Грудь Цветанки распирало, словно там зашевелился кто-то большой и лохматый – зверь с кровавым огнём в глазах и ядовитой слюной, тянущейся нитями с оскаленных клыков. К кулакам прилил жар, и она шарахнула по столу – аж посуда подпрыгнула.
«Его надо вызволять сейчас! – рявкнула она. – А не ждать, когда пытки начнутся!»
Ярилко открыл глаза – пустые и туманно-холодные.
«Пошёл вон», – коротко сказал он.
Казначей неодобрительно насупился, чуть приметно кивнул кому-то, и Цветанку подхватили сзади под мышки. Странно: в комнате как будто находились лишь Ярилко с Жигой – откуда же эти жёсткие руки? Может быть, взволнованная Цветанка просто не видела дальше своего носа, потому и не заметила присутствия других людей. Как бы то ни было, её без особых церемоний выкинули в жаркую мастерскую, где Ваба всё так же глубокомысленно глядел на печь и потягивал квас, а может, и что покрепче. Когда Цветанка лягушонком плюхнулась перед ним на пол, он только неопределённо хмыкнул. Воровских тайн выдать он не мог, будучи глухонемым с рождения.
Затравленным зверем металась Цветанка, не находя себе места. Даже чуть не забыла о свидании на заснеженных огородах, назначенном ей Ивой, а вспомнив, поморщилась. Не до того ей было, но и заставлять красивую девчонку ждать попусту она не хотела. Без подарка идти ей показалось неприличным, и Цветанка отправилась на рынок, чтоб купить какую-нибудь безделушку. Выбрав красные сердоликовые бусы, она уже устремилась было в сторону огородов, как вдруг заметила вчерашнего «чёрного человека» – уже в другой шубе, зелёной с золотым узором. Как и в прошлый раз, он делал вид, что ищет какой-то товар, но на самом деле его острый взгляд щупал толпу. Неслыханная самоуверенность с его стороны! Неужто он полагал, что после поимки Нетаря воры о нём не узнали и не поняли, что он «засланец»? Цветанка вдруг почувствовала: он ищет именно её. Сердце бухнуло, кровь стукнула в висках, опасность вонзила под кожу тысячи раскалённых игл и заставила тело запеть песню мести. Зверь шелохнулся в ней, требуя отплатить за Нетаря, и Цветанка, шныряя меж людей, направилась к сыщику.
Она не трогала ожерелья и не отводила глаз – хотела, чтоб он её увидел. Снег косо летел, холодными каплями тая на щеках, оседал на сдвинутых бровях Цветанки и цеплялся за ресницы. Белая завеса мельтешила между нею и сыщиком, а бусы крутились на пальце. С ледяным лязгом взгляды скрестились. Показавшись сыщику на миг, Цветанка нырнула в толпу, зная, что он за ней погонится.
Она не ошиблась. Сыщик двинулся сначала шагом, постепенно ускоряясь, потом перешёл на бег, лавируя меж людьми и зорко высматривая Цветанку. Вскоре из толпы выделились ещё трое бегущих человек – его помощники; пришлось воровке доставать своё тёплое янтарное ожерелье и шептать на бегу заговор отвода глаз, чтобы отсечь эту ненужную троицу от своего главного врага. Ценой долгой и изнурительной беготни она добивалась, чтобы они отстали, а носатый сыщик не потерял её из виду: шепча слова заговора, она захлёстывала невидимую петлю вокруг себя с ним, дабы остальные упустили также и своего начальника, оказавшись не в состоянии прийти ему на помощь. И у неё таки получилось! Дыша зимним ветром и ловя на язык снежинки, Цветанка понеслась к реке.
Не очень толстый, «молодой» лёд крякнул под её ногами, но не сломался. Ожерелье грело ладонь и было, пожалуй, единственной тёплой вещью: даже сердце застыло промёрзшим куском скалы. Запыхавшийся сыщик спустился с берега к кромке льда и осторожно попробовал его ногой.
«Не уйдёшь!» – одышливо крикнул он Цветанке.
На поясе у ловца воров висел короткий меч; дотронувшись до рукояти, он явственно дал Цветанке понять, что не шутит. Сыщик остался без помощников, но, как видно, не сомневался, что поймает Цветанку один.
«Где Нетарь? Что вы сделали с ним, псы?» – с безопасного расстояния рявкнула она.
«Ребята малость перестарались, допрашивая его, – оскалился сыщик, раздувая ноздри и выдыхая белый морозный парок. – Он не выдюжил пыток, испустил дух. Не раскололся, щенок! Ну да ничего – ты, я думаю, будешь поразговорчивее! Девка твоя у нас. Ежели не хочешь, чтобы ребята с нею поразвлеклись, ты нам всё расскажешь!»
Сердце-скала не дрогнуло, только глубоко внутри на один-единственный миг что-то жалобно тренькнуло, будто лопнула тонкая струнка, державшая Цветанку в этой жизни. Сыщик полагал, что ей есть что терять, но он ошибался.
«Иди сюда, малец. Не думаешь же ты, что я полезу за тобою на тонкий лёд? – усмехнулся он. – Деваха у тебя славная… красотуля! Неужто тебе её не жалко? Сапожки покупаешь – значит, ценишь».
Цветанка медленно двинулась к берегу. Лёд потрескивал, но держал. Сыщик подманивал её рукой:
«Иди сюда, голубчик, иди… Разумно с твоей стороны! Молодец, правильное решение! Ежели покаешься – смягчение наказания тебе будет».
Когда до берега оставалось несколько шагов, Цветанка остановилась. Короткий, но сильный взмах – и из рукава вылетел нож, заблаговременно вынутый ею из-за сапога. Сыщик охнул и осел на колени в снег, а Цветанка сказала с плевком:
«Тоже мне… Нашёл, чем меня взять. Для вора баба – пустяк. Разменная монета».
На лбу сыщика вздулись жилы. Ожидал ли он, что, погнавшись за юным воришкой, встретит свою смерть? Он был уверен, что те, кто ворует по мелочи, на «мокрые дела» не идут – кишка тонка кровью мараться, но для Цветанки уже не были писаны никакие законы. Несколько мгновений он мученически глядел на неё и, вероятно, слышал её слова, а потом безжизненным тюком рухнул на бок. Воровка склонилась и выдернула торчавший в его животе нож, смыла снегом кровь с клинка и убрала на место. В ушах гудел вой призрачного волка. Стезя, с которой не свернуть… Заснеженная, одинокая стезя.
Тело она затащила волоком на лёд, перевернув на спину, чтоб за ним не тянулась кровавая дорожка. И откуда только брались силы? Оставив его на самом тонком месте с прозрачным льдом, она топнула ногой. Хрусть! Кряк! Побежала трещина – Цветанка еле успела отползти по-пластунски. Ей показалось, что между её телом и льдом была прослойка воздуха, которая и давала это бешеное скольжение…
Уже на берегу, среди торчавших из снега сухих стеблей травы, она обернулась. Там, где лежал сыщик, теперь зияла полынья, а тело исчезло.
Снегопад заменил ей и душу, и разум, и дыхание. Всё окутала, всё поглотила зима, только на запястье горели сердоликовые бусы, купленные для Ивы. То и дело спотыкаясь и падая в снег, Цветанка шагала без цели, без желания, без направления, а рядом с ней скользил лохматый белый волк-призрак. Ему не страшен был ни холод, ни голод, только глаза, в точности такие же, как у Цветанки, смотрели с потусторонней тоской.
Капустное поле, овражек и кусты. Зачем она сюда пришла? Полюбоваться на забытое воронье пугало, на котором колыхалось промёрзшее тряпьё?
«Где тебя носит? – услышала она вдруг. – Стужа такая! Я тут чуть не окочурилась!»
Стуча зубами и притопывая ногами в красных сапожках, к ней бежала Ива. Для смеха не осталось ни сил, ни желания, но Цветанка растянула пересохшие губы в улыбке. Похоже, сыщик считал Зайца совсем уж желторотым и глупым…
«Прости, моя ласточка, припозднился… Дела задержали. Вот, это тебе».
Бусы колыхались в рое снежинок и горели рябиновым жаром, а губы Цветанки согрел поцелуй. Суждено ли было ему растопить её сердце, которое так и закаменело с той трещиной, сочащей иногда по каплям тёмную кровь? Отложив все думы на потом, Цветанка жадно проникла в горячий ротик Ивы: покуда есть тепло, нужно греться. А любимые вишнёво-карие глаза под лиственным шатром в укромном уголке купеческого сада – далёкое прошлое, застывшее семечком в куске смолы.
2. Остаться человеком
Того же лета бысть болесть силна в людех, не бяше бо ни единаго двора без болнаго, а в ином дворе не бяше кому и воды подати, но вси боли лежаху.
Московский летописный свод, год 1187
– Нельзя ли снять эти кандалы? На руках уж живого места нет, – набравшись наглости, попросила Цветанка.
Для допроса её привели в подвал крепости: отсутствие окон, низкие сводчатые потолки, гулкое эхо, холодный мрак, слабо разгоняемый трепещущим пламенем светочей – видимо, всё это должно было оказывать на пленную давление и приводить её в покорное состояние духа, но на деле вызывало лишь мрачную усмешку. Помещение, в котором её оставили, освещала жаровня-тренога. Из мрака к пляшущему на углях огню протянулись руки: два кольца с хрустально-прозрачными камнями на левой, перстень с кроваво-алым камнем – на правой, а вместо ногтей – загнутые когти. Тыльную сторону кистей защищали пластины брони, предплечья были заключены в холодно поблёскивающие наручи. Умные серые глаза, острые и суровые, но без жутковатого мерцания бессмысленной жестокости, с кошачьим разрезом и золотистым ободком вокруг зрачка… Женщина-кошка – воин.
– Я – Радимира, – представилась она, садясь напротив пленницы. – Как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли – Цветанкой или Зайцем?
На столе перед девушкой стояло блюдо с тонко нарезанным сырым мясом, при виде которого её рот невольно наполнился голодной слюной. Свежее, влажно блестящее, истекающее алым соком… Запах окровавленной плоти дразнил до покалывания в клыках. Когтистые пальцы, унизанные кольцами, протянулись к блюду и взяли с него кусочек. Блеснув белыми удлинёнными клыками, Радимира отправила мясо себе в рот.
– Кандалы мы снимать не станем: они предохранят тебя от резких движений и необдуманных действий, которые сейчас совсем ни к чему, – сказала она. – Поешь, это придаст тебе сил, достаточных для заживления язв.
Съев несколько кусочков на глазах у Цветанки, Радимира показала ей, что с мясом никакого подвоха нет, и девушка нерешительно протянула руку к блюду. Замешкалась на пару мгновений, но Радимира ободряюще кивнула, приглашая угоститься.
– Ешь, ешь… Так как тебя называть?
– Зайцем, – пробурчала Цветанка, жадно набивая рот мясом.
Блеснув золотом ободка вокруг зрачков, Радимира спросила задумчиво:
– Это имя у тебя было до обращения, или ты получила его позже – после того как стала оборотнем?
– Зайцем я зовусь с детства. Так меня прозвали за быстрые ноги, – ответила девушка. – А оборотнем я стала совсем недавно, этой осенью.
Жевать она не перестала, но струнка настороженности натянулась и запела в ней. Имя… Вспомнилась бабушка Чернава, её слепые выцветшие глаза, устремлённые в осеннее небо.
– Значит, человеческого в тебе пока много, и твоя душа ещё не затянута Марушиной хмарью, – промолвила Радимира. – Послушай доброго совета: если тебе станут предлагать взять другое имя, не спеши с этим. Отказавшись от своего имени, ты потеряешь последний оплот своей людской сути, и Маруша завладеет тобой намного быстрее. Изменения, которые в тебе происходят, необратимы, рано или поздно ты станешь Марушиным псом до мозга костей, но имя поможет тебе дольше продержаться человеком в душе. Да, эта борьба обречена на поражение, сделать тут ничего нельзя. Только тебе решать, стоит ли бороться с тьмой в себе, зная, что она победит. Всё, что ты сможешь отвоевать – это лишь немного времени.
Раздирающе-солёный ком помешал Цветанке глотать, мясо застряло в горле, а к глазам подступили слёзы. Эта сероглазая суровая воительница говорила сейчас почти те же слова, которые когда-то сказала бабушка, только более развёрнуто. «Вспомни их, когда меня уже не будет с тобой рядом». Бабушки не было, лишь добрый сгорбленный призрак стоял поодаль, с печалью наблюдая за тем, как Цветанка проваливалась во мрак.
Бабули не стало, но её слова жили. Они нашли Цветанку, когда она уже почти забыла о них, настигли и повергли в горько-солёную боль. Но чьи уста их ей напомнили! Уста женщины-кошки – давнего противника Марушиных псов. Как же Цветанке хотелось сейчас уткнуться в прогоркло пахнущий бабулин передник, почувствовать её сухонькую, скрюченную, покрытую коричневыми пятнами руку на своей голове и разреветься, как маленькая девчонка! Увы, последнего Цветанка не могла себе позволить.
– Зачем ты мне это говоришь? – усилием воли сглотнув комок боли и прожевав мясо, спросила она. – Ведь я – Марушин пёс. А значит – твой враг.
– А я сейчас не с Марушиным псом в тебе разговариваю, – ответила Радимира. – Я разговариваю с человеком. Как человек ты мне не враг. Ешь, насыщайся… Прости за боль, которую тебе причиняют кандалы: они сдерживают не тебя, а оборотня в тебе.
Желудок наполнила приятная сытая тяжесть, ласковая дрёма некстати тронула веки пуховым касанием. Боль действительно начала уменьшаться, запястья слегка занемели, словно Цветанка их отлежала. Она смотрела в серые глаза женщины-кошки и не видела в них вражды… Честно признаться, совсем не этого она ожидала. Она ждала жестоких побоев, брани, крика, пыток. «А мы её ещё раз допросим, по-другому», – сказала Радимира в лесу. Это «по-другому» прозвучало зловеще, обещая что-то страшное, изуверское, но никак не «прости за боль». Никак…
– Что со мной будет? – спросила Цветанка.
Она хотела узнать, что станет с нею после допроса – убьют ли её или отпустят невредимой, но Радимира истолковала её вопрос иначе.
– Хмарь станет постепенно заволакивать твою душу. Сердце ожесточится, потеряет способность любить по-настоящему, останется только страсть – желание владеть кем-то как собственностью, пусть даже причиняя этим несчастье. Чужие страдания станут для тебя источником удовольствия. Ты не сможешь испытывать нежность, а прошлые привязанности либо утратят силу, либо станут чудовищными и смертельно опасными для тех, с кем тебя когда-то связывали узы дружбы и любви. Твоя ревность будет убивать, твоя вражда потеряет разумные оправдания, ярость станет затмевать твой ум. Время от времени тобой будет овладевать безумная жажда насилия, которую называют кровавым голодом. Во время таких приступов тебе будет всё равно, кого убивать – лишь бы жестоко расправиться с кем-то, насладившись его муками. Не спрашивай меня, когда ты станешь такой – я не знаю. Мне неизвестно, сколько ты способна продержаться, сопротивляясь хмари. У разных людей – разная стойкость. Кто-то сдаётся в считанные седмицы, а кто-то борется несколько лет. И те, и другие неизбежно проигрывают эту битву, вопрос лишь во времени, в течение которого они способны сохранять в себе остатки своей прежней сути. Есть ли смысл в этой борьбе? Это решать только тебе.
Повисшую тишину нарушал только разговорчивый огонь, треща без умолку и слабо озаряя каменную кладку стен. У него тоже была своя борьба – с темнотой в этом помещении без окон, и Цветанка благодарила его за эти попытки развеять мрак хотя бы вокруг неё. С внутренним мраком он не мог справиться. От будущего, описанного женщиной-кошкой, холод сковал её сердце с трещиной, кровь из которой застыла тёмной смолой.
– Вы меня убьёте? – уточнила она смысл своего вопроса.
– Такого приказа я от княгини Лесияры не получала, – ответила Радимира. – Нам нужно узнать, что затевают Марушины псы против Белых гор. Если тебе что-то известно, расскажи.
Цветанка не сводила взгляда с когтей на её руках. Один их вид царапал ей нутро, продирая в чёрной пелене яростно-светлые полоски. Радимира несколько раз сжала и разжала кулаки, встряхнула кистями, расслабляя их, и когти стали уменьшаться, пока не приняли вид человеческих ногтей.
– Это твоё присутствие так действует, – пояснила она. – Точнее, не твоё, а Марушиного пса в тебе. Что молчишь? Ну ладно, тогда расскажи о чём хочешь.
– О чём? – хмуро удивилась Цветанка такому повороту допроса.
– О чём угодно, – пожала плечами начальница крепости. – О себе. О тех, кого ты любишь или любила. О том, как встретилась с Дарёной.
Цветанка невольно вздрогнула: пронзённая стрелой шубка снова встала перед мысленным взглядом.
– Она хоть живая? – дрогнувшим голосом спросила она.
– Живая, живая, – с улыбкой в глазах ответила Радимира. – Лесияра и сила Лалады не позволят ей умереть. Не тревожься о ней. Расскажи, что тебя привело сюда? Что такого важного ты хотела узнать у Дарёны, что была готова пренебречь смертельной опасностью? Ведь тебя могли застрелить… И чуть не застрелили.
– Ты правда хочешь это узнать? – хмыкнула Цветанка. – Зачем тебе это?
– Просто говори, – серьёзно, но мягко промолвила Радимира. – Всё, что в голову взбредёт. А я уж как-нибудь разберусь, владеешь ли ты нужными нам сведениями. Я не стану осуждать тебя и не посмеюсь над тобою; ежели ты хочешь, чтобы что-то из сказанного тобою не вышло за пределы этих стен, я даю слово чести, что никто об этом от меня не узнает.
Что это было? Какая-то уловка, западня? Тревожная струнка пела внутри: «Не доверяй, молчи!» Впрочем, серьёзные и умные глаза с золотыми ободками вокруг зрачков как будто не принадлежали существу, способному на подлость, и Цветанка решила рискнуть и поверить. Сытое нутро согрелось и затихло, а боль в запястьях совсем прошла: язвочки ещё не зажили, но уже не беспокоили.
– Ну, тогда, наверно, мне придётся выложить всю мою жизнь, – пробормотала она, почесав подбритый затылок, на котором отросла уже приличная щетина – почти ёжик. – Рассказ будет долгим.
– Ничего, у нас есть время, – кивнула Радимира.
***
Гибель сыщика могла повлечь за собой войну между ворами и городскими властями, но этого не случилось. Тело бесследно исчезло подо льдом, и власти располагали лишь подозрениями, а не уликами.