— Угу. Такая жара сейчас… Жара была такая, что с ветвей комочком серым падал воробей, — переврала она Китса. — Давай посидим где-нибудь на воздухе. Ту кафешку в парке Горького помнишь?
Они ездили туда в мае: Катя с Кравченко, Мещерский и Катина подруга Ира Гречко, которую она пригласила специально для Сережки. Но ничего путного из этого знакомства тогда не вышло. А Мещерский перевернулся в пруду на водном велосипеде — вымок до нитки. Они с Кравченко потом «в целях профилактики простуды» пили водку, а Ира Гречко уехала одна и очень рано — она жила за городом и торопилась на электричку.
— Ты, значит, в полседьмого освободишься? — спросил Мещерский, и голос его тоже дрогнул. — Тогда я заеду?
«Ах ты, ласточка», — умилилась про себя Катя и ответила: «Конечно».
В парке Горького (или как он там теперь назывался по-новому) в этот жаркий вечер было не так уж и много народа: роллеры катались по набережной да в летних кафе под красными тентами «Кока-колы» сидели влюбленные парочки. Мещерский был взволнован. Кате вспомнились слова одной своей приятельницы: «Если расстанешься с Вадькой, всегда будет у тебя под рукой запасной вариант. Сережка — золото. А что ростом не вышел — о таких пустяках даже говорить смешно! И вообще, он на молодого Джека Леммона очень похож…»
Они сидели за столиком кафе над заросшим ряской и плакучими ивами прудиком, по которому, точно челнок, лениво плавал одинокий черный лебедь. Катя помалкивала, и это было так на нее не похоже, что Мещерский разволновался еще больше. Ему уже мерещилось, что его позвали для каких-то важных решений. Черт, а что, если и правда Катя и он…
— Сережечка, я вот почему тебя видеть хотела:
Мне твоя помощь нужна, твой умный совет. Сама-то я ничегошеньки в этом деле не понимаю. Может, ты что подскажешь, — Катя, допив вкусный вишневый коктейль, проглотила вишенку с косточкой и пригорюнилась — У нас такие жуткие события на работе начали происходить! Я тебе сейчас все по порядку расскажу, ну а ты уж…
По мере того как Мещерский слушал ее сбивчивый, однако весьма подробный рассказ о событиях в Чудинове, Красноглинске, Кощеевке, о московских находках, его лицо вытягивалось. Катя, выходит, позвала его только затем, чтобы посоветоваться насчет очередной страшилки, которую она избрала себе темой для очерка. А он-то, дурак несчастный, размечтался, он-то…
Она поймала его укоризненный взгляд и.., опустила глаза. Бедненький душечка Мещерский… А он ведь действительно похож на молодого Джека Леммона… Отчего это маленьких мужчин словно магнитом тянет к высоким и крупным женщинам? Ну, прямо загадка природы…
— Я не понимаю, Катя, что ты хочешь от меня услышать? — Тон Мещерского был грустен. В нем сквозило: и ради этого ты звала меня — и эх!
— Сереженька, ну ты же умница, ты… Вспомни, как с тем делом в Каменске ты мне помог. А ведь здесь еще хуже — дикий, беспрецедентный случай — обезглавливание серийное! Это же.., ужас. И потом, мне как-то одной страшно и тревожно… И Вадька уехал, а я… К кому, кроме тебя, мне обратиться? Ты же самый-самый, самый.., большой мой друг.
Мещерский встал. Каш подумала: ах ты, переборщила! Сейчас тебе что-то будет, за твое коварство. Но нет, Мещерский отправился к стойке бара, принес кофе и тарелку бутербродов.
— Вместо ужина, Катюш, вот…
Он все ещё слышал ее «ты самый-самый»… Ладно, чего уж там. Проехали. Что сделаешь, раз уж так сложилось в жизни… — Да, я рад тебе помочь, — он улыбнулся. — Только…
— Тогда я вот о чем тебя сначала спрошу, — энергично кинулась Катя в наступление. — Вот из того, что я тебе сейчас рассказала, что бы ты — человек со стороны — выделил сразу для себя? На что бы обратил внимание в первую очередь?
— На то, что убийства происходят, Катя. Не одиночка, а группа людей — вы же установили, что их минимум двое, — с поражающей регулярностью убивает приезжих лиц восточной национальности, отчленяя и похищая у трупов головы.
— Ну? Это и я знаю. И что? Какой вывод у тебя из этого?
— Убийство — очень серьезная штука. На убийство не каждый решится — это аксиома. А уж если решается, для этого нужен очень серьезный повод.
— Ну? Мотив, ты хочешь сказать?
— Именно мотив. Из-за чего сейчас в основном убивают? Из-за денег, из мести, на заказ, из ревности и по пьянке. Убийство — такой вид преступлений (я сейчас не говорю о бытовых), когда страх убийцы отступает перед.., перед желанием, а иногда и потребностью лишить другого человека жизни. И всегда что-то для убийцы становится превыше его инстинктивного страха быть пойманным. Может, это странно звучит, но мне представляется, что в каждом таком случае для убийцы есть в его жертве некая определенная ценность. Эту ценность либо похищают, либо завладевают ею уже после как-то по-иному… Я туманно объясняю, но… — Мещерский и сам не заметил, как разошелся. — В том, что ты мне сейчас рассказала, есть одна странность: картина происшествий такая, словно бы единственной целью, единственной ценностью для этих людей является отчлененная часть трупа — мертвая голова. Что же это? С кем же мы, точнее, вы на этот раз имеете дело?
— С маньяками оголтелыми. На них это как раз и похоже. — Катя слушала Мещерского очень внимательно, подбрасывая время от времени крючки для наживки.
— С маньяками.., вроде бы да, а вроде бы и… Их, значит, двое. Два маньяка? Что ж, случалось и такое… И как же они себя ведут? Раз за разом терпеливо выслеживают жертву — заметь, им отчего-то нужен строго определенный тип, — везут ее в безлюдное место, убивают профессионально, с одного удара, затем обезглавливают. Отчаянный риск, страх разоблачения, постоянная опасность быть застигнутыми на месте, механически повторяемый, отлаженный, я бы сказал, набор одних и тех же действий — на одной чаше весов. А на другой — единственный вожделенный результат всех усилий: голова жертвы. И чаши весов, мне думается, тут равны… В каждом случае все направлено на одну цель: не просто обезглавить труп, нет, а и похитить его голову. Другими словами, унести с собой… Вывод?
— Какой же, по-твоему?
— Отчлененные головы им нужны, причем так нужны, что они готовы отчаянно рисковать, чтобы их заполучить. Я не знаю, с кем вы имеете дело — с маньяками — нет ли, но эти люди остро нуждаются в таких вот страшных сувенирах. Это мне и представляется главным (ты же о главном меня спрашивала) во всех известных эпизодах.
Далее будем рассуждать так: а отчего возникает у этих людей такая дикая потребность? Если ее диктует больной мозг, точнее, пара синхронно на одном пунктике свихнувшихся мозгов, это одно. А если нет…
— Если нет, — эхом повторила Катя, — то все равно, по-твоему, получается, что головы мертвецов им зачем-то нужны. Вот ужас-то, бр-р-р…
— Ужас, да. И опять же мы сталкиваемся с новым кругом вопросов. Головы, а их у преступников уже четыре штуки, надо где-то хранить. Если уж с таким риском они добыты, то их вряд ли выбросят… Даже если, как в фильмах ужасов показывают, их держат, как помидоры, в холодильнике, этот холодильник должен стоять в достаточно уединенном месте. Вряд ли такое возможно в коммуналке, общежитии, гостинице. Это либо отдельная квартира, дача, где проживают эти двое, либо какой-то дом, особняк, офис…
— Подвал, — подсказала Катя. — В ужастиках подвалы показывают.
— Итак, суммируем, что мы предположительно знаем об убийцах. Они люди не старые — это видно и по их энергичным действиям; и по возрасту их жертв; явно местные, хорошо изучившие дороги Подмосковья, — либо областники, либо столичные жители; имеющие отдельное помещение, куда не заглядывают посторонние; имеющие машину, незаметную и неказистую на вид — явно в целях маскировки; имеющие на вооружении нож и еще какой-то необычный, но удобный вид оружия с широким острым лезвием, пригодным для быстрого и аккуратного обезглавливания. Они также ловкие, решительные, сильные, не боящиеся крови люди, не бросающие друг друга в опасности и словно бы не задумывающиеся над всем ужасом того, что они совершают, объединенные одной…
— На уголовников или каких-то наемных это тоже вроде не похоже, Сереж.
— Их объединяет одна причудливая цель: заполучить голову очередной жертвы, — продолжил Мещерский. — Словно это какой-то чудовищный спорт или насущная потребность для них… Мда-а, потребность… Если кто-то зажигает звезды, Катя, уж прости мой цинизм, значит, это кому-нибудь нужно… Если же кто-то отчленяет головы, это тоже кому-то нужно… Очень нужно, просто позарез.., Не смотри на меня так. Это я в порядке полного бреда. Ты не могла бы в следующий раз поточнее привести цитаты из заключения судебно-медицинской экспертизы? Меня интересует, как эксперт предположительно описывает орудие, которым обезглавливали во всех случаях. Ведь это одно и то же орудие, так?
— Одно. Завтра же у Никиты из компьютера распечатку заключения возьму, — заверила Катя.
— Одно. Завтра же у Никиты из компьютера распечатку заключения возьму, — заверила Катя.
— Он мне звонил в воскресенье. Давно мы с ним не виделись. — Мещерский следил глазами за черным лебедем в пруду: тот клянчил булки у посетителей кафе. — Кстати, обезглавливание врага — древнейший ритуал, известный еще с каменного века. Встречался и у скифов, и у древних кельтов, был популярен еще в прошлом веке у многих диких племен Малайского архипелага. Были зафиксированы случаи и даже после Второй мировой у лесных племен Амазонки. А у древних хеттов даже руководство такое было своеобразное по бальзамированию такого вот военного трофея. Я перевод читал. Начиналось словами: «Возьмите голову вашего врага…»
— Сереж, но это не на Амазонке происходит и не в Хеттском царстве, а в двух шагах от Кольцевой дороги. У нас, понимаешь ты!.
— Сейчас многое что может происходить.., в двух шагах от Кольцевой автодороги; Время сейчас такое поганое, — Мещерский невесело усмехнулся. — А те ваши свидетели-бомжи точно не могут опознать одного из убийц?
— Нет. Мне в розыске сказали: они там сами в расстроенных чувствах — вроде что-то уже наклевывалось, и вот… — Катя махнула рукой. — Нет, Сережа, я чувствую: это дело — дрянь. Его вот так просто по случайному везению не раскроешь.
— Ну, никогда наперед не знаешь, как события обернутся. — Мещерский, видя, что Катя встает из-за стола, тоже поднялся. — Порой совершенно разные на первый взгляд происшествия оказываются связанными самым тесным образом. Может быть, и в этом случае…
Катя лишь плечами пожала. Она плохо поняла, что Мещерский имел в виду.
Она и не подозревала, что на пороге их всех уже караулит некое событие, вроде бы абсолютно «не связанное на первый взгляд» с тем, что так их всех сейчас интересовало и тревожило, которое и придает всему этому странному делу такой неожиданный оборот.
14 ЦЕРКОВНЫЙ ВОР И…
Это происшествие было нужно Колосову как собаке пятая нога. А выезд на него — как шестая. У него и своих дел было по горло. Но он дежурил сутки по главку и в качестве дежурного от руководства был обязан выезжать на любые значимые происшествия, чтобы контролировать работу оперативной группы своим недремлющим начальственным оком.
На этот раз выезжать пришлось в Стаханово — полусело-полупоселок городского типа на Клязьме. Там ночью обворовали местную церковь, украли несколько икон, представляющих «культурную ценность». Туда, точно коршуны на добычу, ринулся весь «антикварный» отдел розыска — у них давненько не случалось крупной церковной кражи, и они уже с ходу рыли землю.
Колосов чувствовал себя в этом деловом ажиотаже несколько лишним: в «антикварном» умные ребята сидят, профиль свой знают досконально, не ему указывать им на месте, как и что. Но делать было нечего. Церковь в Стаханове только-только открыли после восстановления. Была она старой, посвященной святому Александру Невскому, чей суровый образ еще сохранился на остатках фрески в левом приделе. Остальные фрески сгинули, за их восстановление никто не взялся — стены церкви просто покрасили масляной краской. Церковь была просторной, залитой солнечным светом, пустой и голой. Колосов осматривался по сторонам: да, негусто тут церковного добра, не обжились еще. А тут и последнее уперли…
Как было сразу установлено, вор или воры проникли в запертую церковь через окно фасада, сдернув предварительно с него решетку и выдавив стекло. Решетку сдергивали, привязав канатом к какому-то автомобилю (во дворе имелись следы протекторов). Ворюга был на «колесах» — либо на собственных, либо наверняка числящихся в последние три дня в угоне — и весьма профессионально укомплектован. Даже скотч, которым он залепил стекло, чтобы выдавить его бесшумно, был у него импортный, липкий, как моментальный клей.
По всему, действовала какая-то профессиональная уголовная морда, как отметил Колосов, отлично знавшая, что нужно брать: с иконостаса были украдены всего три иконы, однако весьма ценные — семнадцатого века.
— Так сигнализацию нужно было в церкви ставить! Что ж ты, отец дорогой, все тут наладил с ремонтом, а о самом главном не позаботился!
У дубовой конторки, за которой продавались свечи, иконки и душеспасительные книги, сейчас вместо старушки-продавщицы восседал один из оперативников «антикварного», а напротив, небрежно облокотившись на гигантского размера жбан-копилку для пожертвований, стоял… Это укоризненное «отец дорогой» относилось к нему — настоятелю храма отцу Дамиану, который с первого взгляда чрезвычайно заинтересовал Колосова.
Во-первых, он был ровесником Никиты, ему стукнуло чуть больше тридцати. Крепкий, плечистый, стриженный по-модному коротко молодец с бритым, выдающимся вперед упрямым подбородком и щегольскими усиками (что явно шло вразрез с общепринятым каноном). Во-вторых, под фиолетовой летней рясой отца Дамиана была.., тельняшка, видневшаяся в раструбы широких рукавов. Отец Дамиан был местной достопримечательностью: бывший кадровый офицер-десантник, принявший сан, окончивший духовную семинарию, а затем направленный в качестве полкового капеллана в войска. Он побывал в нескольких «горячих точках», потом занимался поисками и обменом наших военнопленных в Чечне, сам был пленен, Но, как говаривал близким друзьям, «с Божьей помощью утек» из кавказского плена, таким образом сэкономив для родной епархии деньги, потребованные за его освобождение.
В целях поощрения и повышения его направили «на отдых» в ближний подмосковный приход — в тихое Стаханово, поручив еще раз потрудиться во славу Божью: поднять из руин церковь святого победителя ливонских рыцарей на Чудском озере — как известно, человека тоже военного, бравого и героического.
И отец Дамиан два года сам лично, с топором, пилой, рубанком, стамеской и малярной кистью, во главе бригады добровольцев-сподвижников восстанавливал порушенный храм. И восстановил. А сейчас еще и строил при церкви Дом святого Аники-Воина — общежитие для инвалидов войны, тех из покалеченных в боях за Грозный, кто был в тягость родне и жид тем; что побирался по метро и электричкам «на протез».
Отца Дамиана уважали в Стаханове, и не только одни лишь богобоязненные старухи прихожанки, но и молодежь. А милиционеры местного отдела все сплошь либо крестились у него сами, либо крестили детей. Не раз отмечали вместе после праздничного дежурства Рождество и разговлялись на Пасху и считали отца Дамиана своим человеком, именуя меж собой исключительно Батей.
— Так денег нет у меня на сигнализацию. Епархия не выделяет, — ответил отец Дамиан. — Наши вон с отдела послали бумагу начальству во вневедомственную, мол, чтоб бесплатно установили или за счет отдела. Так ответа пока ждем.
— Ничего, батя, не переживай, найдем иконы. Все до одной найдем. — Это откликнулся мрачный как туча начальник местного розыска. — А тот, кто это сделал, кто сунулся сюда, ох и пожалеет, что на свет белый родился.
— Человек всякий милостью Божией силен, — ответил отец Дамиан. — Что поймаете вора и найдете украденное — не сомневаюсь даже. А потому просьба моя к вам; разрешите мне сначала с тем грешником переговорить. Милость Божия беспредельна. А человек — существо слабое… Не карать его, говорить с ним, разбираться надо сначала.
— Перечислите, пожалуйста, отец, какие иконы пропали. Они в каталог музейных внесены? — начали «разбираться» асы из «антикварного».
Колосов не стал им мешать. Его подозвал для консультации эксперт-криминалист, осматривавший осколки стекла на полу. Потом они перешли к осмотру двери ризницы, которая тоже привлекла внимание вора. В ризнице, как сообщил отец Дамиан, ничего не похитили, однако усилий, чтобы туда проникнуть, затратили немало.
— Он сначала пытался справиться с замком. Фомкой орудовал, — Колосов сбоку на свет посмотрел на вмятины на дверной притолоке. — Просунул ее вот сюда и пытался расширить отверстие, чтобы ригель замка из гнезда выскочил. А когда не удалось…
— Выпиливать начал. — Эксперт елозил на коленях у двери, осматривая выпиленную нижнюю филенку. — Сначала, змей такой, дырки сверлил, затем уж просовывал в них пилу… Сверло стандартное… А смотрите, Никита Михалыч, какой гладкий распил. Ни царапины на поверхности. Рука у подлеца тренированная.
— Здоровый парень. — Колосов прикинул на глаз ширину отверстия. — Дырка большая потребовалась, чтобы влезть. Пилил-пилил, а украсть ничего и не поддуло, — сказал он, оглядывая скудную утварь. — Ничем не прельстился тут. Думал, раз дверь на замке, значит, тут ценности, а тут… Бедная церковка, нищета прямо…
— Настоятель все деньги на благотворительность тратит да на общежитие теперь вот для калек. Мне мамаша одна тут местная сейчас поведала. Хвалит попа-то очень. — Эксперт вынул из чехла камеру, намереваясь сфотографировать следы взлома. — Иконы, что украли, — дар прихожанки. Старинные, дорогие. Берегла их в семье, вроде бы с тех пор, как храм тут в тридцатом разорили. Она от матери получила на хранение, потом в церковь снесла, как тут все наладилось. Плачет старуха, говорит, раз иконы в селе украли — быть беде. Либо умрет кто лютой смертью, либо гореть кому, давняя, мол, примета. Никита Михалыч, а вы в приметы верите?