— Ждать нового жмурика, Никита, — вот что нам, кажется, остается, — эхом, словно угадав его печальные мысли, откликнулся Свидерко. — И где он всплывет — у нас ли, у вас ли… Объект посягательств у них одинаков в каждом случае: приезжие с Востока. Причем такие, к которым сторожа, даже если б мы очень хотели, приставить все равно бы не смогли. Приезжие — перекати-поле, кого и не хватится никто. Хрен знает почему, но только азиатов они отчего-то и уважают… Может, обиженные какие? Мстят за какие-то грехи на межнациональной? Только этого нам туг не хватало! А надо и эту версию проверять. Тут, глядишь, и фээсбэшники еще подключатся… Сейчас тело в морг повезут. Не хочешь лично на затылочную рану взглянуть?
12 НАРЦИСС И ЕГО БРАТ
Такими он их еще никогда не видел. Было половина пятого утра, когда они вернулись домой: Белогуров слышал, как стукнула входная дверь. Он поднялся с постели, спустился в холл-прихожую, позаботившись сначала о том, чтобы двери спальни были плотно закрыты — не хватало еще, чтобы Лекс проснулась.
В эту ночь он, честно говоря, почти не сомкнул глаз. Женька и Егор уехали около полуночи, и он ждал их — сидел в гостиной, тупо глядя сначала в телевизор, потом просто на абажур лампы, и пил коньяк. Хмурая Лекс бесцельно слонялась по дому. Ее мучило очередное недомогание, а в эти дни она, по ее словам, чувствовала, «словно ее поезд переехал». Будь она в форме, он бы сразу забрал ее в постель, забылся лучше ею, а не глушил бы как заведенный робот, рюмку за рюмкой, напряженно прислушиваясь — тормозит ли в переулке у их дома машина, не возвращаются ли Дивиторские с очередным…
Спать он поплелся лишь тогда, когда почувствовал, что коньяк переполняет его до краев, плещется внутри, как теплое полноводное озеро. Лекс уже сопела, видела седьмые сны. Раскинулась на кровати, раскрылась. Он не позволял ей спать в ночных рубашках, любил чувствовать у себя под боком это нежное тело, эту пухлую мяконькую плоть, шелковистую кожу. Но сейчас по причине своих девичьих проблем Лекс напялила на себя смешные панталоны. Они придавали ее сонному облику что-то клоунское и непристойное. Он прикрыл девочку простыней, отодвинулся на самый край кровати. Спал тревожно и плохо. А потом очнулся, заслышав шум в прихожей.
Первое, что его насторожило, когда он увидел Дивиторских, — шальные, испуганные глаза Егора. Парень был в той, выездной (как он ее называл) одежде, он Молча и стремительно прошел по коридору и заперся в ванной. Белогуров услышал, как его рвет над раковиной. Так уже бывало: у Егора был слабый желудок. Его тошнило и выворачивало наизнанку от страха с тех самых пор, как с ним произошел тот несчастный случай на арене. Потом за дверью ванной загудела вода. Его брат, это Создание, как звал его Белогуров, напротив, был вял и медлителен. Даже как-то чересчур медлителен. Предварительно постелив на пол прихожей пластиковый чехол (такие чехлы теперь постоянно висели в прихожей в шкафу-купе), он начал неторопливо разоблачаться до плавок. Потом сложил все вещи на полу горкой и закатал в пластик. Выполнения вот такого странного ритуала по возвращении жестко требовал с него сам Белогуров. Хотя Чучельник и работает на месте всегда очень чисто, но были случаи, когда на его выездной одежде оставались следы крови. Однажды он даже замарал ею обивку кресла в гостиной. С тех пор Белогуров не пускал его в таком виде дальше прихожей — пока не разденется и все за собой не уберет.
Сброшенную одежду, а иногда и обувь (если она была не особо запачкана), срочно стирали в машине. Если же отстирать ее было уже невозможно, то ее на следующий же день вместе с прочим мусором и отходами вывозили в пакетах куда-нибудь за Кольцевую и тщательно закапывали. Белогуров лично настоял на таком железном порядке: экономить на барахле не стоило, ибо в случае чего непредвиденного экономия могла дорого им обойтись.
Белогуров смотрел на кучу тряпок у ног Создания. Кроме этого узла, должен быть еще один — пластиковый черный пакет, специальная, непромокаемая тара… Но на полу больше ничего не было.
— Что произошло? — хрипло спросил Белогуров. Он еще плохо соображал — внутри плескалось и перехлестывало через край коньячное озеро. — Почему вы пустые? Снова что-то не так?
Из ванны вышел Егор — уже в махровом халате. Мокрые волосы — в кольцах кудрей, капли воды на коже. А глаза по-прежнему шальные, странные.
— Нас едва не застали там, — сказал он. — Все было готово, мы почти все сделали, а там.,. Какую-то падаль" вдруг туда поднесло.
— Куда? Куда поднесло? Кого? — Белогуров чувствовал: Вот-вот сорвется на сиплый истерический крик, хотя и сдерживается изо всех сил. Но этот остекленевший страшный взгляд Егора Дивиторского, в котором застыл один лишь животный испуг, выносить было не просто…
— На свалку. Мы его на свалку привезли в Солнцево. Там так тихо, — это произнес Женька Создание. И неожиданно потянулся всем телом, хищно, словно разминая затекшие мускулы, вскинул руки, коснувшись пальцами дверной притолки. На груди его надулись бугры мышц. — Он сюда с Ташкента вроде приехал, а жить негде. Мы его на Казанском возле бильярда встретили, где игровые автоматы: Егор его просто очаровал. — Создание говорил на удивление связно. Белогуров давно заметил, что обычно молчаливый и заторможенный Женька после таких вот ночных возвращений словно бы оживал. На щеках его играл румянец, глаза как-то блаженно туманились, а во всем теле — сытом теле молодого животного, телепрекрасно развитого физически недоумка с ущербными мозгами (словно природа, истратив все свои генетические запасы на эти великолепные плечи и торс, поскупилась на дополнительные извилины) — чувствовалась какая-то сладострастная истома.
— Он выпил. А Егор ему еще купил в кафешке. Потом мы ему и пива взяли, — продолжало повествовать Создание, словно смаковало слова на вкус. Сам же Егор молчал. А именно его объяснения и хотелось сейчас слышать Белогурову; — Он нам подходил. Кожа чистая, ни угрей, ни шрамов, волосы густые… Я его сначала хорошенько рассмотрел. Сказал, что он может переночевать у нас на хате. У нас никого — только мать… А он пьяный был, в машине плакал даже, говорил — живем мы очень хорошо в Москве, весело. Остаться хотел. И я ему пообещал, что останется… — Создание, цепко ухватившись за притолоку, вдруг гибко подтянулось. Далее Женька говорил, чередуя слова с подтягиванием, словно ему необходимо было немедленно израсходовать бьющую через край энергию. Белогуров уставился на эти странные акробатические номера — он по-прежнему мало что понимал. Он не видел, что за его спиной Егор с тревогой не спускает глаз с лестницы, ведущей на второй этаж. О, он-то сразу усек, отчего Женька Чучельник начал так взбрыкивать и играть мускулатурой. Только этого еще сейчас тут не хватало!
— Егор и повез нас. Куда-то далеко-о… — Создание перевело дух. — Я его потом за шиворот вытащил, он легкий. Сказал — дома мы уже. Я все старался сделать; правильно. Очень-очень старался. Волосы у него были густые, я даже потрогал — такие густые, как коса у… Я уже хотел начинать работать дальше, а они вдруг закричали на нас из кустов.
— Кто, закричал? — Белогуров спросил это очень тихо.
— Я не видел. Какие-то люди. Дядьки.
— Ты не видел. А они вас видели?
— Да. — Создание безмятежно улыбнулось.
— И они видели все.., с самого начала?
— Иван, погоди, мы.., мы действительно там огромного дурака сваляли, не проверили сначала, но.., но они далеко от нас были, там ни один фонарь не горел, только луна… Они нас не узнают, Иван, ни при каких условиях. — Егор говорил это твердо, быстро, словно сам себе зубы заговаривал, успокаивая, но по его остекленевшему взгляду, где все еще так явственно читалось «нас застукали, все пропало», было видно: сам себе он не верит.
— Они видели меня. Егор был в машине, — простодушно сообщило Создание. — Мне пришлось все бросить. Но я не испугался. Я вообще никого не боюсь. — Последнюю фразу он выдал как-то особенно вызывающе и строптиво, устремив взгляд через голову Белогурова куда-то на лестницу.
Белогуров оглянулся. Наверху, на самой последней ступеньке, стояла Лекс — Господи, они все-таки разбудили ее. Она накинула на себя его рубашку, но та была ей мала, расходилась на груди, едва прикрывая соски. Именно туда и смотрел сейчас Женька, этот полоумный Чучельник, это Создание, а точнее, ошибка природы.
Белогуров вздрогнул, что-то невыносимо гадливое, подобно нечаянно проглоченному таракану, ощущая в горле, и вдруг неожиданно для самого себя.., со всего размаха ударил Чучельника кулаком в лицо. Секунду он еще ничего не видел перед собой — точно это его так вот звезданули между глаз: лишь плыла, ворочалась, плавилась ярость, пропитанная коньячными испарениями. Ярость, копившаяся в душе так долго, а теперь прорвавшаяся наружу, как гнойный нарыв.
Он слышал сдавленный хрип Женьки, подавившегося кровью из разбитой губы, и сердитый и испуганный окрик Егора:
Он слышал сдавленный хрип Женьки, подавившегося кровью из разбитой губы, и сердитый и испуганный окрик Егора:
— Да ты свихнулся, что ли? За что ты его-то бьешь?! — За то… — Белогуров со свистом втянул воздух сквозь зубы, последним усилием воли сковывая свое бешенство. «Господи, какой же я дурак, какой дурак — разве можно вот так перед ними распускаться…» — Зато, чтобы помнил впредь.
— Что помнил?! Мы что, виноваты, что эта рвань коричневая в отбросах там рылась? Какие-то доходяги… Сам бы попробовал съездить… А то все нас посылаешь! — Лицо Егора перекосилось от злобы, «Видел бы сейчас этот Нарцисс себя в зеркало, — подумал Белогуров, — Как шакал, как шакал в капкане…»
Создание (удар отбросил его к стене — Белогуров и сам удивился своей силе) молча стерло кровь с подбородка, горестно всхлипнуло. Вообще-то он привык к побоям: Егор тоже частенько поднимал на него руку, когда злился, что его слушают недостаточно внимательно. С детства колотушки вбили в Женьку хорошо усвоенную заповедь: старших — Егора, а потом и дядьку Федора, а потом и этого вот типа, хозяина, что жил в этом красивом просторном доме, надо беспрекословно слушаться, иначе…
Белогуров брезгливо наблюдал, как Женька (он словно потух теперь, как перегоревшая лампочка) наклонился, собрал комок сброшенной одежды и поплелся в ванную. На Лекс на лестнице он больше не глядел..
— Ты еще пялишься! Застегнись! — зло прикрикнул на девчонку Егор. — Ну чего тебе-то тут надо? Зачем его дразнишь?
— Я? Кого? Да я просто смотрю, как вы грызетесь. — Она облокотилась о перила. — Сами же, дураки, разбудили… Вы откуда такие бешеные? Что-то случилось?
— С печки азбука свалилась. — Дивиторский-старший с досадой отмахнулся. — Иди к себе! Дай нам, Бога ради, поговорить нормально!
— Женьке нос расквасили, а говорят нормально, — невозмутимо фыркнула Лекс. Невозмутимость — вот что больше всего поражало Егора в этой девице с таким чудесным старинным именем Александрина. Правда, к этому имени, точно банный лист к заднице, совершенно некстати лепилась самая плебейская фамилия Огуреева («Обалдеть как колоритно», — смеялся Белогуров), подаренная Александрине родным папашей. Девчонке весной исполнилось пятнадцать, а невозмутимости у нее с лихвой хватило бы на всю их троицу.
— Ступай к себе. Я сейчас приду, — велел Белогуров. — Это нечаянно у нас получилось. Я не хотел.
— Дайте я хотя бы Женьке умыться помогу. — Лекс совсем свесилась с перил — рубашка на ней почти вся распахнулась. Чувствовалось — ей нравилось, что мужчины там внизу не могут оторвать от нее взора.
«Наплачется Ванька с этой малолетней шлюшкой, — как раз в эту минуту думал Егор. — Ох, наплачется. Мне-то плевать, но как бы с Чучельником у них беды не вышло… Это она, мерзавка, его заводит нарочно. У Женьки вон уже чуть плавки не лопаются…»
— Иди к себе, — повторил Белогуров. — Ложись, еще очень рано. Я скоро.
Лекс состроила капризную гримасу и шмыгнула за дверь.
— Ну, ты наконец объяснишь мне вразумительно, что произошло? — Белогуров круто обернулся к Егору. — Идем в кабинет. А ты… — Он кивнул Чучельнику…
Создание с порога ванной смотрело на него. Отрешенное внимание к чему-то внутри себя — такое выражение Белогуров уже не раз наблюдал на лице этого недоумка. Но в этих пустых зрачках сейчас было и что-то иное, что-то, не очень-то понравившееся Белогурову. Он пересилил себя и снова кивнул Женьке. Он уже почти стыдился того, что поднял руку на это существо. Это, наконец, просто недостойно — вот так погано и грубо вести себя в своем собственном доме, при Лекс, уподобляясь…
— А ты иди умойся, — сказал Белогуров строго, — прими душ. Там в аптечке найдешь пластырь. Заклеишь ссадину. Только сначала прижжешь йодом, чтобы инфекция не попала.
С Чучельником надо было разговаривать именно так. Как с ребенком — строго и внятно, разжевывая то, что он должен будет сделать, до мельчайших деталей. Поначалу такая утомительная манера общения несказанно раздражала Белогурова. А потом он привык, ибо только после того, как Женька-Чучельник получал точные инструкции, как ему следует поступить, он делал все правильно, точно робот, на автомате. И действительно старался — этого качества у него нельзя было отнять.
— Мне не больно, — ответил Чучельник. — И если это так надо, я пойду в душ.
Белогуров смотрел, как он бесшумно скрылся за дверью ванной. Животное без мозгов, рептилия… Создание… Однако сколько у этого двадцатишестилетнего Женьки Дивиторского, обиженного природой, прозвищ в этом доме… Чучельник. Так они зовут его даже в глаза, даже Лекс иногда, хотя ей в некотором смысле и невдомек… Но только он, Белогуров, иногда зовет этого парня про себя и более претенциозно — «брат Нарцисса». Не слабо, да? Но что поделаешь, Женька действительно брат настоящего Нарцисса, не пропускающего ни одной гладкой полированной или зеркальной поверхности — уличной ли витрины, окна ли припаркованной машины, пластмассового рекламного щита, крышки стола, чтобы не полюбоваться украдкой на свое обожаемое отражение…
Дивиторский-старший, Егор, — истинный Нарцисс. Клинический случай, так сказать… И сам знает за собой эту маленькую причуду, а его братец-кретин… Странно все же, подумал Белогуров, шагая в шестом часу утра по коридору в свой рабочий кабинет, что имение с Нарциссом и его тронутым братцем три года назад так причудливо повязала его судьба-авантюристка…
С братьями Дивиторскими Белогуров познакомился в городе Сочи. То лето для него было поистине жарким, дел в недавно открывшейся галерее было столько, что лишь успевай поворачиваться. Белогуров делал все сам — никто тогда не помогал ему; обивал пороги в префектуре, следил за рабочими, командовал дизайнером, утрясал недоразумения с вневедомственной охраной. Собрание картин его деда было давно уже занесено в особый список музейных ценностей, и любое помещение, где оно находилось, предписывалось сдавать на охрану, ставя «на пульт» в отделении милиции. (Впоследствии, когда год назад в Гранатовом переулке они начали эти работы в подвале, сколько крови и нервов попортил Белогуров, чтобы добиться в местном УВД разрешения сдавать на охрану не здание магазина, а свою новую квартиру на Ново-Басманной улице. Он объяснил тогда милицейскому начальству, что хранит картины именно в квартире, опасаясь кражи из галереи. Но боялся он уже тогда не краж, а самой милиции. Не хватало только, чтобы когда-нибудь, когда Чучельник и его братец Нарцисс заняты в подвале, где-нибудь в демонстрационном зале по ошибке сработала бы сигнализация и в дом ввалился патрульный наряд!)
И вот в том августе, совершенно измотавшись, Белогуров решил устроить себе передышку на недельку. Ехать куда-то за границу он не успевал — припозднился с визами, а тащиться в какую-нибудь задрипанную Анталию или далекие Эмираты — глотать там пыль выжженных солнцем пустынь — его не тянуло. И он решил махнуть с понедельника до понедельника в старые добрые Сочи, куда еще в детстве не раз возила его мать.
Белогуров поселился в новой, недавно отстроенной «Редиссон-Лазурной» и в первый же день увидел в летнем баре на пляже Егора Дивиторского. Такого парня просто нельзя было не заметить: когда он шел по пляжу, ему смотрели вслед и девицы, и сорокалетние дамы, и старухи, и старики… Больно хорош он был, даже чересчур хорош для города Сочи. Был он с женщиной лет на пятнадцать старше себя — судя по количеству золота на пальцах и в ушах, преуспевающей провинциальной «мадам» из «новых», которая после третьего коктейля, где было две трети водки, одна треть льда и капелька грейпфрутового сока, громко твердила ему на весь бар, что в нем есть что-то «от Тимоти Далтона — мистера Рочестера». Аллегория была не слишком удачная, однако Егор Дивиторский был и вправду очень видным парнем: высоким, атлетически сложенным, стройным, холеным, самоуверенным, воспитанным, насмешливым и настойчиво-небрежно-пылким со своей переспелой подпившей дамочкой.
Окунувшись и немного позагорав, они ушли к себе в номер, а потом появились, как насмешливо отметил Белогуров (который смертельно скучал на пляже и от нечего делать начал наблюдать за этой колоритной парочкой), «со следами наслаждений на лицах». Тогда он решил, что эта великолепная микеланджеловская модель — скорей всего отъявленный курортный жеребец и бабник, Позже, узнав Егора поближе, он понял, что никакой тот не бабник (с женщинами он просто, по его словам, «либо поправлял здоровье, либо работал»), а всего-навсего Нарцисс — себялюбец. С той богатенькой и одинокой разведенкой, приехавшей встряхнуться из родимого Нижнего, где она владела одним из лучших в городе коммерческих ресторанов, он именно «работал». Трудился мальчик до седьмого пота и на жаре, и в ночной прохладе, и на диком нудистском пляже, и в номере отеля, и на задней площадке последнего ночного фуникулера, и в укромном уголке дендрария на укрытой от глаз кустами роз скамейке…