыденному сознанию до всякой философской теории, что они могут быть предполагаемы в теории познания и логике. Их психологического объяснения или точного определения здесь и не требуется, нужно только знакомство с ними.
И наоборот, для изложения психологии нужно только знакомство с фактами известными из индивидуального сознания, именно с тем, что мы мыслим, рассуждаем, делаем умозаключения, и при этом предполагаем единую истину и действительность. Этой предпосылкой в большинстве случаев можно удовлетвориться в известных пределах, если даже логическая теория еще незнакома нам. Конечно, научное рассмотрение этих предпосылок сообщит и психологической теории большую точность и устойчивость; прежде всего оно выяснит такие понятия, как субъект и объект, действие, способность, задаток и т. п. Таким образом, согласно prima philosophia, которая находит единственно подлинное бытие в индивидуальном сознании, теория познания и логика должны предшествовать психологии.
В подобном же отношении находится психология к этике и философии права. Обе предполагают в известной мере знание душевной жизни с ее законами, и предмет, с которым обе науки имеют дело, существует только в собственном нашем внутреннем мире. Это тысячи чувств, настроений, склонностей, пожеланий, влечений, волевых движений, которые могут быть только пережиты. Кто в себе не испытывал, как чувства «волнуют душу», как подавляют нас влечения, тот ничего не знает об этом. Но если, несмотря на признанную субъективность и индивидуальное различие реакции чувствования, одновременно удерживается взгляд, что способы чувствования одного человека вполне понятны, естественны, чувствования же другого непонятны, неестественны, отвратительны, то этим самым уже предполагается, все равно, высказано ли это открыто или нет, что с природой человека связан известный способ чувствования. Но что же другое может обозначать «природа человека», если не общую родовую сущность? Если и считается возможным, чтобы один и тот же внешний повод, например, вид скалы, в одном человеке вызывал чувство сантиментальной влюбленности, а в другом живое чувство патриотического воодушевления, то все же индивидуальным различиям, как велики бы они ни были, предоставляется простор только внутри известных основных черт, принадлежащих общей сущности. Закономерность реакции чувствования, которая тут предполагается, может вытекать только из этой общей сущности. Если суждения оценки претендуют на объективное значение, то это значение может основываться только на общей сущности. От значения и положения подлинного родового начала, которое я пытался представить выше и в другом месте, зависит то, что все представляющееся или инстинктивно чувствующееся, как ему принадлежащее или из него вытекающее, не может быть утеряно или упущено ив виду; между тем каждое более специальное или индивидуальное определение только возможно для этого родового начала, одно определение в такой же мере, как и другое. Родовое начало нуждается только в одном из них, чтобы существовать как воспринимаемое; но для этого годится всякое определение; необходимость, которую кто-нибудь захотел бы приписать и всем этим определениям, имеет другой характер. Она могла бы казаться вытекающею только из умозрения по поводу мирового плана. Но такое умозрение здесь неуместно и вообще не мое дело. В логическом отношении родовое начало есть абсолютное условие существования и мыслимости определения, каждое же отдельное определение безразлично для родового начала. Отсюда вытекает следующее: если – возможность этого явления еще должна быть объяснена – в индивидууме проявляется нечто такое, что противоречит родовой сущности, и если этот резкий диссонанс, это непримиримое противоречие, это, так сказать, отпадение от самого себя невыносимо, так что его необходимо устранить, то это возможно только путем устранения противоречивого определения. Родовое ведь не поддается удалению без одновременного устранения определения; это последнее таким образом и есть то, чего не должно быть, если не должно быть противоречия. Возможность возникновения такого противоречия создается из условий развития индивидуального сознания во времени и пространстве. Здесь не место для разъяснения этих условий. «Основы Этики» («Grundzüge der Ethik») усердно потрудились над этим вопросом; согласно этому моему сочинению в мыслимой неустранимости родовой сущности и в устранимости противоречащих ей индивидуальных черт заключается характер обязанности и закона.