«Мне поначалу показалось, что ты – одна из нас, – промолвила она, с хрустом жуя свою добычу. – Не знаю даже, как к тебе относиться. Такое чувство, будто встретились мы с тобой неспроста».
Другой странный жук, трепеща серебристо мерцающими крылышками, сел на колено Цветанки, и она замерла, чтоб его не спугнуть. Есть его она, конечно, не собиралась.
«Значит, Барыка полностью подчинил тебя? – спросила она. – И ты не можешь восстать против него?»
«Я бы и рада, – невесело усмехнулась Невзора, поглаживая себя по пятну на шее, – но вот эта отметина не даёт. Всякий раз, когда я пытаюсь порвать узы, она сражает меня такой болью, от которой душа из тела чуть не вылетает. Не рвётся моя невидимая цепь. Никакими усилиями… Держит старик меня за горло».
«А свою богиню Барыка этим не боится прогневить?» – удивилась Цветанка.
«Он говорит, что силой его питает Маруша, а раз заклятие удалось наложить, то её воле это не противоречит, – ответила женщина-оборотень. – Значит, Маруша якобы сама отдала ему меня. Как-то раз, изрядно хлебнув мухоморовой настойки, Барыка проговорился, что уничтожить колдовство и освободить меня может только искреннее сострадание. Но кто меня пожалеет? Я внушаю всем только страх. Когда-то я была человеком, как и ты… Но даже моя семья меня боялась, после того как хмарь вошла в меня и превратила в Марушиного пса. Как-то раз я подкараулила свою младшую сестрицу Ладу, с которой мы были особенно дружны. Да что там – дружны… Любила я её так, как не полюбила бы и целая сотня мужей, а также все братья и отец с матерью вместе взятые. Я надеялась, что её любовь снимет заклятье: уж кому, как не родной сестре пожалеть меня! Но она, бедняжка, упала замертво – от страха. Остановилось её сердце… Погоревала я над ней, да и отнесла тело домой, чтоб её там хоть по-людски схоронили. Там такой крик поднялся… Они не поверили, что я не убивала Ладушку. Мать упала без чувств, а отец с братьями кинулись на меня с вилами и топорами. Вот так-то… Если уж родная семья меня возненавидела, то чужой человек и вовсе не смягчится сердцем при виде меня и не поймёт, что я чувствую. Так что некому моё заклятье снять, а смерть Ладушки повисла на моей душе грузом: ведь я всё ж виновата в том, что напугала её, хоть и непреднамеренно это вышло. Меня ненавидят, меня боятся… Но всё, что я делаю – это пытаюсь остаться человеком. Я хочу вырваться на свободу, хочу родить дитя – просто так, для себя, чтоб не забыть, как это – любить. Вот за всё это, наверно, Маруша и отдала меня Барыке для его надобностей – за то, что сопротивляюсь её воле, не хочу признать её власть над собой».
Невзора задумчиво наблюдала, как блуждающие огоньки толкутся на её ладони, соперничая из-за места. Цветанка тоже попробовала подозвать такой огонёк – протянула руку, и несколько светящихся шариков сразу кинулись к ней, как дружелюбные собачонки, которых поманили косточкой. Ладонь чувствовала лишь лёгкий щекочущий холодок.
«Это духи леса, – сказала Невзора. – Смешные… Но если уметь их слушать, они дают подсказки».
«Какие подсказки? О чём?» – полюбопытствовала Цветанка.
«Обо всём, – вздохнула женщина-оборотень. И добавила: – Не знаю даже, зачем я тебе всё это рассказала. Желторотая ты совсем, где уж тебе понять…»
Вой призрачного волка пронзил Цветанку серебристой стрелой печали. Озарённая чарующим сиянием полянка поплыла перед её глазами от слёз, а светящиеся шарики осыпали её щёки прохладными поцелуями, будто стараясь утешить; повинуясь властному порыву, воровка подползла к сидевшей на земле Невзоре и робко обняла её за шею, заглянула в угрюмые, полные человеческой боли глаза.
«Не говори так, – прошептала она. – Я понимаю… И у меня сердце надрывается от всего, что тебе довелось вынести. Я не знаю, какие слова нужно произносить, чтобы твоё заклятие исчезло, но пусть оно исчезнет. Я хочу, чтоб ты была свободна, чтоб никто не мучил тебя, не тянул из твоих жил кровь. Будь же вольной, как ветер!»
С этими словами Цветанка поцеловала Невзору в отпечаток на шее. Губы ей обожгло, точно она прикоснулась ими не к коже, а к раскалённому железу, а Невзора откинулась назад, как от толчка. Пятно вспыхнуло белым сиянием, а потом осыпалось с кожи тёмным пеплом. Посветлевшие глаза женщины-оборотня наполнились влажным блеском, сурово и яростно сжатый рот дрогнул, и она схватилась за свою шею, где только что была отметина в форме руки… Теперь от пятна остались только крупицы тающей пыли.
«Это что?! – потрясённо уставившись на свою ладонь, хрипло воскликнула Невзора. – Оно… сошло? То есть, я теперь…»
Не договорив, она снова дико перекувырнулась с подскоком: если от земли оторвалась одна пара человеческих ног, то вернулись на неё уже две пары чудовищных волчьих лап. Всё, что в этом звере осталось от Невзоры – это косящий глаз и шрам на морде, да ещё редкие седые волоски в шерсти. Низко пригнув лобастую голову, огромная волчица несколько мгновений стояла перед Цветанкой с сомнением и надеждой в потрясённых глазах, а потом прыгнула куда-то за деревья – и поминай её как звали, только земля из-под лап брызнула. Она мчалась, удаляясь от капища – места, которое приковало её к себе незримой цепью… Очевидно, для того чтобы проверить, удастся ли ей вырваться за пределы круга, очерченного заклятием.
Цветанка осталась ошеломлённо сидеть, окружённая светящимися лесными духами, ластившимися к её рукам. Натянутая тетива ожидания скрипела: получилось ли? Вернётся ли Невзора? Если она убежала навсегда, то… хорошо. В таком случае пожирать жертв станет некому: когда ещё Барыка найдёт себе нового ручного оборотня! А Невзора наконец обрела свободу, чему несказанно радовался призрачный волк внутри у Цветанки, щекоча ей сердце своим загривком.
Но вот чёрная тень мелькнула меж деревьев. Сердце светловолосой воровки камнем рухнуло вниз… Неужели ничего не вышло? Может, волхв обманул, и заклятие не снять? Мало ли, что он мог сболтнуть, напившись мухоморовки… Однако уже в следующий миг, когда волчица предстала перед Цветанкой, стало ясно, что всё не так плохо. Слишком явной и разительной была перемена в её взгляде и поведении: она тут же принялась по-щенячьи носиться по полянке, гоняясь за жуками и блуждающими огоньками. Если жуки время от времени с хрустом исчезали в её пасти, то светящиеся шарики оказались чересчур вёрткими и неуловимыми: как ни прыгала волчица, задрав мохнатый хвост и вздыбив шерсть на загривке, ни одного лесного духа ей не удалось поймать. При этом её глаза было не отличить от этих огоньков: они так же округлились и весело сияли. Наблюдая за её уморительными ужимками, Цветанка не удержалась от смеха. Зрелище резвящегося оборотня – диковинная штука, которую не каждый день увидишь!
«Что? Получилось? Ты свободна?» – в нетерпении вскричала она.
Волчица высоко подскочила, и её пасть – хам! щёлк! – поймала последнего жука. Плюхнувшись в траву, она принялась кататься с боку на бок, стучать хвостом по земле и весело повизгивать. Ещё миг такого щенячьего восторга – и Цветанка не удержалась бы от почёсывания пуза зверя, но тут он перекувырнулся и снова стал Невзорой. Выпрямившись во весь рост, женщина-оборотень рассмеялась, подхватила Цветанку в охапку и закружила её по полянке. Этим она без слов ответила на пышущие жаром нетерпения вопросы юной воровки.
Цветанка вжалась спиной в землю под нависшей над нею Невзорой. Лицо женщины-оборотня приблизилось, и в щекотном сумраке спутанных волос прошелестел тёплый выдох:
«Благодарю тебя…»
Руки женщины-волчицы, в порыве радости оставившие на коже Цветанки синяки, были твёрже железа, а губы оказались очень нежными. Почувствовав, что в грудь ей упираются соски Невзоры, воровка мучительно покраснела, а та засмеялась и чмокнула её в обе пылающие щеки.
«Ты даровала мне свободу. Проси взамен всё, что пожелаешь – постараюсь исполнить», – сказала Невзора торжественно.
«Мне ничего не нужно, – просто ответила Цветанка. – Единственное, чего я хочу – это жизнь для тринадцати девиц, которых Барыка хочет принести в жертву. Не убивай их, ладно? Пусть все думают, будто Маруша отказалась принять жертву».
Глаза Невзоры сузились, сверкнув острой, холодной сталью с дымчато-бирюзовым отливом.
«У меня есть мысль получше, – промолвила она с недоброй усмешкой. – А теперь ступай домой и ничего не бойся. Спи спокойно: никто твоих девиц не тронет… никогда больше».
Домой Цветанка плелась словно по колено в вязком тумане: слабые ноги еле шагали, руки повисли плетьми, но душа сияла тихой радостью. Кто бы мог подумать, что у Марушиного пса окажется непокорное человеческое сердце! А вот курица так и осталась забытой где-то в лесу – о ней Цветанка вспомнила слишком поздно, когда уже подходила к своему дому. Еды сейчас нигде нельзя было раздобыть, и каждый клочок мяса, каждая корочка хлеба, каждая горсть крупы казалась сокровищем. Сама Цветанка как-нибудь обошлась бы, но у неё дома были голодные ребята…
«Вот и я, мелюзга, – устало проговорила она, обнимая и гладя по всклокоченным головам обступивших её детей – тех, кто ещё смог подняться на ноги. Их глазёнки блестели тревогой. – Всё хорошо, родные. Как вы тут?»
«Берёзка вернулась! – радостно объявил Олешко. И добавил уже с беспокойством: – Вот только слёзы всё точит, никак не успокоится…»
Цветанка встрепенулась. Усталость мигом прошла, когда она увидела притулившуюся в углу у печки девочку. Обнять, укутать руками, как крыльями, расцеловать в заплаканные глаза – всё это в один миг захотелось сделать Цветанке.
«Ну, ну, Берёзонька, – ласково прошептала она, садясь рядом и обнимая девочку за узкие плечи. – Всё позади… Как же тебе удалось вернуться?»
Из глаз Берёзки беспрестанно струились слёзы, и она не смогла вымолвить ни слова. За неё ответил Олешко:
«Её отпустили. Волхвы-то, вишь, выбирали тех, кто получше, покрасивее, поупитаннее… А Берёзка у нас – заморышек, кожа да кости. Не годится в жертвы. Вот и прогнали её на все четыре стороны!»
Берёзку затрясло от череды частых всхлипов:
«Они нас… худых… отпустили… А тех… оставили! Перед самым восходом… отдадут их… Марушиному псу на растерзание…»
Прижав к себе тоненькое содрогающееся тело, Цветанка гладила хрупкие выступающие лопатки Берёзки. В самом деле, одни косточки.
«Ну, ну… Не плачь, золотце, успокойся. Никто их не растерзает, – заверила она. – Думаете, ребятки, где Заяц пропадал? А Заяц с тем самым псом встретился, которому девчонок скормить хотят. Нашли мы с ним общий язык… Так вот, не будет он их убивать, так и знайте. Не примет Маруша жертву, и волхвы будут посрамлены!»
Ребята застыли с разинутыми ртами.
«Не может быть… Брешешь ты! – пробормотал белобрысый Прядун, носивший рубаху с красной заплаткой на животе. – Марушин пёс тебя сожрал бы!»
«Хотите – верьте, хотите – нет, – вздохнула Цветанка. – А у меня уж нет сил препираться и доказывать… Утром ступайте к Озёрному Капищу – своими глазами всё увидите. А сейчас – всем на боковую! Утро вечера мудренее».
Только одна бабушка Чернава ничему не удивилась. Вытирая привычно слезящиеся глаза, она прошамкала задумчиво:
«Лишь тот найдёт с Марушиным псом общий язык, кто сам под сенью Марушиной длани по земле ходит…»
Не нашла Цветанка, что ответить на эти слова, а ребята ничего не поняли – только испуганно захлопали глазами. Повздыхав, бабушка забралась на печку и устроилась подле Драгаша, а Цветанка взяла с собой под волчье одеяло натерпевшуюся горя Берёзку. Девочку мучили страхи, и Цветанка защищала её в своих объятиях от жуткой тьмы, надвигавшейся из всех углов.
«Спи, спи, голубка, не страшись, – шептала она, касаясь губами Берёзкиного лба. – Не тронет их пёс…»
«А ежели он тебя обманул?» – не унималась девочка.
«Не обманул, я сердцем чую», – ответила Цветанка твёрдо.
Глаза Невзоры стояли перед её мысленным взглядом – угрюмые, с виду волчьи, но полные света человеческой души. Могли ли эти глаза лгать? Цветанка чувствовала: нет. Эта уверенность, твёрдая, как одинокий утёс над речным простором, и убаюкала её. Сквозь дрёму Цветанка ещё некоторое время чувствовала, как Берёзка ворочается и вздыхает под боком, а потом провалилась в чёрную пустоту.
Поднял её торжественный трубный вой призрачного волка. Цветанке приснилось, что её ночной собеседник и незримый помощник стоял на голой каменной вершине и, задрав морду к подрумяненному молодой зарёй небу, пел свою песню. Её упруго выбросило из сна в явь, к сладко сопевшей под волчьим одеялом Берёзке.
«Вставайте, поднимайтесь! – зашумела Цветанка, расталкивая всех. – Идёмте к Озёрному Капищу! Вот увидите, как Барыка опозорится! Нельзя пропустить такое зрелище!»
Даже слабый отвар яснень-травы доказал свою целебную силу: те из ребят, кто ещё недавно задыхался, выплёвывая ошмётки разжиженных лёгких, сейчас были живёхоньки – только слегка покашливали. Чувствовали они себя ещё слабоватыми, и Цветанка велела им лежать дома. Бабушка с кряхтеньем слезла с печки, а Берёзка, протирая грязными кулачками заспанные глаза, растерянно моргала.
«А Драгаш… Его тоже возьмём?» – беспокоилась она.
«А ты оставайся с братишкой и ребятами тут, – ласково сказала ей Цветанка. – Печку истопи да кашу свари – крупу вроде ещё не всю подъели, на варево должно хватить».
Берёзка, услышав такие распоряжения, окончательно проснулась. Кинувшись к Цветанке, она уцепилась за её рукав.
«Я с вами пойду! Мне одной страшно!» – дрожащим голоском пропищала она.
«А кто сказал, что ты одна? – Цветанка приобняла девочку одной рукой, а второй заправила прядку волос ей за ушко. – С тобой, вон, ребята будут. И Драгаш. Кто-то же должен на хозяйстве оставаться да за больными доглядывать! Ну, будь тут за старшую. Всё будет хорошо, ты у нас умница».
Цветанка оставила Берёзку дома ещё и потому, что не следовало той возвращаться в то место, где она вчера пережила такой страх. Нечего ей там было делать. Пусть и не выбрали её в жертвы, отпустили живой, но натерпеться Берёзка успела немало в ожидании ужасной смерти от клыков Марушиного пса. Девочка провожала их со слезами на глазах и до последнего упрашивала взять её с собой, но Цветанка знала: так будет лучше.
На берегу озера собралась толпа народа, несмотря на ранний час: нашлось немало желающих поглядеть, как Марушин пёс будет терзать жертв. Тут уместились, конечно, далеко не все горожане – только самые смелые и самые здоровые. В пронзительно-синем предрассветном сумраке слышался бабий надрывный вой:
«Ой, доченька моя, Лебёдушка! Ох, люди добрые, что ж это делается, что творится?! За что ей, невинной, никому зла не сделавшей, выпал этот жребий горький, проклятый? Да как же мне жить-то теперь? Люди добрые, неужели вы такое допустите? Неужели дадите этому злу свершиться?! Сделайте же что-нибудь, люди-и!»
В ответ ей пробасил мужской голос:
«Не вой, мать, дочери своей душу в её смертный час не надрывай. Ведь слышит она тебя! И без того тяжко ей, а тут ещё ты причитаешь…»
Как хотелось Цветанке успокоить безутешную мать! Увы, народ так тесно толпился перед капищем, что протолкнуться не представлялось никакой возможности. Увещевания мужчины не помогли, и к причитаниям матери Лебёдушки присоединились голоса ещё нескольких матерей.
Мосток и береговую линию охраняла конная дружина с мечами наголо, а немного в стороне от толпы расположился в седле своего вороного скакуна сам глава Гудка, Островид – в расшитом золотыми узорами плаще с меховой опушкой, высокой чёрной шапке и красных сапогах с загнутыми носами. Его украшенный драгоценными камнями накладной парадный воротник в высоту равнялся с висками. Рядом с ним, также не спешиваясь с коней, ждали начала жертвоприношения его приближённые. Среди них Цветанка с ожесточённым содроганием сердца узнала его сына Бажена. Живёхонек, боров этакий, и ничего ему не сделалось за время мора – даже жирка на боках не убавилось… В душу Цветанки полуночным татем закралась тоска по Нежане, которая глубоко в сердце навек осталась её невенчанной невестой: жива ли, здорова ли, не коснулось ли её мертвящее дыхание повальной хвори? Но только на мгновение посетила её эта мысль, а уже в следующий миг Цветанка устремила взгляд в сторону капища.
Голова Марушиного идола была, очевидно, полая: сквозь пустые глазницы сочился жутковатый свет. Глазницы всех собачьих черепов тоже светились: скорее всего, в них были вставлены свечи или обычные масляные лампы. Цветанка ничего сверхъестественного в этом свете не усматривала, а вот на собравшихся на берегу зевак он производил пугающее впечатление. Рубашки тринадцати приговорённых к смерти девочек жалобно белели у подножья деревянного истукана. Обречённых на мученическую гибель девственниц связанными по рукам и ногам рассадили вокруг жертвенника, позволив им прислониться спинами к холодным каменным глыбам. Ни крика, ни стона не слышалось от них: Барыка, видимо, опоил их каким-то дурманным зельем, чтоб притупить боль, которую им предстояло испытать. Что творилось в их юных головках, в их неокрепших душах? Может быть, зелье сделало своё дело, погрузив их в тягучее болото бесчувственности, а может, какие-то из них выпили его недостаточно и были сейчас мучимы предсмертным ужасом, слышали крики матерей и рвались к ним всем сердцем… Впрочем, кошмару не суждено было сбыться: Цветанка крепко верила слову Невзоры.
Сам Барыка стоял в воротах, опираясь на свой посох с черепом, глазницы которого также излучали свет; ветер колыхал его бороду и длинные седые космы, спускавшиеся по плечам свалявшимися прядями. Двое его учеников – чуть моложе Барыки, но тоже седовласые – расположились по обе стороны от ворот, держа большие чаши для крови, которую они собирались добыть из растерзанных тел.