— Чем-чем… Я же сказала — к амазонкам меня Васюта отвёл. Перед этим ещё сам меня поднатаскал. Как сейчас помню, я себе тетивой синячище набила офигительный, даже через нарукавник. Потом уже поняла, что, если б не его, Васина, протекция — шиш они меня приняли бы. Учителей здесь мало, а желающих к ним на выучку попасть — пруд пруди, и не потому, что престижно, а потому, что даёт шанс выжить. Поняла? Ну и всё, завяжем с этой темой. Не люблю детство вспоминать. Вот смотри… — она переводит дух, — здесь четыре рубашки разных на смену, пара штанов кожаных, их для верховой езды используй, дольше продержатся; на выход тебе костюмчик льняной, брючный, шила под себя, но в местном стиле… Куртка полегче, на каждый день, а эта — походная, просмотришь потом, в ней карманов много, и ещё пояс с креплениями — для фляжки, для ножа. Сапожки в запас, вот эта пара изнутри с ножнами для засапожника, имей в виду. Носков четыре пары, две тёплых, самое то в дорогу. Ну и бельишко, потому как сама помню, как мне его на первых порах не хватало…
Она тараторит без умолку, то ли всё ещё чувствуя себя виноватой, то ли надоело в строгих рамках держаться, хочет наговориться, а я… в лёгкой растерянности и в эйфории одновременно. Как она догадалась, что мне уже отчаянно нужна хоть какая смена? Денег-то у меня до сих пор ни гроша, а подъехать к Васюте с таким деликатным вопросом было неловко.
— Дурень твой даже в уме не держит, что женщины тоже потеют и им во что-то переодеться надо, — негодует Лора. — Что молчишь? Не нравится?
Я присаживаюсь на край постели и с восторгом оглядываю замшевую куртку с бахромой вдоль рукавов. Настоящая ковбойская! Ничего, что немного экзотично выглядит, здесь на это никто не обратит внимание, но зато какая удобная! Я прямо-таки предчувствую, как мягко, словно обнимая, она уляжется на плечи и прикроет спину…
— Постой, — спохватываюсь, — ты что, это всё для меня накупила? Это ж не по правилам! Я же помню, что должна сама на всё заработать!
— Не глупи, — грозит Лора. — У меня куча всякого добра ненадёванного, пропадать ему, что ли? Не сегодня и не специально для тебя куплено, всё лежало и пылилось. Что не так — по себе подгонишь, ты с ниткой и иголкой дружишь, в отличие от меня. Ну, что?
— Ты — друг! — торжественно возвещаю. — Да мне штаны эти и рубахи — прости, конечно, но куда важнее этого платья, хоть оно и замечательное. А зачем так много?
— Так твой же медведь… ладно, — поправляется она, — наш медведь не додумается до таких мелочишек. Им, мужикам, только бы воинскую справу подобрать — от и до, вот на это у них ума хватит, это они могут. А чтобы носки тёплые да платок носовой, да пару трусиков лишних в дорожный мешок сунуть — это для них высшая математика. Вот нам, девочкам, и приходится друг о дружке заботиться. Давай обнимемся, что ли, — говорит растроганно, — тебе не подскажешь — не догадаешься…
От души обнявшись, мы какое-то время сидим молча. Затем она бодро хлопает меня по плечу.
— Молодец! Всё понимаешь! Пойми и то, что придётся сейчас к народу выйти. Это ж местный этикет, раз встретила — надо и поприсутствовать. Сделай вид, что приглядываешь, всё ли у гостей дорогих в порядке, довольны ли. Никто тебя не заставляет с ними любезничать, пройдёшься, поулыбаешься — и сиди себе в уголке. Я ж не просто так сюда припёрлась, а как группа поддержки.
— Лора, — я порядком расчувствовалась. — Ну, скажи, на кой я тебе сдалась? Ты меня так обхаживаешь, что мне неловко становится, я же тебе и ответить ничем не могу!
Она смотрит грустно.
— Со мной так не возились, — сказала. — Просто помню, каково это — одной в дерьмо окунаться. Тебе ещё свезло, Гала сразу к русичам привела, а меня забросило аккурат на границу восточного и европейского квартала, да в такую дыру, к местным боссам, что хлебнула там полной ложкой. Всего хватило. А когда Аркадий у меня завёлся, пришлось и его отбивать, он даже драться тогда не умел. Это уж после я на Васюту наткнулась, без него — не знаю… нет, пробилась бы, конечно, но с большей кровью. Поэтому ещё до того, как в Мастера попасть, стала вместе с другими новичков отлавливать, хоть как-то помогать удержаться на плаву. Ты просто не знаешь, каковы здесь бывают люди. Злые, как сам этот Мир.
Щелчком сшибает пылинку с моего рукава.
— Всё, подруга. Пошли службу нести. И улыбайся, улыбайся застенчиво, как ты можешь, они от этого просто тащатся…
Мы чинно обходим зал, я послушно улыбаюсь. Пироги мои расходятся на «ура», гости довольны, поглядывают благосклонно, иные и руку уважительно к сердцу прижимают, а что ещё нужно хозяйке! На отношения больше, чем уважительные, не отваживаются, потому как — вот он, в углу, громадный Васюта, и вот он, за свободным столом скромненький оборотень, которому только намекни на нескромный интерес к его пассии — и неизвестно, чем это закончится: то ли конь понесёт, то ли собственный пёс укусит. К сэру Аркадию мы и подсаживаемся.
У стеночки неподалёку кем-то заботливо пристроена гитара. Лора делает страшные глаза.
— Если уж новенькие начнут бузить, тогда и споёшь, чтобы отвлечь. Поняла? А так — не балуй их. По рюмочке опрокинем?
— Сами — как хотите, ребята, а я не люблю.
— Расскажи о себе, — неожиданно просит она. — Я ведь здесь уже десятый год, волей-неволей скучать начинаю. С малолетками говорить не о чем, а нашего возраста здесь мало кто появляется, да не с каждым сойдёшься. Ты сама откуда?
Васюта ставит перед нами стопочки, Лоре наливает доверху, мне плещет на донышко, больше для виду и для поддержания компании. Аркадию не предлагает. Видать, у оборотников свои отношения со спиртным.
— Заботливый ты наш, — насмешливо-нежно говорит Лора. Провожает Муромца взглядом. — Ну, давай, подруга, начинай…
За неполный час она грамотно вытаскивает из меня всю подноготную, мне даже невольно приходит на ум сравнение с Галой. Но в отличие от ведуньи, Лора о себе ничего не скрывает. Да, здесь уже десятый год. Родом из небольшого российского городка, тоже, кстати, из казаков, только я из донских, а она из кубанских… Попала сюда с Аркадием практически одновременно, и, чтобы не пропасть, решили они друг за дружку держаться, пока выкарабкиваться из своих Сороковников будут. Так и прошли до Финала — вместе. А когда открылся перед каждым портал — личный, в его собственный мир — поняли простую вещь: что ежели сейчас разойдутся по домам — больше не встретятся.
— …А он посмотрел на меня своими синими брызгами, — при этих словах Аркадий рдеет, как юная девушка, — и говорит: Ло… Впервые ты меня так назвал, помнишь? Ло, говорит, этот Мир, конечно, сволочь порядочная, но без него мы не встретились бы. Как хочешь, но я тебя не отпущу.
— И что? — замираю я. Хотя вот она, концовка рассказа, передо мной сидит. Но до чего ж мы любим про любовь послушать!
— Что… И пошли мы обмывать Финалы в ближайший кабак, да на всю ночь и загуляли, чтобы порталы уж наверняка без нас закрылись. На всю ночь…
Губы её сами собой складываются в мечтательную улыбку, как будто вспоминает она о чём-то необыкновенно приятном. Глаза уже давно туманятся.
— Не жалеешь, что не вернулась?
— Может, и жалею, — отвечает она совершенно трезвым голосом. — Но три тысячи раз изжалелась бы, откажись я от Аркаши. Оно того стоило. Жаль только, с детьми не получилось. Не хочу. Чтобы их потом Ему на потеху отдавать?
Она опрокидывает в себя уже пятую стопочку… или шестую? Глаза подозрительно блестят. Аркадий обеспокоенно трогает подругу за локоть, та дёргается… ох, сейчас, чего доброго, нарвётся друид на скандал, потому как настроение у амазонки резко идёт на минус. Я тянусь за гитарой и начинаю настраивать, преувеличенно серьёзно шикнув: потише! И думаю: может, раскрутить её спеть на два голоса? Отвлечь, увести словами. Есть одна вещица, как раз для миротворчества. Как одного поколения со мной, Лора должна её знать.
Подруга наша прислушивается и неожиданно улыбается. Подхватывает.
У меня голос ближе к альту, у неё — звонкое сопрано. Сочетание на редкость хорошее, и я беру на себя вторую партию: пусть Лора ведёт.
И длился печальный проигрыш, и клубились, словно сошедшие из песни, закатные облака по углам зала, и тонуло всё в дымке. Хотелось петь и дальше: о любви, о верности, о вечности.
И длился печальный проигрыш, и клубились, словно сошедшие из песни, закатные облака по углам зала, и тонуло всё в дымке. Хотелось петь и дальше: о любви, о верности, о вечности.
Лора трясёт головой, рыжие пряди разлетаются языками пламени.
— Да… Умеешь ты уводить, Ваня. А получилось-то как хорошо! Давай-ка ещё.
Что-то слишком тихо вокруг. Заслушались дружинники, засмотрелись на нас, как на диво дивное, а я ужас как не люблю чужого внимания. Хватит с меня и недавнишнего концерта. Отставляю гитару. И собираюсь было попрощаться, как к нам за стол подсаживается воевода.
— Уважите, хозяюшки?
— Что, опять поцеловать? — Лора подмигивает. — Так не могу, видишь, у меня свой кавалер присутствует. С ним лучше не нарываться, с Васютой, кстати, тоже. Традиции традициями, а честных разборок ещё никто не отменял.
Он улыбается. Аккуратно разливает нам с Лорой по чарочке. Подаёт: мне, по старшинству, первой.
— Уважьте, — и добавляет тихо, — а то хлопцы начнут с кружками приставать, вам оно ни к чему.
А-а, вот оно что. Пригубливаю для вида.
— И как же мне на твою доброту да ласку ответить, Ванесса-свет? — задумчиво говорит воевода. — Уж извиняй, я человек военный, рассусоливать не люблю. Скажу сразу: нехорошо, когда такая хозяюшка — да без хозяина. Счастья-то — его у двоих больше, чем у одного. Сам бы посватался, да женат, таить не буду. Хочешь, наречённым отцом тебе стану? Чтоб было к кому Васюте сватов засылать?
Я верчу в руках стопочку.
— Спасибо на добром слове, Ипатий. Да не до сватовства мне. Сороковник у меня, видишь ли, только начатый. Или не сказали тебе?
— А и с этим люди живут, — отвечает спокойно. — Ты погодь, не торопись.
Он слегка постукивает пальцами по столу. Кисть у него небольшая для мужчины, но хваткая, до сих пор помню, кончики пальцев слегка сплющены, что бывает, когда с «железом» подолгу работают. А ещё, как хироманты говорят, такие пальцы у натур настойчивых, лидеров по призванию, упорно идущих к своей цели… И у Васюты такие же, невольно вспоминаю я. Одного поля ягоды, спорить с ними — что танк пытаться остановить.
— Негоже это, когда баба на войну идёт, — веско говорит он. — Одно дело — дом родной защищать, другое — бойню на потеху другим устраивать. То я про Мир этот треклятый. Ладно, когда парни к чёрту в зубы суются — им мужчинами расти надо, ко всему привыкать, а тебе, бабе — на что? Оставайся, свет. Не пожалеешь.
Верчу в пальцах стопочку. Ставлю на стол. Неохота в очередной раз душу изливать, всё про себя рассказывать, сколько можно? Отвечаю лишь:
— Мне надо вернуться. Домой. Вот и весь сказ.
— Или ждёт кто?
— Дети.
И от этого короткого словца он мрачнеет.
— Вон оно как… Супротив этого сказать нечего. Я-то думал — одинокая. Прости, Ванесса-свет. Не обессудь — посижу с вами ещё немного, побалакаю, когда ещё выпадет случай с такими девами поговорить…
И тут из своего угла подаёт голос Аркадий.
— Не тяни кота за хвост, Ипатий, лучше сразу говори, зачем пришёл, я ведь дальние твои подходцы знаю. Уйдёт сейчас Ванесса — доведёшь её своим сердобольством, да и останешься ни с чём.
— Оборотник… — Воевода недовольно косится на друида. — Зачем влез? Я ж просто поговорить хотел, хорошим людям помочь…
Аркадий показательно зевает. А я чувствую странное облегчение. Ну и хорошо, что человек подошёл за какой-то собственной надобностью, а то мне неловко было разговор обрывать: вроде, ко мне с сочувствием, а я — не ценю. Теперь можно спокойно забыть все намёки о сватовстве. Воевода, конечно, жук ещё тот, но надо отдать должное: подъехал со своим сочувствием виртуозно, я и сердиться на него не могу.
К тому же, доля истины в его словах есть. Не место женщинам на войне и в квестах. И если бы не дети… и если бы я могла остаться…
Сердце моё делает предательский скачок, и я слышу чуть заметное звяканье в груди: не иначе, как стукнулось оно в свеженький навешанный замочек, или, как его сэр Майкл называет — блок. А не стучись, не надо, бестолковое. Зря я, что ли, тебя осаживаю?
— Будет вам, — говорю примирительно. — Не цапайтесь. Одно другому не мешает. Ты, воевода, на будущее имей в виду: со мной можно и по-простому, без подходцев. А за участие спасибо, я же понимаю, от души оно. Однако мне и в самом деле уходить пора, шумно здесь. Если нужно что — сказывай сразу.
— Ох, Ванесса-свет… — Ипатий задумывается. Запускает пальцы в седую шевелюру. И вдруг решается. — Бают люди, дар у тебя проклёвывается свой, для наших мест редкий, обережный. Правда то?
— Это не я, — быстро говорит Лора в ответ на мой укоризненный взгляд. — Честное слово!
— Не она, — подтверждает воевода. — Считай, сорока на хвосте принесла. А что ты хочешь, город небольшой, всё друг о друге знают…
Всё, как у нас. Даже сорока мне эта знакома — пышненькая, с русой косой ниже пояс. Так её никто и не просил молчать, а девушка она разговорчивая, или новому знакомцу проболталась, или отцу, а хорошие вести не стоят на месте.
— Пустое, Ипатий. Не бери в голову. Чего только в таком возрасте сороки не придумывают, но ты-то взрослый человек, сам понимать должен, что к чему.
— Понимаю, — тяжело говорит он. — А вот скажи, краса моя, в будущее заглянуть не сможешь? Дело есть серьёзное, давно с ним хожу, уж второй десяток лет, а толку никакого. Никогда к ворожеям не совался, врут они, а вот, сказывают, Обережники никогда не ошибаются.
— Большой человек, а в сказки веришь, — не могу я сдержаться. — Какая я тебе… Ипатий, думай, что хочешь, но только нет во мне никакого дара. Я самая обыкновенная, понимаешь? Люди поумнее меня — и то в толк не возьмут, почему я здесь оказалась. Накуролесил видно кто-то при поиске юнитов, случайно меня зацепил, а больше ничего не могу придумать.
— Эх, Ванесса, не знаешь ты здешней жизни. Хоть капля дара в тебе будет заложена — прорастёт непременно. Ну да ладно. Скажи просто: найду, чего ищу, али нет?
— Что на ум придёт, то и ответь, — вдруг быстро говорит Аркадий. — Не задумывайся. Давай.
— Не знаю! — говорю сердито. — Что вы все из меня кого-то делаете! Кто богатырку, кто Обережницу… Обычная я, понимаешь? Чего вы от меня все хотите?
Васюта сзади обнимает меня за плечи. При его-то росте — и так бесшумно приблизиться? Но его появлении не пугает, а, напротив, успокаивает.
— Будет, Ипатий, — говорит веско. — Зелень она ещё, разве с таких спрашивают? Спугнуть можешь. И ты, Аркаша, не поваживай его, потатчик. Ты как? — наклоняется ко мне.
— Да что со мной сделается! Только не бей никого, а то начнёшь сейчас разборки устраивать!
— Надо бы, — отвечает он. — Да вишь, за одного мне твоя подруга в бороду вцепится, за другого — сотоварищи горой встанут, этак у меня наливки не хватит — мировую с ним потом распивать. — И видимо, что-то в его словах есть, не для меня предназначенное, потому что воевода вдруг смущённо крякает и потирает бицепс, словно заныло у него там что. — Пойдём, Ваничка, провожу, отдохнёшь.
— Идите-идите, — поддакивает Лора. — А я с этим Ипатием ещё разберусь. И с тобой, Аркашенька, заодно.
В светёлку мне не хочется: спать ложиться ещё рано, куковать там одной — скучно. Подсаживаюсь ближе к кухонному окну и начинаю рыться в сокровищах рукодельной шкатулки. Муромец, убедившись, что со мной, драгоценной, всё в порядке, проверяет, как там Ян у вертелов с гусями, выглядывает во двор, откуда Хорс незлобивым ворчанием даёт понять, что у него всё под контролем, и уходит к гостям. У самой двери в зал оборачивается.
— Так о чём воевода спрашивал-то?
— Найдёт что-то там или не найдёт, — рассеянно отвечаю. — А уж что он там искать собрался — не знаю.
— А как сама-то думаешь?
— Мужик он упёртый, — я задумчиво верчу в руках моток красных ниток, гадая, что мне он напоминает. — От своего не откажется. А кто ищет, тот находит, хоть, может, и не сразу. Эй, это я просто так сказала, не вздумай из меня пророчицу делать!
Он, кивнув, уходит.
Янек возится у очага, а я не могу даже на подхвате быть, не в платье же, шитом жемчугом, гусятину соусом поливать! Нужно срочно искать себе хоть какое-то занятие.
— Ой, Ян! — окликаю. — У тебя рукав по шву поехал, давай зашью.
Нитки в шкатулке имеются не только вышивальные, но и простые, швейные, и целых три напёрстка — медный, серебряный и золотой, как в какой-то сказке. Пока я рукодельничаю, малец набрасывает на плечи полотенце. Ишь, застеснялся; можно подумать, я не вижу его таким каждое утро после тренировок. С прорехой справляюсь быстро, расправляю рубашку и рассматриваю.
Вышитый на нарукавьях орнамент кое-где обтрепался, нитки выползли. Прикинув на глаз повреждения, вытаскиваю тот самый моточек, что недавно в руках держала, и иглу с широким ушком. Узор несложный, восстановить его просто.