Если, работая в газете, я хорошо изучила Москву, то теперь знала ее досконально. Я была вхожа в самые разные семьи, становилась свидетельницей жизни десятков людей. И дети, и родители попадались разные, на первых порах я допускала ошибки, особенно при денежных расчетах.
Одной из моих первых учениц была девочка Танечка, милое белобрысое существо, совершенно неспособное сосредоточиться даже на пять минут. Ее мама долго и нудно жаловалась мне на то, как трудно поднимать ребенка без отца, потом спросила:
– Можно я буду платить не за один урок, а потом сразу за десять?
Я, очень хорошо помнившая, каково жить матерью-одиночкой, естественно, согласилась. Но в «расчетный» день мама Тани, вздыхая, сказала:
– Давайте потом за двадцать занятий отдам, напряженка у меня.
И куда было деваться? Я кивнула. Когда долг достиг астрономической суммы в четыреста долларов, я решила все же потребовать заработанное и полночи не спала, собираясь с мужеством. Очень трудно заявить человеку: «Отдай деньги!» Мне такое всегда было не под силу.
Но в то утро, набравшись окаянства, я уже собралась выдвинуть Таниной матери ультиматум, как вдруг она сама позвонила и сообщила:
– У нас ветрянка, приходить не надо.
Целый месяц потом я безуспешно пыталась соединиться с дамой. Телефонную трубку никто не брал, наконец откликнулся мужчина и заявил:
– А они съехали.
– Куда? – растерянно спросила я.
– Фиг их знает, – отозвался дядька. – Квартиру продали.
Так я и осталась без денег и, наученная горьким опытом, теперь всегда просила оплату в конце каждого урока. Впрочем, один раз я дала слабину, но, когда долг достиг двухсот долларов, я, поняв, что ситуация повторяется, просто перестала ходить к этим людям.
Материальное положение моих учеников было разным. Дима жил в небольшой двухкомнатной квартирке, далеко от метро, вместе с мамой и бабушкой. У них было невероятно тесно, но в доме царила такая атмосфера, что я с удовольствием вбивала в неподатливую Димину голову неправильные немецкие глаголы. Димочка оказался редкостным лентяем, но совершенно очаровательным человечком, непоседливым любителем футбола, после занятий с ним я совершенно не уставала. В квартире постоянно вкусно пахло, и с порога становилось понятно: здесь живут материально трудно, но в любви и согласии.
Еще одна очаровательная девочка Анечка тоже жила с родителями в крохотной кубатуре, в ее комнате мы с трудом помещались вдвоем во время занятий, зато Анечка была на редкость талантлива, улыбчива, обладала чувством юмора и всегда заботливо спрашивала у меня:
– Может, чайку налить? Вы, наверное, устали?
Чай предложили мне и в роскошной квартире у Юры. Его мама выплыла откуда-то из анфилады комнат с бронзовыми люстрами и процедила:
– Желаете чаю?
Я никогда не ела у своих учеников, мне это казалось неприличным, исключение делалось только у Димы, его бабушка угощала такими пирожками, что дух захватывало от восторга.
Но Юра был проблемным мальчиком, его мама была неуловимой, поэтому я, решив поговорить с ней, кивнула:
– Спасибо.
Мамаша небрежно махнула ручкой с бриллиантовыми колечками:
– Ступайте на кухню, поешьте с прислугой.
Через год работы репетитором я поняла одну вещь: родители сами делают своих детей несчастными. Большинство из мамаш орут на сыновей и дочерей, считая главной доблестью пятерку в школе. Никому не приходит в голову, что ребенку просто неинтересно учиться, а в его неуспеваемости виноваты педагоги. Особенно отличалась суровостью мама Пети.
– Я из тебя человека сделаю, – визжала она, отвешивая сыну подзатыльники, – опять «банан» принес по немецкому!
Бесполезно было объяснять ей неправильность такого поведения. Став в очередной раз свидетельницей бурного скандала, я сурово сказала:
– Уважаемая Нина Ивановна, вот вам листок, тут десять глаголов, их следует выучить к среде.
– Зачем? – удивилась истеричка.
– Будем заниматься с Петей по новой методе, которая требует вашего присутствия, – лихо соврала я.
Петина мама, нигде не работавшая женщина, сделала смыслом своей жизни воспитание из сына настоящего человека, поэтому она охотно согласилась на участие в эксперименте.
В среду я появилась в их доме и устроила ей контрольную. Бедная Нина Ивановна, не ожидавшая от учительницы столь коварного поведения, лепетала:
– Ich seiоn…
– Неправильно, – резко оборвала я, – плохо учили.
– Du sein…
– Отвратительно!
Нина Ивановна растерянно уставилась на меня:
– Я забыла!
– Не верю, небось телик смотрели.
– Да что вы, – стала отбиваться она, – я зубрила, зубрила…
Помучив ее еще немного, я улыбнулась:
– А теперь представьте, каково вашему сыну! На него ежедневно наваливаются уроки, как минимум по пяти предметам, да и учителя не стесняются в выражениях, каждый ругает как умеет. А когда несчастный мальчишка является домой, на него с кулаками налетаете вы и топаете ногами. Ну как вам понравилось зубрить глаголы? Между прочим, вы так и не сумели их выучить. Окажись сейчас на вашем месте Петя, вы бы лишили его телевизора и схватились за ремень.
Нина Ивановна уставилась на молчащего сына, в ее глазах заплескалась никогда ранее не замечаемая мною жалость. Наконец-то до мамаши дошло: учиться совсем не так легко, как кажется, не всегда Петя виноват.
Иногда бывало наоборот: нормальные родители и совершенно отвратительный ребенок. Леночка считала, что весь мир принадлежит ей. Мне она грубила, швыряла на пол учебники и ручку, а однажды велела:
– А ну сделай домашнее задание!
Я покачала головой:
– Оно твое, объясню тебе правило, и берись за работу.
Лена скинула на пол тетрадь.
– Подними и напиши упражнение, – нагло заявила она.
Я рассмеялась, девочка надулась и прошипела:
– Тебе заплачено, вот и отрабатывай.
Решив не ссориться с капризницей, я спокойно ответила:
– Деньги мне дают за то, чтобы я научила тебя саму справляться с упражнениями.
Леночка обозлилась:
– Ага, тогда я скажу маме, что ты ничего не знаешь и бьешь меня линейкой. Не хочешь потерять работу – бери тетрадь и пиши сочинение.
Я, к сожалению, человек импульсивный, к тому же не имею высшего педагогического образования, поэтому моментально вышвырнула тетрадку в окно и треснула Лену линейкой по лбу.
– Что ты делаешь? – завопила девочка. – С ума сошла!
– Вовсе нет, – ухмыльнулась я, – просто я очень не люблю, когда дети врут, теперь у тебя будет основание честно сказать родителям: «Агриппина Аркадьевна дерется».
Потом я сгребла книжки в сумку и пошла к двери. Леночка в своей жизни выучила пока только один аргумент.
– Тебе заплачено! – взвизгнула она. – А ну на место! Тебя купили!
Я обернулась.
– Котик, даже у твоих родителей не хватит денег, чтобы купить меня, кишка тонка!
– Мой папа, – заверещала Леночка, – богаче всех, он тебе покажет!
Я спокойно надела ботинки, пальто и, посмотрев на красную, злую Леночку, заявила:
– Знаешь, котик, как ни жаль, но тебе придется в дальнейшем смириться с тем, что твой отец все же не всесилен!
Больше я в этот дом не приходила никогда. Самое интересное, что Лена устроила отцу жуткий скандал, требуя вернуть мятежную учительницу. Ее папа, и впрямь очень богатый человек, из тех, кого принято теперь называть олигархами, начал названивать нам домой и, услыхав мое решительное «нет», набавлял цену. Постепенно он дошел до ста долларов за час, огромная сумма для репетитора, но я не могла дать Леночке повод воскликнуть: «Ага! Вернулась! Говорила же я, что все купить можно».
Немецкий язык изучали не только дети, у меня было много взрослых учеников. С ними оказалось легче, они спокойно объединялись в группы и особых хлопот мне не доставляли.
Одна из таких групп образовалась в книжном магазине «Молодая гвардия», несколько лет я растолковывала милым женщинам-продавщицам азы немецкой грамматики. Это было место, куда ноги меня несли с радостью, уж очень приятная атмосфера царила тут. Я быстро подружилась с директрисой Ниной Егоровной, ее заместительницей Людмилой Сергеевной, заведующей складом Любовью Васильевной, продавщицами – Светочкой и Инночкой. Несмотря на разный возраст, нас многое объединяло. Мы все были работающие женщины, кто с мужем, кто без оного, с напряженным графиком и кучей забот, и очень хорошо понимали друг друга. Я отдыхала душой во время занятий в «Молодой гвардии», мы дружим до сих пор, и это единственный книжный магазин Москвы, где я после общения с читателями не чувствую себя выжатым лимоном. Меня тут очень любят и всегда готовят сюрпризы. Нина Егоровна никогда не забывает угостить креветками, а Людмила Сергеевна, зная о моей аллергии, тщательно выбирает букет, не дай бог, в нем попадется лилия!
Узнав о том, что Агриппина Аркадьевна стала писательницей Дарьей Донцовой, сотрудники «Молодой гвардии» пришли в щенячий восторг. Для начала они заказали на складе «Эксмо» огромное количество экземпляров книжки «Крутые наследнички», а потом принялись упорно впихивать покупателям произведение никому не известного автора.
Узнав о том, что Агриппина Аркадьевна стала писательницей Дарьей Донцовой, сотрудники «Молодой гвардии» пришли в щенячий восторг. Для начала они заказали на складе «Эксмо» огромное количество экземпляров книжки «Крутые наследнички», а потом принялись упорно впихивать покупателям произведение никому не известного автора.
«Крутые наследнички» поселились даже в отделах упаковки, канцелярских товаров и сувениров. Каждый продавец считал своим долгом заявить:
– Купите, порадуйте себя, классная вещь.
А с потолка гремело радио:
– Донцова – гениальна, Донцова – супер, покупайте Донцову.
В 1993-м Машка пошла в школу. Накануне первого сентября со мной случилась истерика, я судорожно рыдала, приговаривая:
– Ну вот, опять годы мучений!
Честно говоря, я готовилась к самому худшему, ожидала двоек, исчерканного красными чернилами дневника, гневных воплей, вызовов к директору… Уж слишком тяжелый опыт имелся у меня, мальчишки за время «бурсы» выпили всю мою кровь.
Но с Маруськой мне повезло. С первого дня она стала сама выполнять домашние задания. За полчаса все было аккуратно решено и записано без ошибок. Стихи дочка учила гениально, прочитывала один раз и запоминала навсегда. Маняша ходила в секцию спортивной гимнастики в ЦСКА, плавала в бассейне, учила английский, и все с улыбкой. У нее никогда не было плохого настроения и четверок. Только пятерки.
На родительские собрания я не ходила, страшно боялась. Глупо, но поделать с собой ничего не могла. Классе в девятом Машина классная руководительница Милада Геннадьевна робко попросила:
– Агриппина Аркадьевна, душенька, ну пожалуйста, загляните на полчасика, у нас праздник, дети сдали экзамены.
Пришлось плестись в школу. В классе я забилась в угол и через некоторое время услышала, как Милада Геннадьевна нахваливает какую-то ученицу, все эпитеты были только в превосходной степени, и я ощутила легкий укол зависти. «Бывают же на свете счастливые родители круглых отличниц». Ровно через минуту до меня дошло: этот чудо-ребенок, это сказочное существо, эта восхитительная девочка моя Маня.
Класс обычно настороженно относится к учительским любимчикам, но Маше разрешалось все, друзей у нее целая армия.
В феврале этого года я прибежала домой, заглянула в комнату Манюши и увидела дочь, роющуюся в кипе бумажек.
– Чем занимаешься? – поинтересовалась я.
Маня хихикнула:
– Во, валентинки разбираю, целую кучу прислали.
Потом у нас появился компьютер и программа ай-си-кью. Главный хакер в семье Маня, я редко беру в руки «мышку», только если требуется ответить на почту. Однажды вечером, когда Маша ушла на английский, мне срочно понадобилось прочитать одну статью. Я загрузила машину, увидела Маруськин контактный лист и ахнула: человек триста, не меньше.
В общем, до лета 1996 года наша жизнь была совершенно счастливой. Александр Иванович стал сначала доктором наук, профессором, а потом академиком. Мальчишки были пристроены к делу, Машка росла, любимая собака, кошка и котята бегали по дому, я носилась по ученикам, материальное положение стабилизировалось, мы расправили крылья и стали мечтать о покупке собственной дачи, маленького домика в деревне, где станем проводить лето, жить в Глебовке надоело до икоты.
В июле девяносто шестого мы с Александром Ивановичем и Маней отправились отдыхать в Тунис. Вместе с нами поехала и моя подруга Оксана с сыном Денисом.
Первые дни прошли великолепно: солнце, фрукты, танцы… Дней через пять верхняя часть купальника внезапно стала мне мала. Нельзя сказать, чтобы я расстроилась. Господь забыл одарить Грушеньку бюстом, мои формы с трудом дотягивали до первого размера, мне хотелось же иметь по меньшей мере третий. Сначала я переживала, усиленно ела капусту, но потом поняла, что занимаюсь ерундой, и решила донашивать то, чем богата. И вдруг в сорок пять лет мой бюст стремительно начал расти.
Страшно довольная собой, я продемонстрировала «успехи» Оксане, хирургу по профессии.
В глазах подруги заплескался ужас.
– Немедленно в Москву, – велела она, – первым же самолетом.
Я возмутилась:
– Еще чего! Мы же отдыхать приехали, – и не послушалась Оксанку.
К врачу я пошла лишь в сентябре, несмотря на приказы подруги. Грудь не только росла, она еще начала болеть. Не посоветовавшись с Оксанкой, я отправилась в Институт Герцена к профессору-онкологу. Он принял меня сурово и, едва осмотрев, заявил:
– Рак. Где же вы ходили, милочка? Запущенная стадия, скорей всего, метастазы в легких, печени… Впрочем, можно попробовать соперироваться, хотя особого смысла я не вижу. Думается, вам осталось жить месяца три.
До сих пор не понимаю, каким образом мне удалось устоять на ногах, отчего я не упала в обморок. Кое-как собрав волю в кулак, я пролепетала:
– Давайте операцию сделаем.
– А смысл? – нахмурилось светило. – Хотя… ладно, наши расценки таковы: оперативное вмешательство…
Он стал называть цифры. Я тупо качала головой.
– Вы подумайте, – завершил чтение «прейскуранта» профессор, – может, лучше не тратиться, средства еще понадобятся.
Хорошо хоть он не прибавил: на похороны и поминки. Я выпала на улицу, машинально влезла в подошедший автобус и залилась слезами. В салоне оказался контролер, но он, увидев, что женщина, севшая на остановке «Онкологический институт имени Герцена», рыдает навзрыд, не потребовал у меня билета, я ехала «зайцем», забыв про все на свете, утирая слезы рукавом кофты. Неожиданно приступ отчаяния и жалости к себе прошел. В голове заворочались другие мысли.
Говорить ли Александру Ивановичу о диагнозе? Если мне осталось на земле всего три месяца, то стоит ли омрачать этот срок больницей? Может, просто тихо умереть, не обременяя близких? Что станется с детьми? Аркашке двадцать четыре, Димке на год меньше, но Маруське-то десять! Каково ей придется без мамы? А моя собака? Кошка? Котята? На кого их оставить! Нет, нужно срочно искать для Александра Ивановича новую жену, такую, которая сумеет целиком и полностью заменить меня. Умную, добрую, интеллигентную женщину, отличную хозяйку, самостоятельно зарабатывающую, любящую детей и животных, способную прощать капризы…
И такая женщина есть, это Оксана! У нее двое сыновей, три собаки, она феерически готовит… Подавившись слезами, я рванула к подруге.
Та, открыв дверь и увидев на пороге меня, перемазанную тушью, губной помадой и соплями, страшно перепугалась и выкрикнула:
– Что? Что случилось? Маша? Саша?
Я села на пол, обняла стаффордширскую терьериху Рейчел, двух скотчтерьеров, Бетти и Пешу, потом мрачно заявила:
– Ты обязана прямо сейчас выйти замуж за Александра Ивановича, я хочу лично присутствовать на вашей свадьбе!
Оксана не имеет образования психолога, но, стоя каждый день около операционного стола, а потом выхаживая больных, превратилась в классного психотерапевта.
– Конечно, конечно, – закивала она, вытаскивая меня из стаи собак, – пошли на кухню, там и поболтаем.
Выслушав мой рассказ, Оксана обозлилась до жути, вскочила, уронила на пол хорошенькую чашечку, украшенную изображением скотчтерьера, и заорала:
– Да этот профессор идиот! Гиббон! Помесь кретина с крысой! Разве так диагноз ставят! Бросил беглый взгляд и все понял! Урод!
В моей душе забрезжила надежда:
– А что, он мог ошибиться?
Оксана всплеснула руками:
– Господи, сто раз! Сначала делают всякие анализы, берут пункцию. Метастазы в легких! Да у него самого вместо мозга дерьмо!
Потом она неожиданно заплакала, я испугалась.
– Вот видишь, мне так плохо, что у тебя слезы потекли.
– Иди ты на фиг, – простонала Оксанка, – всех переживешь, мне чашку жалко со скотчами, ее Дениска привез, где я теперь такую достану, а?
Неожиданно с моей души свалилась бетонная плита. Если Оксанка убивается по расколотой чашке, значит, мне не так плохо.
– Завтра поедешь в 62-ю больницу, – отчеканила подруга, – к Игорю Анатольевичу Грошеву и станешь его слушаться, как господа бога, усекла?
И я отправилась в эту больницу. Игорь Анатольевич оказался полной противоположностью профессору из Герценовского института. Молодой, улыбчивый, он сначала заставил меня пройти все исследования, а потом сказал:
– Не скрою, вам предстоит не очень приятный год. Сейчас лучевая терапия, потом три операции, химия, гормоны.
– Год? – переспросила я. – Значит, я проживу больше трех месяцев?
Грошев рассмеялся и прочитал мне обстоятельную лекцию. «Онкология великолепно лечится, если поймана на ранних стадиях. Все, что связано с женской репродуктивной системой, легко удаляется. Отрежем и забудем. Если же вы запустили болезнь, то и в этом случае медицина способна продлить вашу жизнь на годы».
Я слушала доктора разинув рот, а тот спокойно объяснял:
– Рак отнюдь не приговор. Мы сейчас многое можем, но имейте в виду…