Белогуров произносил свой текст, словно отлично вызубренный урок, а сам же…
* * *Когда, вернувшись с вокзала, он объявил Егору, что сообщит о происшедшем в милицию, того (как было уже сказано выше) едва не хватил удар. Он начал остервенело ругаться матом (они заперлись в кабинете на ключ). Белогуров терпеливо слушал.
— Тебя на неприятности тянет, на катастрофу? — шипел Егор. — Какая муха тебя укусила?! Не желаешь брать иконы — откажись. Зачем этого хмыря сдавать ментам?! Для чего тебе, соваться туда, светиться перед ними?! А если они нами заинтересуются, галереей, этим вот домом? Тебя в Пропасть, что ли, тянет, Ванька, так вот окно — пойди лучше сигани вниз толовой. Ты.., ты разум, что ли, окончательно потерял после сегодняшней ночи?!
— После двух ночей. — Белогуров прислонился спиной к стене, скрестил на груди руки. — Я тебя понял, Егор. Все твои возражения. Но я сделаю так, как решил.
— Но почему?! Зачем?! Зачем ты сам идешь к ментам? Объясни!
— Объяснить? Хорошо. Эти иконы — краденые.
— Это и ежу ясно! Не хочешь связываться с этим уркой — откажись. Уйди в сторону!
— Уйти в сторону… А ты знаешь, как этот полудурок вышел на нашу галерею? — сухо спросил Белогуров. — Он не москвич, периферийник. Видно по морде — только что с зоны. Кто-то из сообщников навел его на отличный куш с этими иконами, ну и… А связей по таким делам, чтобы товар в Москве скинуть, у него либо вообще нет, либо здесь ему за краденое предлагают такую сумму, какая его не устраивает. Вот он и решил кого-то крупно кинуть, забрав себе все деньги. Он, этот Володимир, играет в собственную игру — хочет обойтись без услуг барыги-перекупщика. Напрямую с легалами, то есть с нами, общаться желает. Но все дело-то в том, Егор, что хоть он и ходит в этой игре вроде бы с козырного туза, но делает это по-дурацки. Я его спросил: откуда ему известен наш телефон? И знаешь, что он ответил? По справочнику «Желтые страницы»! Моя фамилия там в списке торговцев антиквариатом, видите ля, первая! Святая простота. Не получится с нами — завтра же этот жадный остолоп по этому же справочнику позвонит и предложит иконы другим. А вот так по-идиотски такие дела с такими вещами, как эти иконы, не делаются. Так вообще, кроме круглых дураков, ослепших от жмотничества, никто не поступает. Эта вещица — я имею в виду «Рождество» — уникальна, И ее уже ищут, откуда бы он ее ни спер — ее уже ищут и, поверь мне, с фонарями и собаками! Ты думаешь, у ментов осведомителей нет? Не пройдет и нескольких дней, если этот кретин будет продолжать в том же духе, — все станет яснее ясного: А вот когда менты возьмут его за задницу, из него вытряхнут и то, к кому он обращался с предложениями купить у него краденое. И он назовет им всех по списку, в том числе и нас с тобой. И вот тогда-то, Егор, мы засветимся гораздо худшим образом. Конечно, ничего серьезного нам не предъявят — мы же отказались, не клюнули, но.., проверять нас будут. Причем так, что мы об этом даже поначалу и подозревать не станем. И сам факт, что милиция просто так сначала решит пощупать нам нервишки, нагрянет сюда как-нибудь нежданно, когда у нас в подвале… Словом, не дай Бог, они застигнут нас врасплох, а мы и так ходим по лезвию ножа.
— А ты думаешь, что, когда ты сам заявишься к ним стучать на этого идиота, они к нам не придут?
— Нет, — Белогуров произнес это зло и твердо. — Я сделаю все так, чтобы этого не случилось,
— Ты, Ванька, играешь с огнем, — Егор покачал головой. — Ты либо безумец, либо такой авантюрист, что… И знаешь, ты, конечно, можешь мне тут с пеной у рта излагать все свои доводы, но… Мне не совсем верится, что ты рискуешь сейчас так преступно и глупо только потому, что хочешь, надеешься каким-то образом упредить развитие событий.
— Ты, Егор, втравил меня в это дело. Ты с ним разговаривал, ты настоял, чтобы я поехал на встречу с этим уголовником! Я сейчас лишь расхлебываю твою…
— Да, да, все, конечно, я, я во всем, как всегда, виноват, — Егор саркастически кивнул. — Ты вот только одно скажи мне, братишка: а если бы это были не иконы, а что-то иное — скажем, картина, фарфор, ювелирка… Ты бы тоже вот так рисковал, точнее, блефовал?
Белогуров не ответил. В нем поднималась знакомая удушающая черная волна: ублюдок! Ту зуботычину в машине он Егору не простил, нет. Сделал вид, что между ними все «образовалось», оставил выяснение отношений на потом, да, видно, зря. Но если только этот самоуверенный ублюдок, этот самовлюбленный Нарцисс посмеет коснуться событий той ночи, то…
— Ну что с тобой творится, Ванька? — Егор вдруг шагнул и обнял Белогурова за плечи.
Тот был готов к чему угодно: они могли подраться здесь в кабинете, разбить друг другу морды в кровь, уничтожить друг друга в слепой ярости. Но этот полный печали, полный искреннего участия вопрос Дивиторского…
— Что с тобой происходит? Я тебя просто не узнаю, — тихо закончил Егор. — Если думаешь, что я ничего не понимаю — ты глубоко ошибаешься, братишка.
Была долгая-долгая пауза.
— Я думаю не только о себе. О всех нас, — нарушил наконец молчание Белогуров. — Я думаю о нашем будущем. О нашем счастливом будущем, Егор, когда весь этот кошмар закончится. Когда все будет позади, мы заработаем кучу денег и… А сейчас мне следует поступить именно так. Это лучший, это единственный вариант.
— Делай как знаешь, — Егор обреченно махнул рукой. — Женька работает… Я смотрел — вроде все там у него пока идет правильно… Можно звонить Михайленко: пусть наш миляга Феликс деньги готовит.
— Позвоним, когда… Когда у Чучельника просто уже не останется шанса что-либо под конец испортить. Салтычиха или кто-то от него не объявлялся?
Егор отрицательно покачал головой. По лицу его можно было прочесть: дорого бы я дал сейчас за то, чтобы узнать, что творится у твоего «дяди Васи» после исчезновения его любимого телохрана. Над чьей головой там сейчас собирается гроза?
— Он на нас никогда не подумает, нет никаких оснований для этого, — произнёс Егор твердо. — Что ж, подождем развития событий…
* * *… — Итак, Владимир обещался позвонить вам сегодня в шесть, узнать наше окончательное решение. — Колосов глянул на наручные часы — всего-то половина второго. Но на подготовку операции по задержанию с поличным иконного вора отпущено не так уж и много времени. И к тому же неизвестно, где эта вороватая морда назначит Белогурову рандеву. — Так, Иван Григорьевич, помощь ваша неоценима. Но в этом деле у нас к вам будет еще одна большая просьба.
Белогуров смял окурок сигареты в пепельнице «бардачка».
— Говорите, что я должен делать, я готов, — просто ответил он.
— Отлично. Тогда мы с вами поступим вот как…
Белогуров слушал эти ментовские ЦУ, вежливо кивая головой. Он думал о том, чем занимается сейчас Женька Чучельник в подвале его дома в Гранатовом переулке. Странно, но в этот миг он не испытывал к Созданию ни отвращения, ни гадливости, а лишь пронзительную, почти отеческую жалость.
17 ПРОВАЛЫ ПАМЯТИ
Для Кати неделя пролетела совершенно незаметно. Честно признаться, но в эти семь коротких дней служебные дела практически перестали ее интересовать: Кравченко вернулся. А посему… Мир Кати теперь вращался исключительно вокруг «драгоценного В. А.». На остальное же и остальных — просто эмоций не хватало.
Сам же «драгоценный» был настроен на меланхолический лад. Видно было: возня с недужным Чугуновым порядком ему обрыдла. Катя после таких вот возвращений Кравченко из поездок с «патроном» частенько задумывалась о том, что хлеб телохранителя-личника отнюдь не самый сладкий. И дело было даже не в каком-то там мифическом риске. Чугунов, спившийся и отошедший от дел, давно уже перестал интересовать конкурентов по бизнесу. На этого старого забулдыгу, тратившего остатки сколоченного за первые годы перестройки состояния, в Москве все давно уже махнули рукой. И покушаться на его жизнь никто не собирался. Все дело было в том, что… Катя, хотя и гнала от себя подобные мысли, однако все чаще и чаще сравнивала два понятия: телохранитель и слуга. Первое еще вызывало какое-то уважение — быть может, налетом этакой дешевой авантюрной романтики. А вот второе… Но истина была в том (и она все глубже в этом убеждалась), что эти понятия были по сути своей идентичны. Она никогда не делилась своими мыслями с «драгоценным В. А.», но… Вадька тоже дураком не был. Понимал многое из того, о чем она умалчивала.
Из Питера он приехал наутро после урагана. Катя, не сомкнувшая всю ночь глаз от страха, невольно вспомнила старинную семейную байку о своей прабабке. Рассказывали, что та, женщина весьма эмансипированная, учившаяся некогда на Бестужевских курсах, с ума сходившая от Ибсена, Кнута Гамсуна и Владимира Соловьева, при грозе разом забывала все свои передовые взгляды и с визгом пряталась под кровать. Во время урагана Катя едва не последовала примеру эмансипированной прабабки. Ее удержало лишь то, что под диваном для нее было слишком узко, она бы непременно застряла.
Неделю Кравченко отдыхал дома. А Катя… Она, наскоро переделав на работе самые неотложные дела, рысью мчалась домой. Она очень соскучилась по Вадьке. И ей было наплевать даже на то, что «драгоценный В. А.» слишком явно мог прочесть это в ее сияющих глазах. Они никому не звонили целую неделю. Даже Мещерскому. Было не до того. И это была очень хорошая неделя в их жизни. Нечто подобное вспоминается всякий раз, когда кто-нибудь при вас обмолвится тихонько словечком «счастье».
Катя очнулась от сладких снов, когда со дня урагана миновало целых восемь дней. Протерла очарованные глазки — мамочка ты моя! Мир наверняка кардинально переменился, а мы-то…
Но мир изменился мало. Правда, кое-что новенькое все же произошло. В понедельник Катя явилась на работу с твердым намерением вникать во все служебные проблемы и интересоваться всем, что происходит в области. Настраиваться на рабочую волну было тяжко. По-прежнему все мысли витали вокруг «драгоценного В. А.». Когда она уходила на работу, тот все еще был в кровати. Как истый отпускник, он никуда не спешил.
На работе Катю ожидали целых две новости: в дежурной части сообщили о «громком» раскрытии крупной кражи церковного антиквариата. О, это была настоящая сенсация! Вторая же новость заключалась в том, что ей звонил Мещерский, о существовании которого за эту неделю она совершенно забыла.
Перед тем как вникнуть в суть раскрытия нового преступления, Катя (она с трудом вспомнила про то, чем интересовалась раньше, — ах да, было такое «дело обезглавленных» — вот ужас-то, кошмар!) для очистки совести позвонила Колосову. Но того, как всегда, не оказалось на месте. Тогда она решила, не теряя времени, переключиться с «убойного» на «антикварный» отдел — подмосковные газеты ждать не будут.
У антикварщиков все как на крыльях летали: успешное раскрытие крупной кражи — это вам не фунт изюма! А задержание вора-рецидивиста, да еще с поличным, — это тоже не баран чихнул.
— Как? Как, вы сказали, зовут задержанного? — Катя не верила ушам своим. — Это кличка или фамилия у него такая?
— Фамилия, от отцов и дедов унаследованная — Могильный Иннокентий Ильич, он же Кеша Могила, он же Владимир — точнее, Володимир Чалый, он же Присыпкин, он же Пьер Скрипкин, он же Олег Баян, — так один из сыщиков с усмешкой процитировал «Клопа». — Выбирай имечко, какое больше по вкусу. Визитер из зарубежной Одессы-мамы.
— Он гражданин Украины?
— Он наш гражданин. Шесть последних лет отбывал наказание в колонии строгого режима под Архангельском за кражу. Четвертая судимость у него по счету. Освободился в апреле и сразу рванул на Черное море, как он говорит, «кости после снегов погреть». Ну, а как с деньжатами поиздержался — на привычную работу его потянуло. Кражи икон из сельских церквей — это его узкая специализация. А кличка Могила, заметьте, Екатерина Сергеевна, весьма к нему подходит. «Молчит как могила», «могильная тишина» — все из этой оперы. Слова путного от него не добьешься на следствии. Кредо такое: никогда ни в чем не признаваться. Вся надежда на то, что задержали его с поличным, с иконами в руках, когда он покупателю их вручал.
— Покупателю? Подпольный торговец наркотиками? — Катя была само любопытство. Уже шуршала репортерским блокнотом. — Вы и его задержали?
Антикварщики загадочно переглянулись.
— Нет. Что ж, по-вашему, у нас из всех рефлексов лишь хватательный развит? А впрочем, насчет этой операции вы лучше у Колосова поинтересуйтесь. Он от руководства возглавлял. Ничего не скажешь — чисто сработал коллега. Правда, мы тоже сразу подключились…
В их тоне звучала многозначительная важность — сыщики ж! Люди, крайне ревнивые к успехам «параллельной структуры». Катя тут же угодливо поддакнула, что, дескать, «если бы антикварный отдел не подключился вовремя — еще неизвестно, как бы все закончилось». А сама подумала про Колосова: «Никита в каждой бочке затычка. Прямо неймется ему! У антикварщиков хлеб отбирает. Лишь бы галочку — личное задержание схлопотать. Ах ты, жалость какая: и по этому делу ему тоже придется в ножки кланяться! А вот и не буду…»
— А как же это Иннокентий Могильный, будучи на отдыхе в Одессе, узнал, что в нашем подмосковном Стаханове в церкви имеются ценные иконы? Его кто-то навел? — спросила она.
— Без сомнения, он действовал по наводке с заранее обдуманными намерениями. Готовился очень тщательно к краже. За четыре дня до нее похитил машину… Мы по банку данных проверили: числится «девятка» в угоне с улицы Фестивальной в Москве. По наводке этой, по его связям нам еще много работать предстоит, — тут сыщики состроили самые загадочные мины, и Катя поняла, что дальнейшее для нее — табу.
Однако она еще сомневалась задавать последний робкий вопрос: в каком же изоляторе содержат Кешу Могильного и кто из следователей ведет дело по краже из Стаханова? Тут ее ждала удача: оказалось, дело ведет следователь Ластиков, на допрос к которому не далее как через час конвой И доставит арестованного гражданина Могильного.
Костю Ластикова Катя знала еще по работе в Каменском УВД. Три года назад он перевелся в следственное управление, получил старшего по особо «важным» и проклял тот день и час, когда поменял землю на Москву, ибо его быстренько подключили к следственной бригаде, увязшей в адском деле «Властилины». А там, как известно, одних облапошенных потерпевших было сорок тысяч человек — «Сорок тысяч братьев» — как скорбно цитировал Гамлета Ластиков. И всех надо было подробнейшим образом допросить, задокументировав причиненный им аферисткой материальный ущерб.
Когда Катя, вежливенько постучав, заглянула в его кабинет, ей поначалу показалось, что ., майор Ластиков — не иначе сам сторукий бог Шива, который сотней своих дланей мог делать самые разные дела. Ластиков в одну и ту же минуту набирал что-то на компьютере, звеня ключами, отпирал массивный сейф, водруженный у письменного стола, болтал ложечкой в стакане остывшего чая, черкал шариковой ручкой какие-то закорючки на перекидном численнике и придерживая у уха телефонную трубку (не подбородком) устало и лениво переругивался с женой:
— Это не только мой, но и твой ребенок… Нечего на меня голос повышать. Дома не бываю, дома… А ты тоже… Мало ли что обещал — я занят на работе… Ну своди ты его в зоопарк, ну нету у меня путевок в лагерь!
Завидев Катю в дверях, он замахал ей с энергией утопающего, бросив в трубку короткое:
— Все, кончай меня пилить! Ко мне люди пришли! Я занят — дома поговорим!
Катя, видя, что Ластиков воспользовался ее приходом в качестве удобного предлога прекратить семейную свару, решила воспользоваться этим его широким жестом «айда, заходи!» и выпалила единым духом:
— Константин, Станиславович, рада видеть тебя в добром здравии, наше прошлое интервью с тобой о проблемах преступности несовершеннолетних опубликовано на страницах «Вестника Подмосковья». Вот номерок на память с фотографией, очень-очень ты симпатичный на ней. А я слышала в розыске — тебе подозреваемого интересного привезли по краже икон из Стаханова — он вроде бы вор в законе. А мне личные впечатления для репортажа на эту тему нужны позарез, так что дозволь поприсутствовать на первых минутах вашей беседы по старой нашей дружбе. А, Костик?
Ластиков поднял руки — сдаюсь, только умолкни. Кивнул на стул.
— Пять минут посиди, пока мы с ним общий язык искать будем. Потом — не обессудь, Екатерина Сергеевна. Кстати, он не вор в законе. Больно жирно для такого.
— А кто же он? — Катя раскрыла блокнот.
— Прохиндей. Придурок.
За то время, пока они ждали, когда конвой введет доставленного из СИЗО ворюгу, Катя успела узнать от Ластикова почти все подробности стахановской кражи. Записала названия икон, узнала, что их стоимость будет подтверждена экспертизой.
Ластиков выложил ей совершенно не правдоподобную, на первый Катин взгляд, историю о том, что задержать вора помог некий бдительный законопослушный гражданин — человек, которому ворюга и задался целью «скинуть по-быстрому» ворованный товар.
— Могила молчит пока вглухую, — делился Ластиков. — Но, видно, расклад такой: он решил сбыть иконы как можно скорее. Посчитал, что везти их куда-то либо долго, у себя держать невыгодно и опасно. Видимо, прежние свои связи среди перекупщиков он за время отсидки утратил. А может, его и цена, названная этими перекупщиками, не устраивала. Словом, он решил обратиться не к подпольному, а к легальному торговцу антиквариатом. Думал, тот клюнет, купит. А тот возьми и звякни на Петровку: так, мол, и так…
— Такой честный парень? — Катя подняла брови. — Или же он частенько вот так вам помогает?
— Это дело розыска. Не по адресу вопросик. Но сдается мне, что на этот раз никакой это не осведомитель, а… Катя, а что тут вообще такого необычного? Просто честный законопослушный гражданин выполнил свой святой гражданский долг — сообщил в милицию о преступлении. Разве мы уже до того докатились, что такого просто и быть не может, чтобы граждане нам добровольно помогали?