– Кашин, закрой рот! – прикрикнула воспитательница, и Павлик нехотя умолк.
Держась за руки, выпускники цепочкой потянулись к актовому залу.
Праздник начался.
* * *Дима рассеянно слушал вступительное слово Елены Борисовны и, щурясь от вспышек щелкающих фотоаппаратов, которыми вооружились родители, пытался выискать среди взрослых дядь и теть своего папу. Его не было.
«А может, он вообще не придет», – вспомнил мальчик слова сестры, и ему снова стало грустно. Вон, у всех пришли родители! А у этого дурацкого толстяка Павлика вообще, и мама и папа, оба явились!
Дима чуть ли не с ненавистью посмотрел на отца своего врага, полного мужчину лет сорока пяти с коротким «ежиком» на голове. Рубашка на его громадном животе была натянута так туго, что, казалось, одно неверное движение – и она лопнет, а пуговицы пулями разлетятся по актовому залу, как рассыпавшийся горох.
Глядя на обвислые щеки отца Павлика, Дима неожиданно подумал про хомяка Васю, который жил у него на кухне в аквариуме пару лет назад. От него постоянно воняло, и он вечно просился наверх, и, хотя Вера запрещала ему вытаскивать Васю наружу, Диме было жалко грызуна, и он частенько нарушал этот запрет. Так вот, перед тем, как проситься «гулять», Вася набивал свои щеки под завязку едой. После того, как Дима отпускал хомяка побегать, тот, виляя задом, семенил куда-нибудь за шкаф, где в укромном уголочке вываливал все свои запасы. Там он, кстати, в один прекрасный день и сдох, среди кучек засохших фекалий, семечек и орешков.
«Ты хомяк. Ты и твой папа. Вонючие хомяки», – с нарастающим гневом думал Дима, переводя взгляд с Паши на его отца. Наверное, когда Паша вырастет, он станет таким же жирным, как его папа. И у него будут такие же толстые щеки, будто он туда наложил про запас не орешки, как это делал его хомяк Вася, а сосиски с котлетами.
Кашин-старший самодовольно улыбался, с гордостью показывая сыночку большой палец. Другой рукой он держал большой планшет, снимая праздник на видео. А вот у них в семье нет такого планшета. У них даже компьютера нет. И если папа все-таки придет, то единственное, что он сможет, так это снимать на свой сотовый телефон, который все время барахлит и отключается, так как папа постоянно на него что-то проливает или роняет на пол.
Заметив, что Дима смотрит на него, Павлик показал ему язык и засмеялся.
Дима вздохнул.
Его взор случайно переместился на картонную саблю, болтавшуюся на его бедре. Жаль, что она не железная, как, например, у д'Артаньяна (Вера как-то рассказывала ему про этого храброго мушкетера). Тогда бы он подкараулил где-нибудь этого Павлика и проткнул бы шпагой его толстое пузо. Нет, за это могут забрать в тюрьму. Лучше врезать ему стулом по башке, чтобы у него искры из глаз полетели (по правде говоря, Дима не был свидетелем подобного явления, но слышал об этом неоднократно).
Впрочем, нет, это все только мечты. Папа и мама Паши не дадут ему этого сделать. Вдобавок Павлик со своим папой еще отлупят самого Диму, и даже его папа (будь он здесь) вряд ли смог бы помочь ему. У их семей слишком разные весовые категории, в свои семь лет Дима уже прекрасно понимал это. Как ни горько это осознавать.
(…ты трус. И слабак. Как и твой папа…)
Дима до боли сжал челюсти, стараясь переключить мысли на что-нибудь другое.
Ира.
Лето. Тепло. Вот о чем он будет думать.
Ира ведь звала его в гости!
Он снова посмотрел на гостей и вдруг увидел, как между рядами, спотыкаясь, осторожно пробирается бабушка Иры. Родители с равнодушным спокойствием игнорировали ее бормочущие извинения, когда она случайно наступала кому-то на ногу, очевидно, воспринимая бедно одетую старуху как вынужденную необходимость.
Пожилая женщина трясущейся рукой надела очки и внимательно уставилась в зал.
Диме стало жалко ее.
Она была похожа на старое деревце, у которого перерубили все корни. Высушенная, сморщенная, поблекшая и бесцветная, как старая сонная моль, на фоне нарядных гостей она смотрелась так же органично, как в элитном салоне штор выглядели бы ободранные, заляпанные жиром кухонные занавески.
К этому времени Елена Борисовна указала им на стулья, расставленные по периметру зала, и они расселись. Тетя Женя стала играть на пианино, и на середину по очереди стали выходить дети, читая стихи про сад и первый класс. Дима быстро прогнал в памяти свое четверостишие. Вроде ничего не забыл. Самое главное – не испугаться.
«Нет, – поправил он сам себя. – Самое главное – не заикаться».
Он вспомнил, что раньше заикался очень часто, когда ему было около двух-трех лет. Потом все прошло, но смутные воспоминания о заикании почему-то прочно увязывались со сказкой «Гуси-Лебеди». Наверное, именно поэтому сегодня он снова начал заикаться, как только Павлик рассказал свою глупую историю про Бабу-ягу.
Дима нервно вытер об колени вспотевшие ладони.
Он не должен заикаться. И он не будет заикаться. Он расскажет стихотворение лучше всех, и все ему будут хлопать. Может быть, даже папа придет, когда будет его очередь выступать…
– Ой, кто это тут у нас? – воскликнула Елена Борисовна.
Дети с любопытством закрутили головами. Дима вытянул шею, чтобы рассмотреть, о ком идет речь, и тут же сел на место.
(ты же знал… воспитательницы говорили, как будет проходить праздник и кто будет в нем участвовать)
Да, он знал. И все остальные знали.
Но все равно, когда в актовый зал проковыляла Баба-яга, Диме вдруг как никогда захотелось закрыть глаза и не открывать их до тех пор, пока она не исчезнет.
– Ты что? – шепотом спросила Ира.
– Ничего.
Дима попытался улыбнуться, но вместо этого его лицо исказилось в болезненной гримасе.
– Кто это у меня тут собрался? – скрипучим голосом проговорила Бабя-яга. Она трясла лохматой головой, медленно обходя замерших детей, и принюхивалась, шмыгая длинным крючковатым носом.
– А это, Баба-яга, наши детки, наши юные выпускники. Мы к школе готовимся, – ответила Елена Борисовна. – Правда, ребята?
– Да-а-а, – нестройным гулом прокатилось в ответ.
– К школе? – изумилась Баба-яга. – А что это такое, «школа»?
Кто-то из мальчиков вышел в центр и начал с выражением читать стихотворение про школу, но Дима почти не слышал слов. Не отрываясь, он смотрел на Бабу-ягу.
Кто это? Мария Сергеевна? Или их няня, тетя Даша? А может, это уборщица? Неулыбчивая, тихая тетенька с раскосыми глазами, кажется, ее зовут Лейла…
Определить это было проблематично, так как на женщине, изображавшей Бабу-ягу, была надета маска. Хрипло-скрипучий голос тоже значительно затруднял опознание.
– Ты боишься, Дима? – все тем же тихим голосом спросила Ира. Некоторое время мальчик тупо смотрел куда-то в сторону, словно его сознание находилось совершенно в другом месте, оставив на детском стульчике только физическую оболочку в виде худенького тела Димы Алексеева. Потом он медленно повернул голову:
– Нет. Это же Ма… Мария С… Сергеевна?
– Наверное, – неуверенно протянула девочка. – А почему ты заикаешься?
– Потому что я р… раньше много б… болел, – с трудом проговорил Дима.
(потому что ты трус)
(Гуси-Лебеди)
«Они были похожи на птеродактилей», – всплыли в памяти слова из сказки Паши.
– Бабы-яги не бывает. И подземных троллей тоже. И Кощея Бессмертного, это все сказки. Разве тебе папа с мамой не говорили? – поинтересовалась Ира. Ее красивые глаза с пушистыми ресницами внимательно смотрели на мальчика.
– У м… меня только папа. Мама…
Елена Борисовна шикнула на них, и дети замолчали.
– Она ненастоящая, – едва слышно сказала Ира, когда Елена Борисовна отвернулась. – Это переодетая тетя.
«Да знаю я», – хотел с досадой ответить Дима, но решил промолчать.
Все он знал. Все-таки ему семь лет.
И все же…
– А теперь, детишки, я проверю, как вы готовились к школе, – прокряхтела Баба-яга. Она начала бродить вдоль сидевших детей, и каждый раз, когда край ее разлохмаченной юбки из мешковины касался ноги Димы, внутри у него все сжималось, и ему, как никогда в жизни, хотелось стать невидимым. – Ну, начнем. Сколько пальцев у вас на руках?
– Десять, – выкрикнул Максим Погорелов.
– Правильно. А на руках и ноге? – прищурилась Баба-яга.
– Двадцать!
– А вот и нет, – захихикала старуха, неуклюже приплясывая.
– Пятнадцать, – негромко сказала Ира. Родители зааплодировали, бабушка Иры улыбнулась, смахнув слезу.
Баба-яга хлопнула в ладоши:
– Верно! А на одной руке и двух ногах?
– Тринадцать! – проорал Паша, и лицо его расплылось в идиотской улыбке. Дети рассмеялись.
– А вот и нет! – повернулась к Павлику Баба-яга. – Ты ошибся!
– Я не ошибся, – все так же глупо улыбаясь, ответил Паша и ткнул пальцем в сторону Димы. Тот сидел ровно, словно к его спине была привязана палка, взгляд застывший. – У него тринадцать пальцев. Такой родился. И еще один палец между ног висит. Самый маленький.
– Павел! – процедила Елена Борисовна. Женщина сохраняла спокойствие, но ее глаза метали молнии. Кто-то из родителей прыснул и тут же замолчал. Отец Паши осуждающе покачал головой, но выражение его лица и глаз оставалось прежним, он словно всем своим видом мысленно говорил сыну: «Потерпи уж немного этот балаган, а потом можешь делать все, что вздумается»
– Ну, хорошо, – заговорила Баба-яга после неловкой паузы. – А загадки вы умеете отгадывать?
– Да-а-а-а, – оживленно загалдели дети.
– Тогда слушайте. Хорошо его заточишь – и вперед – рисуй что хочешь! Небо, море, солнце, пляж. Вот такой он…
Она выразительно оглядела детей.
– Баклажан, – хохотнул Паша, прежде чем кто-то успел открыть рот.
– Карандаш, – сказала Ира. – Вот правильный ответ. Какой еще баклажан?
– Обыкновенный, – пояснил Паша. – Вот эта старая бабка им на полу рисует.
Выпускники грохнули со смеху. Не улыбались лишь Дима с Ирой.
Елена Борисовна переменилась в лице и шагнула вперед, чтобы осадить Кашина, но Баба-яга ухватилась за локоть воспитательницы:
– Это кто же такой у вас хулиганистый? А, мальчик? Как тебя зовут?
– Я – Павлик Кашин. А тебя нет. Тебя не бывает, уж я-то знаю! – выпалил Паша. – Ты переодетая Баба-яга. И твой нос на баклажан похож!
Баба-яга погрозила мальчику пальцем:
– А я вот тебя с собой заберу. Дети, отдадите своего дружочка мне? А то мне, бабушке старенькой, скучно-о!
– А вот и не заберешь! – задиристо выкрикнул толстяк.
– А вы его не съедите? – с опаской спросила Аня. Эта девочка с желтыми бантами была самой маленькой в группе. Родители начали посмеиваться.
– Нет, – покачала головой старуха. – Я ем кашу и картошку. Зато я его научу, как нужно себя правильно вести.
– Забирайте! – вдруг выкрикнула Ира, и лицо Паши стало лиловым от злости.
Родители засмеялись. Баба-яга тоже издала гортанный смешок.
– А вот и заберу.
Она вытянула вперед руки. И хотя они были в перчатках, Диме почудилось, что даже отсюда он видит острые когти, которые сейчас прорвут материю и вцепятся в горло Павлика.
– Не заберешь, – заявил Паша, однако в глазах его мелькнула тревога, и он нервно заерзал на стуле.
Несколько секунд Баба-яга молча изучала малолетнего наглеца. Елена Борисовна махнула рукой тете Жене, и та, понятливо кивнув, заиграла на пианино. Девочки сорвались с места и закружились в незатейливом танце.
«Ира танцует лучше всех», – подумал Дима и, неожиданно для самого себя, начал хлопать в ладоши. Мальчики подхватили, за ними и родители. Не участвовал в этом, разумеется, Павел Кашин. Он ковырялся в ухе, что-то недовольно бормоча себе под нос, время от времени вытирая желтый от серы мизинец об мушкетерский камзол.
Бабя-Яга мягко отступила и встала у выхода, глядя на Пашу. Когда танец закончился, ее уже не было.
* * *Праздник близился к концу. Многие родители уже выключили свои гаджеты с фотоаппаратами и просто смотрели выступление. Бабушка Иры задремала, свесив седую голову. Дима смотрел на старушку со смешанным чувством любопытства и тревоги. Интересно, с ней все в порядке? А вдруг она умерла, прямо тут?! Что тогда будет с Ирой?
«Тогда мы с Верой заберем ее к себе. Папа только обрадуется и перестанет пить», – подумалось ему. Пианино умолкло, и несколько мальчиков, поднявшись со стульев, вышли на середину зала.
– Дима! – вполголоса позвала его Елена Борисовна, и он, спохватившись (ведь сейчас его очередь читать стихотворение!), понесся к ребятам и встал с самого краю.
Его лицо радостно вспыхнуло, когда он наконец разглядел среди взрослых отца. Поскольку свободные места были заняты другими родителями, папа встал у выхода, слегка покачиваясь. Радостное выражение Димы померкло. В мятой рубашке и запятнанных брюках, с многодневной щетиной и двойными мешками под глазами он выглядел ужасно некрасиво. Словно какой-то голодранец-попрошайка.
(твой отец слабак…)
Дима сглотнул слюну, ощутив, как пересохло во рту.
Отец подмигнул ему, но он лишь плотнее сжал губы.
Внезапная тишина повисла в воздухе, и Дима не сразу понял, что подошла его очередь читать стихи.
– Дима? – зашептала где-то сзади Елена Борисовна.
– Э… гм…
В какое-то мгновенье его охватила жуткая паника.
«Я забыл стихотворение!»
Отец снова качнулся и сделал подбадривающий жест рукой, словно дирижер, старающийся вытянуть нужные ноты из оркестра.
– Праздник грустный и веселый… – шепотом заговорила Елена Борисовна, напоминая Диме текст.
Снаружи подул сильный ветер, и первые крупные капли дождя застучали по окнам, оставляя на стеклах кривые дорожки.
Дима зажмурил глаза и когда открыл их, лицо его было спокойным.
Вздохнув поглубже, он начал:
Дима вдруг запнулся. Слова застряли в глотке, когда он увидел, как мимо отца, словно тень, бесшумно кралась Баба-яга. Она перехватила взгляд мальчика и многозначительно хихикнула.
С улицы донеслись утробные раскаты грома.
Дима разлепил губы:
Он снова начал заикаться и ненавидел себя за это. Заключительные слова, которые уже были готовы вылететь наружу, неожиданно застряли где-то посреди горла, они словно передумали присоединяться к своим ранее произнесенным товарищам, ставя под угрозу успешное завершение стихотворения.
В тишине раздался смех Павлика. Но радости в голосе мальчика было столько же, сколько яблок на березе.
– Не забудем мы матрас! – прокудахтал он.
– Павел! – Елена Борисовна предостерегающе поднесла к губам указательный палец.
Дима побледнел.
За окном сверкнула молния, где-то далеко-далеко снова пророкотал гром, и одно окно распахнулось настежь. Ворвавшийся ветер закрутил занавески, словно танцуя с ними какой-то безумно-гротескный вальс.
– Не за… забудем мы о… о… – Дима все силился закончить фразу, но Паша его вновь перебил:
– Я за тебя все сказал! Мы не забудем матрас! Обкаканный матрас!
– Кашин! – рявкнула Елена Борисовна, теряя терпение. У нее так и чесались руки влепить пощечину этому неисправимому ублюдку.
Ветер ударил с удвоенной силой и распахнул второе окно, створка которого смахнула на пол горшок с кактусом.
Кто-то бросился закрывать окна, путаясь в занавесках, кто-то побежал за веником, тетя Женя выскочила из-за пианино и начала собирать осколки с пола. На Диму уже никто не смотрел.
– Не забудем… не забудем мы… мы… о вас, – с несчастным видом продолжал шептать мальчик. Он увидел, как изменилось лицо отца, и, развернувшись, медленно побрел на свое место.
Он плохо помнил, как Елена Борисовна принесла подарочные пакеты, как их начали по очереди выдавать детям, как его о чем-то спрашивала Ира, настойчиво всовывая в руки подарок в хрустящей упаковке.
За окном стремительно темнело, и в актовом зале включили свет.
Некоторые родители начали фотографироваться с Еленой Борисовной, кто-то ушел курить. Фактически праздник подошел к концу.
– Ну, привет, – услышал Дима голос отца. Он поднял голову.
– Привет, – отозвался он без каких-либо эмоций. От отца шел стойкий запах перегара.
– Не обращай внимания на этого полудурка, парень, – сказал папа, очевидно, имея в виду Павлика.
Мальчик послушно кивнул. Говорить и комментировать ничего не хотелось. Все, чего он сейчас желал, – поскорее очутиться дома и забыть об этом позоре. Впрочем, он лгал самому себе. Еще Дима жаждал проучить Павлика. Этого проклятого жирного дурака. Как никогда в жизни.
Жаль, что он не волшебник. Он бы заколдовал кирпич, чтобы тот упал на голову противному толстяку. Хотя нет, кирпича будет мало. Пожалуй, подъемный кран будет в самый раз. Или чтобы в него врезался грузовик. Чтобы уж раз и навсегда.
Дима не сразу увидел Бабу-ягу. Она незаметно подкралась к группе ребят, которые разбирали подарки, остановившись в паре метрах от Павлика. Пыхтя от напряжения, он торопливо распаковывал свой подарок. Когда обертка была сорвана, (оказавшись, естественно, на полу), его маслянистые глаза, поблескивающие в предвкушении сюрприза, внезапно потухли. Уголки пухлого рта опустились вниз.
– А где трансформер? – капризно заголосил он, вытряхивая на пол тетрадки, пенал, линейку, фломастеры и цветные карандаши. – Я это не хочу! Мне папа обещал трансформера!
Павлик с вызовом посмотрел в сторону взрослых, кучкующихся у двери, но его родителей там не было – отец курил, а мама о чем-то раздраженно спорила с заведующей в коридоре.
– Где мой робот? – спросил он у Елены Борисовны, наподдав ногой по пеналу. Он покатился по полу, переворачиваясь, как миниатюрный автомобиль во время аварии.