Отдышавшись перед дешевой, даже без глазка, дверью квартиры № 452 и утерши свои мокрые от пота лицо и шею, я нажал кнопку звонка. Наверное, я был совсем плох, потому что в ожидании ответа оперся рукой на фрамугу двери и стоял так, наклоненный, с полузакрытыми глазами и подкашивающимися от гриппозной слабости ногами.
Дверь открылась неожиданно, широко и без всяких вопросов «Кто там?». За дверью стоял молодой плечистый амбал из породы солнцевских или таганских быков – в майке и трусах, с коротко стриженной башкой, скуластый, с чуть раскосыми глазами и шеей штангиста. За его спиной, поодаль, в конце короткого коридора высились Полина и Тамара – вчерашние танцорки-лесбиянки из «Вишневого сада», а в просвете меж их фигурами, одетыми лишь в ночные сорочки, был виден кухонный стол с бутылками и какой-то едой.
Впрочем, лицезреть всю эту картину я мог не больше десяти секунд, потому что бык, повернувшись к Полине, спросил:
– Поль, это тот самый?
Кажется, я успел подумать, что меня тут ждали – тот кожаный, с серьгой и косичкой «диспетчер» из «Вишневого сада», видимо, позвонил им, сука, насчет меня, предупредил.
– Ну да, – отозвалась Полина. – Больной какой-то! Таскается за мной…
Сразу после этого – четко, правильно и с разворота – бык врезал мне в челюсть своим пудовым кулаком так, что я, теряя сознание, рухнул на пол лестничной площадки.
Дальнейшее помню плохо и мутно, как в старом черно-белом телевизоре. Кажется, он тут же втащил меня в прихожую и обыскал. На мне не было оружия, а были только мобильник, четыреста рублей с мелочью, ключи от квартиры и мои фээсбэшные «корочки». Деньги и мобильник он тут же изъял, а корочки не произвели на него впечатления, он, я слышал, сказал встревоженным девицам:
– Да фуфло это, такие ксивы возле любого метро червонец стоят…
Затем бык кулем выволок меня, бездыханного, из квартиры, врезал для верности еще раз под дых, пнул ногой с лестницы: «Пшел, мудила старый!» – и закрыл дверь.
Просчитав боками ступеньки лестничного пролета, я скатился на следующую площадку меж этажами, к широкой трубе и сломанному зеву мусоропровода.
Сколько я там пролежал без сознания, не знаю. Но уж не меньше часа…
Помню, когда очнулся и попробовал встать, то подняться даже на четвереньки у меня не было сил, и после третьей попытки я рухнул на пол, сжался, на манер утробного ребенка, и затих, пытаясь согреться в своем тонком и грязном плаще.
Но бетонный пол был словно лед, меня то трясло до стука зубов, то бросало в жар, а в голове почему-то крутились только две мысли: я нашел ее – не сдохнуть – я нашел ее – не сдохнуть…
Через какое-то время этажом ниже открылась дверь, и мужик с мусорным ведром взошел к выломанной дверце мусоропровода. Увидел меня, брезгливо обошел, ссыпал мусор в мусоропровод и, оставив рядом со мной пустое ведро, поднялся этажом выше, позвонил в 452-ю квартиру.
– Кто там? – спросили у него из-за двери.
– Бляди! – обратился он громко. – Или вы заберете своего клиента с площадки, или я счас в милицию звоню! Проститутки гребаные! – И, не дожидаясь ответа, спустился на пролет, взял пустое ведро и ушел в свою квартиру.
Минуту спустя наверху открылась дверь и голос быка сказал:
– Ну что? Выкинуть его из подъезда на фуй?
– А может, он и правда из ФСБ? – спросил низкий женский голос.
– Тем более! – ответил бык.
– Что-то он не шевелится, – сказал высокий голос Полины. – Ты его не убил, случайно?
После этого я услышал, как женские каблучки протопали вниз по лестнице, и чья-то прохладная рука легла мне на лоб.
– Слышьте, у него жар! Нужно его поднять…
– Да брось ты, Поля! – сказали сверху. – Пусть валяется. Дима, вытащи его от подъезда подальше!
Я представил, как меня сейчас волоком потащат девять этажей вниз по лестнице, и понял, что это конец. Но тот же голос Полины произнес надо мной:
– Нет, нет! Что вы? А если он умрет, это ж на нас повиснет! Дима, иди сюда, помоги мне…
Вдвоем они подняли меня и потащили вверх – справа Полина тащила за рукав плаща, а слева этот бык волочил меня за плечо брезгливо, словно грязного пса за шкирку. Впрочем, дальше прихожей их милосердие не продвинулось – затащили в квартиру и бросили в прихожей, прислонив спиной к стенке. Да дверь закрыли.
– Ну и что ты собираешься с ним делать? – спросил женский голос.
– Не знаю… – Прохладная рука снова ощупала мой лоб. – Он весь горит… – И Полина затормошила меня за плечо: – Эй! Старый! Ты где живешь?
– Пить… – прохрипел я чуть слышно.
– Сейчас…
Каблуки протопали на кухню, и оттуда послышалось:
– Нам ехать надо.
– Минутку. Я ему хоть чаю дам.
– Давай по-быстрому, уже три часа.
Те же руки, что ощупывали мой лоб, поднесли мне чашку с горячим чаем.
– Пей. Ну!
Я отпил пару глотков и открыл глаза.
Полина присела передо мной, ее зеленые глаза были совсем рядом. И еще – высокие коленки в тонких колготках и распах меховой шубки, под которой совсем на уровне моих глаз была воронка мини-юбки, не закрывающая практически ничего, даже узеньких под колготками трусиков.
От этой перспективы у меня перехватило дыхание.
– Где ты живешь? – повторила Полина.
Я попробовал ответить и тут же почувствовал, что не произнесу ни слова – в горле словно рашпилем прошлись.
– Ладно, поехали! – сказал бык, выходя из комнаты, теперь он был одет в стандартную униформу братвы – кожаную куртку, спортивные шаровары и кроссовки «Найк».
– А как же с ним? – показала на меня Полина.
– Да выкину я его на хрен! Поехали! – И бык легко, словно пустой мешок, поднял меня с пола и понес-потащил из квартиры к лестнице.
Правда, на лестнице, где-то на уровне пятого или четвертого этажа, он подустал, и мне пришлось идти самому, он лишь удерживал меня от падения.
Выйдя с ними или, скорее, вывалившись из подъезда (почему-то не из того, со двора, через который я входил, а из противоположного, на улицу Кононенкова), я глотнул холодного воздуха и – ангина, видимо, уже так воспалила горло, что я закашлялся до слез, повалился в этом кашле на скамейку у подъезда и все не мог продохнуть.
А они – все трое – сели в зеленую «девятку» и отчалили по улице Кононенкова.
Но вдруг…
Вдруг я услышал и увидел, как эта «девятка» вернулась ко мне задним ходом, и Полина выскочила из нее, голоснула «Волге», проходившей мимо. «Волга» тормознула, Полина подскочила ко мне, сунула мне в руки деньги, мобильник и мои фээсбэшные «корочки».
– Держи, это твое. Езжай домой. Ну! Вставай!
Я, согнувшись и продолжая кашлять, поплелся к «Волге».
– Куда вам? – спросил хлыщеватый водитель.
– Он скажет. – Полина открыла мне заднюю дверцу «Волги».
– Он чё, один поедет? – спросил водитель.
– Он заплатит, – успокоила его Полина.
– Нет, я его не повезу! – Хлыщ переключил с нейтралки на первую скорость.
Но Полина ухватилась за стойку дверцы.
– Да подожди ты, ептать! Ну, заболел человек. Он заплатит…
– Полина, фули ты? – нетерпеливо крикнул бык из «девятки».
– Сейчас! – отозвалась она. – Только посажу человека!
– Да пошла ты! – отозвался бык, и «девятка», взревев двигателем и взвизгнув пробуксовавшими колесами, на второй скорости рванула с места.
– Эй! – испуганно крикнула Полина. – Обождите!
Но братва у нас, даже быки, психованная, это их профессиональная черта. «Девятка», набирая скорость, укатила.
– Блин! – И Полина в сердцах повернулась ко мне: – Все из-за тебя, мудак старый! Ну что ты ко мне привязался?! Садись в машину! – Она втолкнула меня на заднее сиденье «Волги» и села рядом. – Заткнись! Хватит кашлять, козел!..
– Другое дело, – удовлетворенно сказал водитель, явно положивший глаз на Полину. – Твой дед, что ли? Куда вам?
– Беговая… – выдохнул я.
Всю дорогу я полусидел-полулежал, откинувшись головой на сиденье – мокрый, в горячечном поту и в липкой, пропитанной потом рубашке. Температура у меня была за сорок, в груди скрипело, голова раскалывалась, и кашель периодически надрывал легкие и горло. Но и сквозь какой-то гул и жар в голове я слышал, как этот хлыщ кадрил Полину.
– А кто он тебе? Отец или дед? А чё ты вечером делаешь? Ну, давай я к тебе подъеду… Нет, в натуре, у меня бабки есть – расслабимся… Ты в «Норе» была? Клевое место… А ты чё – тоже на Беговой выйдешь или дальше? Дальше? А куда дальше?.. В «Нахимов»? Это чё – кабак на Москва-реке? Да знаю я – на Фрунзенской набережной…
Под этот разговор я, закрыв глаза, соображал, как мне быть. Конечно, я свое дело сделал – нашел эту Полину, теперь она никуда не денется, у меня и адрес, где она живет, и ее «менеджер» – этот кожаный из «Вишневого сада». То есть сейчас, выйдя из машины, я уже могу звонить Рыжему, дать ему наводку, и через час его охрана возьмет ее даже на «Нахимове», тепленькую. И я получу свои честно – если не кровью, то потом – заработанные деньги.
Но так и не узнаю разгадку этой истории.
Как же быть?
– Куда вам на Беговой? – спросил водитель, и Полина ткнула меня локтем в бок, повторила за ним:
– Куда тут?
Я открыл глаза – мы действительно уже въехали на Беговую со стороны Ленинградского проспекта.
– Бо… Кха-кха!.. Боткинский… Кха-кха!.. На углу… – произнес я, преувеличенно задыхаясь, будто действительно отдаю Богу душу. И пальцем показал на свой дом. – С боковой… кха-кха… дорожки…
Водитель свернул на малую боковую дорожку, я пальцем показал ему свой дом и подъезд.
Этот дом, сохранивший фасад сталинской элитки, произвел на Полину впечатление, она спросила:
– Ты что, здесь живешь? В натуре?
Я, закашлявшись, выпал из машины и снова повалился на скамейку – благо перед нашим подъездом их даже две. Полина вышла за мной, а водитель сказал ей:
– Поехали, он сам доберется.
– Обождешь, – отмахнулась Полина и потянула меня со скамейки. – Вставай, блин! Подохнешь тут!
Превозмогая болезненную слабость, я почти натурально попытался встать, но рухнул опять на скамью.
– Вот сука! – в досаде выругалась Полина. – Где у тебя ключи?
Ключи были в кармане плаща, она их достала, а я позволил ей поднять себя и, тяжело наваливаясь на ее бок, поплелся к подъезду.
– Код! – требовательно сказала она.
Шатаясь от слабости, я взял у нее ключи, приложил магнитный ключ к замку, и дверь открылась.
В лифте она сказала:
– Ну, ты и горишь! У тебя сорок два, наверное. Дома хоть есть кто? Жена? Дети?
Я отрицательно покачал головой.
– А кто же тебя лечить будет?
Прижимаясь спиной к стенке кабины, я на подкашивающихся ногах стал медленно сползать на пол. Полина, нагнувшись надо мной, как цапля над болотной черепахой, подхватила меня под локоть.
– Стой, блин! Мужики совсем болеть не умеют…
На десятом этаже она вывела меня из лифта.
– Куда?
Я махнул рукой в сторону своей квартиры и, наваливаясь на бок и локоть Полины, подошел к своей двери с табличкой «119».
– Какой ключ? – спросила Полина.
Я показал. Она открыла дверь, и я ввалился в свою прихожую, едва не грохнувшись головой о дверь спальни, в которую не заходил чуть ли не со времен смерти матери, вполне обходясь раскладным диваном, телевизором и шкафом в гостиной. Полина чудом удержала меня.
– Да стой ты! Блин, теперь ты холодный, как… – Она осмотрела квартиру: налево была моя жилая холостяцкая гостиная, а прямо перед ней – эта приоткрывшаяся дверь в нежилую спальню. – И ты тут один живешь?
Я, кренясь, добрел до своей разобранной постели на раскладном диване в гостиной и рухнул в нее, как был, в плаще.
– Ну, больной! – сказала Полина и стала сдирать с меня плащ. – Хоть плащ сними! Лезь под одеяло! Сдал бы мне комнату…
– Живи так… – Я позволил ей снять с меня плащ и вытащить из-под меня одеяло.
– Ага! – усмехнулась она, накрывая меня этим одеялом и сверху плащом. – Чтобы ты меня Рыжему продал? Ты ж на него пашешь? – И, увидев на стене портрет моего отца в генеральской форме: – Или ты правда из ФСБ?
– Правда.
– Ну дела!.. – И она провела пальцем по верху книжного шкафа. – Ох, у тебя и пыли…
Я подумал, что при ее росте она, пожалуй, и с потолка может паутину снять, но она вдруг вспомнила:
– Ой, я ж опаздываю! Я пошла! Чао! Лечись, блин!
Я закашлялся, надеясь задержать ее, но она уже выскочила из квартиры, и я услышал, как в коридоре клацнула за ней стальная дверь лифта и кабина со скрипом поползла вниз. Зная, что я сейчас провалюсь в сон, я заставил себя дотянуться до кармана плаща, извлек из него мобильник и набрал номер Рыжего.
– Алло, Виктор… Я нашел ее, пиши адрес… Я не шепотом, у меня грипп… Пиши: улица Пущина, дом 4, строение 3, квартира 452.
В ногах у меня сидела полуголая банкирша Инна Соловьева, а сверху, спиной на мне, лежала канадка Кимберли Спаркс в шелковой комбинации и, поправляя одной рукой бретельку на голом плечике, елозила по мне своим сдобным телом, жеманно флиртуя с кем-то по мобильнику голосом актрисы Гурченко:
– Да? И куда же ж мы пойдем? В кафе? А шо, наш бюджет не дозволяет нам пойти в хорошее место?
Почему Кимберли говорила с украинским акцентом да еще голосом Гурченко, меня во сне совершенно не удивляло, я был занят другим: поскольку кровать у нас была очень узкая и солдатская, как полки в солдатских вагончиках в Ханкале, я держал эту Кимберли под грудью двумя руками, чтобы она с меня не свалилась. Держать ее так было приятно, тепло и вкусно, словно сейчас между нами все и произойдет. Кстати, именно так – сзади, в обхват – я схватил ее тогда, в Чечне, в момент ареста, и тут же, помню, почувствовал упругость ее крутых ягодиц и какой-то энергетически-эротический ток, который ударил меня и продолжал бить, как из оголенного электропровода, когда она стала дергаться и извиваться, пытаясь вырваться. Конечно, вырваться ей не удалось, но только тогда, когда начштаба врезал ей по челюсти, этот ток иссяк…
Однако тут во сне Кимберли ухитрилась как-то извернуться на бок, а потом и встать с меня.
– Ладно, сейчас приедем, – сказала она в мобильник, сбросила комбинацию и принялась мазать себя каким-то белым кремом.
Инна Соловьева, которая почему-то должна была ехать с Кимберли, последовала ее примеру, а я, лежа, огорченно наблюдал, как они собираются на свидание. Кимберли, увидев мое лицо, сказала:
– Не хвылыся. Можэ, я скоро вернусь…
«Лучше останься», – хотел предложить я, но в это время у Кимберли зазвонил мобильник, и я проснулся.
Оказалось, это не мобильник, а домофон. Я попробовал разлепить глаза, слипшиеся не то от пота, не то от гноя моей простуды. Домофон взвыл еще раз. В комнате было темно, за окном тоже, а по радио, которое я забыл выключить, «Свобода» транслировала интервью с Людмилой Марковной Гурченко. Часы на телевизоре показывали 2.40. Значит, я проспал не меньше пяти часов. Но кто может звонить мне в три ночи? Шпана какая-то…
Все-таки я встал и, кутаясь в одеяло, побрел к двери, изумляясь дикой эрекции в паху. Вот так всегда – бабы, с которыми я был, мне никогда не снятся, а те, с которыми не был, достают меня и во сне, мучают и услаждают…
Снова взвыл домофон, и я просипел в трубку так, что сам себя не услышал:
– Кто там?
– Откройте, это я… – донеслось из трубки.
Я узнал ее голос и решил, что сон продолжается, только вместо Кимберли теперь со мной будет Полина. Поэтому я, не зажигая света, отжал защелку английского замка и, сберегая эрекцию, поспешил обратно в постель.
Минуту спустя из коридора послышалось клацанье металлической двери лифта, потом стук каблуков и…
Войдя, Полина нащупала выключатель и включила свет.
Я зажмурился и с огорчением понял, что сон кончился.
– Извините, – сказала она, входя в гостиную, которая была и моей спальней. На ней были все те же шубка и сапожки, что днем, когда она от меня ушла. – Эти суки не открыли мне дверь…
Видимо, у меня в глазах было такое недоумение, что она объяснила:
– Ну, Тамара и ее хахаль. Мы с ней сегодня врозь работали, соло. Я приехала в Юрлово, я же у них живу, а они мне дверь не открыли, даже вещи не отдали. Ну, я подумала: куда ехать? Если к этому, что на «Волге» нас вез, так он трахнет и утром выкинет. А у вас безопасней. И комната есть. До утра вы ж не станете Рыжему звонить, правда?
Я смотрел на нее так, словно она действительно сошла сюда из моего сна. И соображал: или Рыжий поленился послать за ней своих быков сегодня (что на него не похоже), или эти остолопы дежурят там у парадного входа со стороны улицы Пущина. Но кто в Москве держит открытыми парадные входы? Еще Ильф и Петров писали: «В Москве любят запирать парадные подъезды». Впрочем, нынешние хозяева жизни Ильфов не читают, и вот вам результат – Полина поднялась к Тамаре через вход со стороны Кононенкова, и они ее упустили…
И словно в подтверждение моих мыслей зазвонил мой мобильник.
– Да… – просипел я в трубку.
– Блин, уже три утра! – сказал в ней голос Рыжего. – Где она может шляться?
– А вы где стоите?
– Что значит – где? У подъезда, блин!
– Там два подъезда: один парадный, с Пущина, другой с улицы Кононенкова. Поднимитесь в квартиру, она уже спит, наверное…
– Ё твою в три креста!.. – И Рыжий дал отбой.
Я представил, как они взлетают сейчас на девятый этаж, колошматят в дверь и врываются в квартиру, смяв или даже отключив этого быка Диму, и вытряхивают из этой лесбиянки Тамары, что да, Полина была здесь час назад, стучала в дверь, но они ее не впустили. А куда она делась, кто ж ее знает, тут ее сегодня днем один жлоб из ФСБ тоже добивался. То есть Рыжий убедится, что я дал ему правильные сведения, а то, что он ее прохлопал, не моя вина. Но больше всего меня грело то, что они должны были врезать этому быку так, как этот Дима врезал мне, а то и сильнее. И я улыбнулся, отложив трубку.