Когда на следующее утро Старыгин подошел к служебному подъезду Эрмитажа, он увидел рядом с музеем несколько машин с милицейскими мигалками.
Войдя в подъезд, Дмитрий Алексеевич кивнул охраннику и хотел, как обычно, пройти мимо него, но тот вдруг строгим и официальным голосом потребовал пропуск.
Старыгин пожал плечами, достал удостоверение, и пока дежурный внимательно изучал его, осведомился:
– А что у нас стряслось? Почему в музее милиция?
– Да убили кого-то, – ответил дежурный, возвращая Старыгину документ.
– Кого? – спросил Дмитрий Алексеевич, почувствовав холодок под ложечкой.
– Не знаю, – равнодушно отозвался охранник.
У Старыгина возникло скверное предчувствие. Он поднялся на третий этаж и свернул к кабинету Тизенгаузена – так или иначе, он собирался зайти к нему за перстнем.
Однако уже издали заметил, что дверь кабинета распахнута и перед ней толпятся незнакомые люди.
Тем не менее Дмитрий Алексеевич подошел к кабинету и заглянул в него.
Тизенгаузен лежал лицом на столе, вытянув перед собой правую руку. Вокруг него суетились люди, внешний вид которых однозначно говорил о том, что они работают в милиции. Высокий молодой парень ходил по кабинету и фотографировал его с разных точек зрения.
Заметив Старыгина, один из милиционеров, постарше, нахмурился и спросил:
– Почему в комнате посторонние? Немедленно освободите помещение!
– Подождите, Иван Сергеевич! – возникла вдруг откуда-то из-за шкафа унылая сутулая женщина болезненного вида и тут же повернулась к Старыгину: – Вы кто? По какому вопросу? – спросила она простуженным хриплым голосом.
Дмитрий Алексеевич невольно попятился и ответил неуверенно:
– Я должен был поговорить с ним… с Карлом Антоновичем… а что с ним? Он… погиб?
– Как видите, – ответила болезненная особа, сверля Старыгина взглядом, и мучительно закашлялась.
Тут снова подошел тот первый милиционер и рявкнул:
– Ваша фамилия!
Дмитрий Алексеевич вздрогнул и, почувствовав себя закоренелым преступником, робко представился.
– Вот как! – Милиционер многозначительно переглянулся со своей болезненной начальницей. Она все еще кашляла, и тогда мужчина проговорил суровым голосом:
– Как вы можете объяснить вот это?
Он протянул Старыгину смятый листок из блокнота. Дмитрий Алексеевич потянулся к нему, но милиционер остановил его резким жестом и показал листок на расстоянии, так что Старыгин смог прочесть на нем собственное имя, написанное торопливым и неровным почерком.
– Как вы это объясните? – повторил милиционер.
Взяв себя в руки, Дмитрий Алексеевич спросил:
– А где вы это нашли?
– Вопросы здесь задаем мы! – оборвал его милиционер, он действовал в лучших традициях современных телесериалов. Старыгин в который раз мысленно задал себе вопрос, актеры ли сериалов копируют поведение и внешний вид милиционеров или же сотрудникам милиции так понравились образы, сотворенные киношниками, что они все поголовно перестроились под телевизор.
– Тогда я ничего не могу вам ответить! – твердо сказал Старыгин. – Как я могу объяснить то, не знаю что? Мало ли где вы нашли этот листок? Я здесь уже столько лет работаю, что меня многие сотрудники Эрмитажа знают…
– Стало быть, отказываетесь от показаний? – рявкнул милиционер, побагровев. – Препятствуете работе следствия? Не советую, гражданин Старыгин, так себя вести, ох, не советую, не в ваших это интересах!
Старыгин упрямо наклонил голову и подумал, что никакого противопоставления интересов тут быть не может. Вроде бы все они, и сотрудники Эрмитажа, и милиция, заинтересованы в скорейшей поимке убийцы. Однако на поверку получается, что милиции лишь бы дело раскрыть по горячим следам, а у гражданина, попавшего на заметку, одна забота – как бы ноги унести.
Тут болезненная дама наконец справилась с приступом кашля и жестом остановила своего помощника:
– Подождите, Иван Сергеевич, не нужно так шуметь!
«Вот именно, – раздраженно подумал Старыгин, – не нужно сразу наезжать. И не стоит во всех встречных людях видеть потенциальных преступников!»
Унылая милиционерша вытерла лоб клетчатым носовым платком и сказала, повернувшись к Старыгину:
– Этот листок нашли в руке у потерпевшего. Поэтому вы должны ответить на несколько вопросов. Во-первых, о чем конкретно вы с ним собирались говорить?
– У меня к нему был профессиональный вопрос…
– И какой же? – прищурилась милицейская дама.
Впрочем, дамой, тут же подумал Старыгин, ее можно было назвать лишь с большой натяжкой. На самом деле перед ним стояла сутулая простуженная тетка, замотанная и несчастная. Болезнь, конечно, человека не красит, но Старыгин был уверен – убери у тетки слезящиеся глаза, распухший и красный нос, все равно не поможет, вряд ли она похорошеет.
– Вы не ответили на мой вопрос, – прохрипела его собеседница, – не тяните время, возможно, ваш ответ даст необходимую зацепку для следствия.
Из ее слов Старыгин сделал вывод, что никаких зацепок у них сейчас нет, то есть милиция понятия не имеет, кому понадобилось убивать старика. И за что…
Но если он сейчас начнет рассказывать о кольце, убогая милиционерша замучает его вопросами. И ведь в чем только душа держится, а туда же, убийство расследует. И кто, интересно знать, ей такую работу доверил? Сидела бы дома на больничном, чем людей заражать…
Старыгин почувствовал, что у него засвербело в носу, и очень рассердился.
На болезненную милиционершу, надо сказать, его грозный взгляд не произвел ни малейшего впечатления, скорей всего, она его просто не заметила, и тогда Дмитрий Алексеевич выдал экспромт:
– Я хотел обсудить с ним особенности техники выемчатой эмали в великоморавской культуре.
Она помолчала немножко, переваривая услышанное, потом протерла очки и поглядела сквозь них на Старыгина очень внимательно. Взгляд был довольно твердым, так что Дмитрию Алексеевичу понадобилось все его самообладание, чтобы не отвести глаз. Он сосредоточил взгляд у милиционерши на переносице и даже успел рассмотреть там красный набухающий прыщ.
Наконец ее отвлек вопросом какой-то молодой человек с рысьими глазами и быстрыми ухватками, он появился неожиданно и сразу же стал что-то говорить ей на ухо, серьезно и негромко.
Старыгин попятился к двери, но прежде его спросили:
– Когда вы последний раз видели потерпевшего?
– Вчера около трех часов дня, – честно ответил Дмитрий Алексеевич.
– Возможно, мне еще придется задать вам несколько вопросов, так что попрошу вас никуда не уезжать из города! – проговорила милиционерша и отошла к окну.
Прежде чем выйти из кабинета, Старыгин еще раз взглянул на Тизенгаузена.
Карл Антонович лежал, уткнувшись лицом в столешницу. Его правая рука сжимала телефонную трубку. Седые волосы на затылке потемнели от крови. Старыгин тяжко вздохнул и вышел.
Среди толпящихся в коридоре людей Старыгин увидел знакомого – Василия Солового из службы безопасности Эрмитажа. Ему прежде случалось обсуждать с Василием вопросы, связанные с безопасностью реставрируемых картин, и тот произвел на него приятное впечатление.
Василий нервно курил возле окна, стряхивая пепел прямо на подоконник. Никто его не останавливал – люди находились в полной растерянности.
– Как и когда это случилось? – спросил Старыгин, неслышно подойдя сзади.
Василий вздрогнул, взглянул на него затравленно и проговорил:
– А вы-то что здесь делаете? Шли бы к себе! И так неприятностей хватает!
– Что, все на вашу службу решили навесить? – сочувственно осведомился Старыгин.
– А на кого же еще? Как что, так сразу мы виноваты! – резко бросил Соловый и полез в карман за новой сигаретой.
Из дверей кабинета Тизенгаузена выглянул тот самый молодой парень, что пришел недавно, и бросил:
– Александра Павловна просила не курить под дверью, у нее на табачный дым аллергия.
– Черт знает что! – Спичка обожгла Василию пальцы, и он отскочил подальше от дверей. Чувствовалось, что человек на пределе. – Все валят на нас, а что мы можем? Музей огромный, сотрудников тьма, а наша служба маленькая, мы не в состоянии все держать под контролем! Да и посетители легко могут попасть в служебное крыло! И Евгения Ивановича, как назло, нету, в командировке он, в Москве. Так что я кругом крайний…
Евгений Иванович Легов был начальником службы безопасности Эрмитажа. Нельзя сказать, чтобы Старыгина связывали с ним дружеские отношения, возникали у них даже серьезные стычки, когда Дмитрий оказался замешан в опасную и криминальную историю с кражей Мадонны Леонардо. Но оба они признавали друг за другом некоторые достоинства. Так, Старыгин был уверен, что Легов ни за что не дал бы себя отодвинуть от следствия, не отдал бы руководство какой-то тетке, которая умеет только чихать и кашлять.
– Так все же, что случилось с Карлом Антоновичем? Когда его убили? – Он решил задать пару вопросов по существу, пока Василий находится в растрепанных чувствах, а то потом ответов не дождешься.
– Так все же, что случилось с Карлом Антоновичем? Когда его убили? – Он решил задать пару вопросов по существу, пока Василий находится в растрепанных чувствах, а то потом ответов не дождешься.
– Нашла уборщица сегодня рано утром, – неохотно рассказал Василий. – А смерть, по предварительным оценкам, наступила вчера вечером. Точнее скажут после вскрытия. Причина смерти – повреждение головы в результате удара тяжелым предметом…
– Пропало что-нибудь?
– А я знаю?! – Соловый раздраженно взглянул на Дмитрия Алексеевича, как будто тот был причиной всех его неприятностей. – Вы ведь никогда не ведете нормальный учет ценностей!
В это «вы» он вложил все свое негативное отношение к научным сотрудникам музея, с которыми служба безопасности вела бесконечную и безнадежную войну: ученым для работы постоянно требовались музейные экспонаты, и они никогда не оформляли должным образом их изъятие из запасников, поскольку иначе на это уходило бы все их рабочее время и вести саму научную работу было бы совершенно некогда…
– А кто эта болезненная женщина, которая всеми командует? – поинтересовался Старыгин.
– О, это знаменитость! – Соловый уважительно понизил голос. – Майор Ленская, легенда управления! Великий сыщик! От ее взора ничто не скроется!
– Эта? – неподдельно изумился Старыгин. – Да вы меня разыгрываете!
– Какое там! – Соловый махнул рукой. – Вы не глядите, что она такая неказистая с виду. Она упорная, вцепится, как бультерьер, и не отстанет, пока своего не добьется! У нее там среди коллег прозвище такое – Чума. Так что, Дмитрий Алексеевич, если у вас имеется скелет в шкафу – лучше сразу признайтесь, она его все равно найдет!
– Ну, если у вас еще сохранилась способность шутить – значит, не все так плохо!
– Какие шутки! – отмахнулся Соловый и снова полез в карман за сигаретой.
Но тут из кабинета снова выглянул тот самый молодой человек с рысьими глазами и поманил его к себе – у Ленской появились новые вопросы.
До конца дня Старыгин машинально выполнял свою работу: снимал с картины слой старого лака, отчищал загрязненные участки холста. Голова его при этом была свободна, точнее – занята совершенно другими мыслями.
Он думал об убийстве Тизенгаузена, о том, совпадение ли то, что оно произошло на следующий день после их встречи, вернее после того, как он передал Карлу Антоновичу странное кольцо.
Вообще, ситуация с кольцом Дмитрия Алексеевича очень беспокоила.
Он сам не мог понять, почему утром, во время разговора с милицией, не сказал ни слова об этом кольце, о том, что накануне оставил его у Тизенгаузена. Что-то остановило его, какой-то внутренний голос…
Вообще, он не представлял, как быть с этим несчастным перстнем: ведь он позаимствовал его для работы в восточном отделе, и если не отдаст вовремя, у всех будут неприятности: и у него самого, и у Валентина Сорокина… Единственный, кого это уже не волнует, – Карл Антонович Тизенгаузен…
Вспомнив о нем, Старыгин снова задумался.
Почему в руке у Тизенгаузена нашла записку с его именем? Он хотел позвонить ему в ту минуту, когда его застал убийца? Или хотел к чему-то привлечь внимание Старыгина?
Дмитрий Алексеевич взглянул на часы и понял, что рабочий день давно уже кончился. Он убрал инструменты, спрятал картину в несгораемый шкаф, переоделся и вышел из комнаты.
Старыгин шагал по опустевшим коридорам музея в глубокой задумчивости и пришел в себя, когда понял, что стоит перед кабинетом Тизенгаузена.
В коридоре не было ни души, на двери кабинета красовался листок бумаги с жирной печатью.
Поддавшись внезапному побуждению, Старыгин осторожно отклеил бумажку с печатью от одной из створок и толкнул дверь.
Как ни странно, она не была заперта.
Дмитрий Алексеевич проскользнул в кабинет и огляделся.
В комнате было почти темно, в ней царил почти такой же порядок, как при жизни хозяина, только появились какие-то новые, непривычные запахи: кроме старого дерева, книжной пыли и характерного аромата старины, здесь теперь пахло табаком, оружием и еще каким-то лекарством – этот запах остался после милиции.
Старыгин включил настольную лампу. Она осветила круг на столе, в том месте, где днем лежал Тизенгаузен. Приглядевшись, Дмитрий Алексеевич разглядел на столешнице небольшое пятно крови. Разумеется, злополучного кольца не было – если бы оно и лежало на виду, его, конечно, взяла бы милиция в качестве вещественного доказательства. Теперь Старыгин сам не понимал, на что он надеялся, когда вошел в кабинет. Даже если кольцо находится где-то здесь, он не найдешь его без тщательного обыска. Такой обыск не проведешь в одиночку. А вот если его здесь застанут, то неприятностей не оберешься. Майор Ленская и так дала Старыгину понять, что считает его если не главным подозреваемым, то замешанным в этом деле по уши…
Дмитрий Алексеевич склонился над столом. Он вспомнил беспомощную позу мертвого человека и невольно вздрогнул.
Тизенгаузен держал в руке телефонную трубку… кому он хотел позвонить в свой последний миг?
Самое логичное предположение – что он, умирая, набрал номер милиции или, еще вернее, службы безопасности музея. Ведь руководство музея часто напоминало сотрудникам, что в случае любых криминальных происшествий следует вызывать именно эту службу, а не городскую милицию, чтобы не выносить сор из избы…
Проверить это было очень просто.
Обернув руку носовым платком, чтобы не оставлять на трубке отпечатки пальцев, Старыгин снял трубку и поднес ее к уху, после чего нажал на аппарате кнопку повтора.
В трубке послышались сухие щелчки набора, но вместо голоса дежурного службы безопасности или диспетчера милиции Дмитрий Алексеевич услышал приятный женский голос:
– Вы позвонили в справочную службу «ноль восемь». Вас обслужит первый же освободившийся оператор. Оставайтесь на линии, ваш звонок важен для нас!
Старыгин тупо уставился перед собой.
Зачем в последний миг жизни Тизенгаузен позвонил в справочную службу? Что он хотел узнать? Глупость какая-то!
– Вы позвонили в справочную службу «ноль восемь». Оставайтесь на линии. Ваш звонок важен для нас! – повторил мелодичный голос в трубке.
Но для Тизенгаузена этот звонок был гораздо важнее, если он набирал номер, умирая…
Старыгин по-прежнему смотрел на стол. Его взгляд был прикован к пятну крови.
Вдруг он вгляделся в это пятно, поднял лампу, чтобы осветить его еще ярче…
Это было не просто пятно. Это был след от окровавленного пальца, и этот след напоминал смазанную восьмерку.
Сходство было очень отдаленным, но трудно ожидать хорошего почерка от умирающего человека!
Судя по всему, днем милиция не обратила внимания на пятно, потому что его форма стала видна только при ярком электрическом свете настольной лампы.
– Вы позвонили в справочную службу «ноль восемь»… – снова раздался женский голос в трубке.
Старыгин машинально положил трубку на аппарат, и вдруг его осенило: звонок в справочную службу не был случайным! Карл Антонович сначала нарисовал восьмерку на столе собственной кровью, потом набрал ту же цифру на телефоне – чтобы привлечь к этой цифре внимание того, кто найдет его труп!
Восемь… что он хотел этим сказать?
Старыгин выпрямился, оглядел кабинет.
Ему ничего не приходило в голову.
Тогда он стал слово за словом вспоминать свой вчерашний разговор с Тизенгаузеном.
Карл Антонович говорил о кольцах, об их символическом значении.
Он сидел за столом, потом встал и подошел к стене, чтобы подтвердить свои слова, показав на гравюры и репродукции.
Дмитрий Алексеевич встал на то же место, где стоял вчера хозяин кабинета. Он оказался перед репродукцией картины Гольбейна, где был изображен король Англии Генрих Восьмой…
Тизенгаузен показал тогда, что король носил кольца на указательных пальцах обеих рук.
Генрих Восьмой… Восьмой? Так вот что значила восьмерка, на которую так упорно указывал умирающий Тизенгаузен! Может быть, он хотел привлечь внимание именно к этой репродукции? Причем хотел привлечь к ней именно его, Старыгина, внимание, надеясь, что Дмитрий вспомнит вчерашний разговор!
Старыгин бросился к столу, схватил лампу и поднес ее к стене, насколько позволил провод.
Яркий свет лампы упал на репродукцию, и Дмитрий Алексеевич заметил на глянцевой поверхности еще одно, совсем маленькое пятнышко крови.
Он ни за что не нашел бы это пятно, если бы не знал, где искать. И милиция вряд ли его нашла, а если и нашла – не придала ему никакого значения.
Но теперь Старыгин не сомневался, что Тизенгаузен перед смертью что-то хотел ему сообщить.
Он представил себе, как умирающий ученый на слабых, подгибающихся ногах подходит к стене, ставит своей кровью значок, а потом, шатаясь, добирается до письменного стола, из последних сил набирает телефон справочной службы и рисует кровью на столе последнюю подсказку… Для этого требовалась поразительная воля! И еще… Нужно было понимать удивительную важность сообщения, оставленного такой дорогой ценой!