И, как был вынужден признать Лузган, то, что осталось, не внушало доверия. Он вдруг со всей остротой осознал, что под мантией (драной, сильно застиранной мантией, понял он, испытав при этом дополнительный укол вины; мантией, прогрызенной там, где до нее добрались мыши) на нем все еще надеты домашние шлепанцы.
Зал теперь почти полностью состоял из стекла. Там, где не было стекла, блестел мрамор. Все было таким великолепным, что Лузган почувствовал себя совершенно недостойным этого места.
Он повернулся к Кардингу и увидел, что его собрат-волшебник взирает на Койна восхищенными глазами.
На лицах большинства волшебников застыло такое же выражение. Волшебник, которого не притягивает сила, – не волшебник вовсе, а в посохе скрывалась настоящая сила. Посох зачаровывал их, словно кобр. Кардинг протянул было руку, чтобы дотронуться до плеча мальчишки, но передумал и вместо этого воскликнул:
– Потрясающе. – Повернувшись к собравшимся и воздев руки, он вскричал:
– Братья мои, среди нас находится весьма могущественный волшебник!
Лузган дернул его за мантию и прошипел:
– Он же едва не убил тебя.
Кардинг не обратил на него внимания.
– И я предлагаю… – Он сглотнул. – Я предлагаю избрать его аркканцлером!
Какое-то мгновение в зале стояла тишина, а затем он взорвался аплодисментами и криками несогласия. В задних рядах вспыхнуло несколько ссор. Те из волшебников, что стояли поближе, не проявляли такой готовности возражать. Они видели улыбку на лице Койна. Она была сияющей и холодной, как та улыбка, которую можно разглядеть на лике луны.
В толпе произошло какое-то волнение, и вперед протиснулся пожилой волшебник.
Лузган узнал в нем Овина Хакардли, волшебника седьмого уровня, преподавателя Закона. Тот аж побагровел от гнева – там, где не побелел от ярости. Когда он заговорил, его слова пронизали воздух, словно ножи. Они были суровыми, как нитки, и прямыми, как палки.
– Вы что, с ума сошли? – вопросил он. – Аркканцлером может стать только волшебник восьмого уровня! И он должен быть избран остальными старшими волшебниками на торжественном заседании совета! (Разумеется, под чутким руководством богов.) Это Закон! (Как можно!)
Хакардли изучал Закон магии много лет, а поскольку магия обычно является двусторонним процессом, она оставила на волшебнике свой отпечаток. С виду Хакардли казался хрупким, как сырная палочка, а сухой характер предмета специализации наделил его непостижимой способностью произносить знаки препинания.
Он стоял, трепеща от негодования, и постепенно осознавал, что быстро остается в одиночестве. Он стал центром расширяющегося круга пустого пространства. Этот круг был обрамлен волшебниками, которые внезапно ощутили готовность поклясться, что они никогда в жизни не видели этого человека.
Койн поднял посох.
Хакардли назидательно погрозил ему пальцем.
– Вы меня не испугаете, молодой человек, – резко сказал он. – Может, вы и талантливы, но одного таланта недостаточно. Великий волшебник должен обладать и другими качествами. Способностью к управлению, например, мудростью, а еще…
– Этот Закон применим ко всем волшебникам? – опустив посох, уточнил Койн.
– Ко всем без исключения! Он был составлен…
– Но я не волшебник, господин Хакардли.
Хакардли заколебался.
– О, – изрек он наконец и снова замолчал. – Хорошее замечание.
– Но я прекрасно понимаю необходимость мудрости, предусмотрительности и доброго совета. Вы окажете мне большую честь, если согласитесь обеспечить меня этим ценным товаром. Объясните, например, почему волшебники не правят миром?
– Что?
– Это простой вопрос. В этом зале, – губы Койна долю секунды беззвучно шевелились, – четыреста семьдесят два волшебника, искушенных в наиболее тонком из всех искусств. Однако все, чем вы правите, – это несколько акров, застроенных довольно посредственными архитектурными сооружениями. Почему?
Волшебники старших рангов обменялись многозначительными взглядами.
– С виду это действительно так, – в конце концов отозвался Хакардли. – Но, дитя мое, у нас есть владения, простирающиеся далеко за пределы познаний временных владык. – Его глаза блестели. – Магия может увести разум к внутренним полям тайных…
– Да, да, – перебил его Койн. – Однако этот Университет окружают крайне прочные стены. Почему?
Кардинг провел языком по губам. Невероятно. Этот мальчишка высказывает вслух его мысли…
– Вы ведете борьбу за власть, – сладким голоском продолжал Койн, – однако для любого горожанина, живущего за пределами этих стен – для человека, вывозящего нечистоты, или обыкновенного торговца, – так ли уж велика разница между магом высокого уровня и простым заклинателем?
Хакардли смотрел на него с бесконечным изумлением.
– Дитя, эта разница очевидна для самого ничтожного из горожан, – ответил он. – Сами наши одежды и их отделка…
– Ага, – кивнул Койн, – одежды и отделка. Разумеется.
В зале ненадолго воцарилось тяжелое, задумчивое молчание.
– Мне кажется, – высказался наконец Койн, – что волшебники правят только волшебниками. Кто же правит снаружи?
– В том, что касается города, это, должно быть, патриций, лорд Витинари, – с некоторой оглядкой сообщил Кардинг.
– Его можно назвать честным и справедливым правителем?
Кардинг обдумал этот вопрос. Шпионская сеть патриция, по слухам, была великолепной.
– Я бы сказал, – осторожно начал волшебник, – что он нечестен и несправедлив, но безупречно беспристрастен. Он нечестен и несправедлив со всеми, независимо от положения.
– И вы довольствуетесь этим? – спросил Койн.
Кардинг постарался не встречаться глазами с Хакардли.
– Дело не в том, довольствуемся мы или нет, – ответил он. – Полагаю, мы не особенно об этом задумывались. Видишь ли, истинное призвание волшебника…
– Неужели мудрецы действительно позволяют управлять собой таким образом?
– Конечно же, нет! – зарычал Кардинг. – Не будь глупцом! Мы просто терпим. В этом и заключается мудрость, ты узнаешь это, когда вырастешь, речь идет о том, чтобы выждать благоприятный момент…
– Где этот патриций? Я хотел бы с ним увидеться.
– Это можно устроить, – пообещал Кардинг. – Патриций всегда принимает волшебников и…
– А теперь я приму его, – заявил Койн. – Он должен узнать, что волшебники достаточно долго выжидали свой момент. Отойдите-ка.
Он навел посох на цель.
Временный правитель широко раскинувшегося города Анк-Морпорка сидел в кресле у подножия ступенек, ведущих к трону, и пытался углядеть в донесениях соглядатаев хоть какие-то признаки здравого смысла. Трон пустовал уже более двух тысячелетий, со времени смерти последнего из рода королей Анка. Легенда гласила, что в один прекрасный день в городе снова появится король, и добавляла к этому различные комментарии насчет магических мечей, родимых пятен и всего остального, о чем обычно болтают легенды.
По правде говоря, в настоящее время наследника трона определяли лишь по одному признаку: перво-наперво, он должен был остаться в живых в течение пяти минут после сообщения о наличии каких-либо магических мечей или родимых пятен. Последние двадцать веков городом правили богатые торговые семьи Анка, а они проявляли примерно столько же желания выпустить власть из своих рук, сколько обычный бульдог – отпустить жертву.
Человек, занимающий в данный момент должность патриция, глава чрезвычайно богатой и могущественной семьи Витинари, был худ, высок и хладнокровен, как дохлый пингвин. Именно такие люди любят держать дома белых кошек, которых рассеянно поглаживают, приговаривая людей к смерти в водоеме с пираньями. Для полноты картины вы бы рискнули добавить, что патриций, вероятно, собирает редкий тонкий фарфор и крутит его в своих голубовато-белых пальцах, пока из глубоких подземелий доносится эхо затихающих вдали криков. Вы бы не усомнились в том, что он любит употреблять слово «изысканный» и что у него тонкие губы. Он казался человеком, который моргает настолько редко, что это событие каждый раз можно отмечать в календаре как праздник.
На самом деле почти все ваши предположения неверны. Хотя у патриция действительно был маленький и чрезвычайно старый жесткошерстный терьер по кличке Вафлз, который сильно вонял псиной и наскакивал на всех подряд с одышливым лаем. По слухам, это было единственное существо на всем белом свете, которое патриций по-настоящему любил. Он и правда время от времени приговаривал людей к смерти в страшных мучениях, но это считалось вполне приемлемым поведением для правителя города и обычно одобрялось подавляющим числом горожан[10]. Жители Анка – народ практичный, и они считали, что патриций, запретив все уличные театры и выступления мимов, заботился прежде всего о благосостоянии своих подданных. Патриций не сеял в душах горожан ужас, он бросал его туда по зернышку.
На самом деле почти все ваши предположения неверны. Хотя у патриция действительно был маленький и чрезвычайно старый жесткошерстный терьер по кличке Вафлз, который сильно вонял псиной и наскакивал на всех подряд с одышливым лаем. По слухам, это было единственное существо на всем белом свете, которое патриций по-настоящему любил. Он и правда время от времени приговаривал людей к смерти в страшных мучениях, но это считалось вполне приемлемым поведением для правителя города и обычно одобрялось подавляющим числом горожан[10]. Жители Анка – народ практичный, и они считали, что патриций, запретив все уличные театры и выступления мимов, заботился прежде всего о благосостоянии своих подданных. Патриций не сеял в душах горожан ужас, он бросал его туда по зернышку.
Патриций вздохнул и положил последнее донесение на высокую стопку рядом с креслом.
В детстве он как-то видел жонглера, который мог удерживать в воздухе дюжину тарелок. Чтобы приступить к обучению искусством управлять Анк-Морпорком, городом, который кто-то описал как «нечто напоминающее перевернутый вверх дном термитник без присущего последнему шарма», он должен был проделать такой же трюк с сотней тарелок.
Патриций глянул в окно, на возвышающуюся вдали громаду Башни Искусства, которая была центром Незримого Университета, и рассеянно спросил себя, сможет ли кто-нибудь из этих старых ослов-зануд изобрести лучший способ обработки писанины. Нет, конечно. Волшебник просто не понимает такой элементарной штуки, как простейший гражданский шпионаж.
Он снова вздохнул и взялся за расшифровку того, что президент Гильдии Воров сказал своему заместителю в полночь в потайной звуконепроницаемой комнате, что за его кабинетом в штаб-квартире Гильдии, но…
Оказался в Главном за…
Нет, в Главном зале Незримого Университета он бывал не раз. На бесконечных обедах. И вокруг него так же находилось множество волшебников, но все они были…
…Не такими.
Подобно Смерти, – на которого, по мнению некоторых менее везучих жителей города, он походил как две капли воды, – патриций никогда не впадал в ярость, не обдумав, к чему это приведет. Хотя иногда он думал очень быстро.
Патриций обвел взглядом собравшихся волшебников. На их лицах застыло выражение, от которого слова возмущения застряли у него в горле. Волшебники были похожи на овец, которые вдруг наткнулись на попавшего в капкан волка, причем это случилось как раз в тот момент, когда до них донесли ценную мысль, что в единстве – сила.
Было у них нечто похожее в глазах.
– Что означает это безоб… – он поколебался и неуклюже закончил: – Это? Веселая шутка в честь Дня Мелких Богов, а?
Его глаза метнулись в сторону и встретились с глазами маленького мальчика, который держал в руках длинный металлический посох. На губах мальчика играла самая странная улыбка, что когда-либо видел патриций.
Кардинг кашлянул.
– Господин… – начал он.
– Выкладывай, приятель, – рявкнул на него лорд Витинари.
Сначала Кардинг испытывал робость, но тон патриция был чуть более безапелляционным, чем нужно. Костяшки пальцев волшебника побелели.
– Я волшебник восьмого уровня, – негромко произнес он. – И ты не смеешь обращаться ко мне таким тоном.
– Хорошо сказано, – похвалил его Койн.
– Бросьте его в подземелье, – приказал Кардинг.
– У нас нет подземелий, – напомнил ему Лузган. – Это же университет.
– Тогда отведите в винные погреба, – отрезал Кардинг. – И пока будете внизу, постройте пару-другую подземелий.
– Вы хоть понимаете, что творите? – справился патриций. – Я требую, чтобы мне объяснили, что означает…
– Ты ничего не можешь требовать, – возразил Кардинг. – А означает это, что с сегодняшнего дня городом будут править волшебники, как это было предопределено изначально. Так, уведите его…
– Вы? Править Анк-Морпорком? Волшебники, которые даже друг дружкой управлять не могут?
– Да!
Кардинг отдавал себе отчет в том, что это не самый остроумный ответ. Но куда больше его волновало то, что песик Вафлз, который был перенесен в зал вместе с хозяином, подковылял, с трудом передвигая ноги, к волшебнику и сейчас близоруко всматривался в его туфли.
– Тогда все поистине мудрые люди предпочтут отсидеться в безопасности в каком-нибудь славном глубоком подземелье, – сыронизировал патриций. – Так что прекращайте дурачиться и верните меня на место. Тогда вполне возможно, мы замнем эту тему. Или заминать потом придется вас.
Вафлз прекратил исследовать туфли Кардинга и затрусил к Койну, обронив по пути несколько клочков шерсти.
– Эта пантомима слегка затянулась, – заявил патриций. – И теперь я…
Вафлз зарычал. Это был глубокий, первобытный звук, который задел какую-то струну в расовой памяти всех присутствующих и вызвал у них неудержимое желание залезть на дерево. Он воскрешал в памяти длинные серые тени, охотящиеся на рассвете времен. Просто удивительно, как в таком маленьком животном может умещаться столько угрозы. И вся эта угроза была направлена на посох в руке Койна.
Патриций шагнул вперед, чтобы подхватить собаку, но Кардинг поднял ладонь и послал через весь зал опаляющую струю оранжево-голубого пламени.
Патриций исчез. На том месте, где он стоял, замерла маленькая желтая ящерица. Она моргала глазами и озирала всех свирепым взглядом, выражающим характерную для всех рептилий глупую злобу.
Кардинг изумленно уставился на свои пальцы, как будто видел их впервые в жизни.
– Прекрасно, – хрипло прошептал он. Волшебники посмотрели на тяжело дышащую ящерицу и перевели взгляд на город, сверкающий в свете раннего утра. Там, снаружи, оставались муниципальный совет, городская стража, Гильдия Воров, Гильдия Торговцев, жрецы… и никто из них даже не подозревал, какая беда вот-вот обрушится на их головы.
«Началось», – сказала шляпа из своей коробки, которая стояла на палубе.
– Что началось? – переспросил Ринсвинд.
«Правление чудовства». На лице Ринсвинда отразилось недоумение.
– Это хорошо?
«Ты когда-нибудь понимаешь, что тебе говорят?»
Ринсвинд почувствовал, что вступает на более знакомую почву.
– Нет, – ответил он. – Не всегда. Особенно в последнее время. Не часто.
– А ты уверен, что ты действительно волшебник? – осведомилась Канина.
– Это единственное, в чем я когда-либо был уверен, – убежденно произнес он.
– Странно.
Ринсвинд сидел на Сундуке на освещенном солнцем баке «Океанского танцора», и корабль, мирно покачиваясь, пересекал зеленые воды Круглого моря. Снующие вокруг моряки занимались – Ринсвинд в этом ничуть не сомневался, – важными для мореходства вещами, и он надеялся, что они делают все правильно, потому что после высоты он больше всего на свете ненавидел глубину.
– Ты выглядишь обеспокоенным, – заметила Канина, которая подстригала ему волосы.
Ринсвинд втянул голову в плечи, пытаясь сделать ее как можно меньше, чтобы уберечь от мелькающих ножниц.
– Это потому, что я обеспокоен.
– А что такое Абокралилсис?
Ринсвинд поколебался.
– Ну, – ответил он, – это конец света. Что-то вроде.
– Что-то вроде? Что-то вроде конца света? Ты хочешь сказать, что мы даже ничего не поймем? Оглянемся и спросим друг у друга:
«Простите, вы ничего не слышали?»
– Просто провидцы так и не смогли прийти к единому мнению. Существует множество самых разнообразных неопределенных предсказаний. Некоторые из них довольно безумные. Так что это назвали Абокралипсис. – У Ринсвинда был весьма смущенный вид. – Что-то вроде апокрифического Апокалипсиса, который крадет у людей жизни. Понимаешь, такой каламбур.
– Не очень удачный.
– Да. Не совсем[11].
Ножницы Канины деловито щелкали.
– Должна сказать, что капитан, похоже, был крайне рад заполучить нас в качестве пассажиров, – заметила она.
– Это потому, что, согласно поверьям, волшебник приносит кораблю счастье, – отозвался Ринсвинд. – Разумеется, это не так.
– А многие верят, – возразила Канина. – О, для других это к счастью, но не для меня. Я плавать не умею.
– Что, вообще нисколечко не проплывешь?
Ринсвинд помешкал с ответом, осторожно теребя звезду на своей шляпе.
– Как ты думаешь, какая здесь глубина? Примерно?
– По-моему, около дюжины фатомов.
– Тогда, наверное, проплыву около дюжины фатомов.
– Прекрати так дрожать, я чуть не отстригла тебе ухо, – резко бросила Канина и, свирепо взглянув на проходящего матроса, взмахнула ножницами. – В чем дело? Никогда не видел, как человеку стрижку делают?
Кто-то наверху, на мачте, отпустил шуточку, которая вызвала взрыв грубого хохота на брам-стеньге – впрочем, может быть, это был нок рея.
– Я сделаю вид, что ничего не слышала, – сообщила Канина и яростно дернула гребень, вытряхнув из волос Ринсвинда множество безобидных мелких животных.