Деревянные ступени предательски скрипели, выдавая ее передвижения. Подозрительные звуки на первом этаже ненадолго затихли, но потом возобновились с новой силой.
Сердце Ангелины испуганно колотилось.
Она была женщиной решительной и даже мужественной (если так можно сказать о женщине), но все же чувствовала сейчас некоторую неуверенность.
Добравшись до лестничной площадки, она увидела там прислоненный к стене зонтик мужа. Привычно ругнув его за то, что оставляет вещи где ни попадя, Ангелина прихватила зонтик свободной рукой (все же какое-никакое, а оружие) и продолжила спуск.
Наконец она добралась до первого этажа и подняла свечу над головой, чтобы осветить залу.
И чуть не умерла от страха: впереди нее, в противоположном конце комнаты, из темноты смотрело какое-то ужасное существо – с безумно горящими глазами, всклокоченными волосами, облаченное в бесформенный балахон жуткой ярко-розовой расцветки…
Ангелина едва сдержала крик – и почти тут же поняла, что так напугавшее ее создание – вовсе не живой труп, восставший из могилы, не вампир, ищущий кровавую жертву, не вурдалак и даже не безобидное привидение, а всего лишь ее собственное отражение в зеркале, повешенном в простенке. А розовый балахон – не саван и не похоронное облачение, а симпатичная ночная рубашка китайского производства, которую муж подарил Ангелине на День Конституции.
Осознав этот утешительный факт, Ангелина Степановна несколько успокоилась, перевела дыхание и снова оглядела помещение.
На первый взгляд в зале никого не было.
Но странные звуки, затихшие при появлении хозяйки, снова возобновились. Теперь она смогла довольно точно определить, откуда они доносятся: из-за платяного шкафа, который стоял слева от так напугавшего ее зеркала.
Ангелина снова подняла свечу над головой и направилась к источнику звуков.
Обогнув шкаф, она вытянула вперед руку со свечой… и второй раз за последние несколько минут едва не закричала от ужаса.
Правда, на этот раз причина для страха была вполне реальная и земная: в углу за шкафом сидела огромная серая крыса и с громким хрустом перегрызала электрический провод.
Проводка в доме у Ангелины была наружная, аккуратные белые провода пущены вдоль плинтуса, поэтому крысе было очень удобно заниматься вредительством.
Так вот почему в доме нет света! Подстанция и ветер тут ни при чем, всему виной ужасный грызун!
Впрочем, эта мысль, если даже она и мелькнула в голове Ангелины Степановны, но где-то с самого краешка, потому что вся ее душа в этот момент была переполнена ужасом и отвращением.
Ангелина Степановна, как уже сказано, была женщина особенная. При необходимости она могла дать отпор зарвавшемуся инспектору ГИБДД, продавщице овощного отдела и даже бухгалтерше из жилконторы, но крыса… как всякая женщина, крыс Ангелина боялась.
Она попятилась и громко закричала.
Со второго этажа донесся трогательный храп Тимофея. Крыса же спокойно продолжала заниматься своим черным делом.
Собственный крик несколько взбодрил Ангелину Степановну, она поняла, что должна грудью вступиться за свою недвижимость, и сделала попытку прогнать мерзкое животное, а именно – запустила в крысу мужниным зонтом.
Зонт, разумеется, пролетел мимо, не причинив наглой зверюге ни малейшего вреда. Однако крыса оторвалась от провода и повернулась, чтобы выяснить, кто ей посмел помешать.
Она развернулась всем телом и уставилась на Ангелину маленькими, злобными, отливающими кроваво-розовым глазками. На морде у крысы виднелись жесткие седоватые усы, пасть была приоткрыта, и отчетливо виднелись два ряда мелких и острых зубов. Крыса присела на задние лапы и взглянула на Ангелину с таким людоедским интересом, что та похолодела, вспомнив многочисленные истории о съеденных крысами домашних животных… А если их много, то и на человека могут напасть, известна же история с позапрошлого века про крыс, которые жили в Бадаевских складах, и ночью ходили на водопой на Неву. Местные жители прекрасно знали, что соваться в сплошной и широкий крысиный поток смерти подобно, двух шагов не пройдешь. А один лихач вздумал с крысами потягаться, на всем скаку врезался в пространство, кишащее хвостатыми тварями. И не успел проехать, мигом обгрызли до косточек и его, и лошадь, осталась только коляска, да и то без упряжи.
От таких размышлений Ангелине стало совсем плохо.
Но, как будто этого было мало, она заметила в глазах крысы явные признаки разума. Крыса смотрела на нее, как будто это она, Ангелина, была подопытной… крысой, на которой сейчас ставили какой-то жуткий опыт. И еще… еще в глазах крысы светился какой-то тусклый мстительный огонь и пламя власти. Как будто вовсе не Ангелина, а она, эта крыса, была здесь хозяйкой. Причем не только в доме, но и во всех его окрестностях, больше того – во всем подлунном мире…
Ангелина завизжала, уронила блюдечко со свечой и стремглав припустила обратно, на второй этаж, свалив по дороге этажерку, на которую Тимофей складывал старые номера журнала «Наука и религия». Грамотный Тимофей регулярно читал этот журнал. Его не очень интересовали вопросы религии, но в некоторых номерах печатали кулинарные рецепты, и в каждом номере непременно был кроссворд.
Удирая от крысы, Ангелина Степановна боялась оглядываться, чтобы не встретиться снова с ее взглядом, поэтому она не видела, как упавшая свеча покатилась по полу, как язычок пламени лизнул страницу злополучного журнала, как эта страница запылала, как от нее пламя перекинулось на оконную занавеску…
Ангелина Степановна взбежала по лестнице с необыкновенной для ее возраста и комплекции прытью. Она сдернула с мужа одеяло, схватила его за волосы и закричала:
– Тимофей! Тимофей, проснись немедленно!
На этот раз Тимофей открыл глаза, приподнялся на постели, уставился на жену очумелым взором и громко произнес:
– Статья восемьдесят шесть, пункт четыре-прим. До шести лет принудительных работ…
– Какие шесть лет?! – визжала Ангелина. – Да проснешься ты, наконец?
Тимофей встряхнул головой, узнал жену и засюсюкал:
– Гуленька, ты что – не спишь? Тебе что – плохой сон приснился?
– Какой сон! – выкрикнула жена, стаскивая его с кровати. – Там, внизу… на первом этаже…
– Что такое? Что случилось? – Тимофей окончательно проснулся и повел мясистым носом, принюхиваясь. – Гуленька, кажется, у тебя что-то подгорело…
Тут и Ангелина почувствовала запах гари и услышала, что снизу доносится уже не хруст перегрызаемого провода, а мощное гудение огня.
Она бросилась к лестнице, заглянула вниз… и истошно, с надрывом завопила:
– Горим!
Супруги кое-как сумели выбраться из горящего дома, и через десять минут они стояли перед пылающей дачей, горестно наблюдая за гибелью своей собственности. Ангелина была в той же розовой китайской рубахе, поверх которой накинула жаккардовую скатерть, которую успела прихватить по дороге. Тимофей кутался в коврик, который подобрал возле входной двери. Коврик тоже был розового цвета.
Вдалеке, со стороны поселка Грудинкино, уже доносилась сирена пожарной машины.
– Это все она! – злобно проговорила Ангелина Степановна.
– Кто, Гуленька? – робко осведомился Тимофей.
– Крыса…
Муж отвернулся и едва сдержал себя, чтобы не покрутить пальцем у виска. У Ангелины крыша поехала от стресса!
Через несколько дней после похорон Галины Тимофеевны и появления ее родственников Ольга зашла проведать свою тетку.
Она ожидала найти ее больной и полностью подавленной, но Лика выглядела загадочной и странно оживленной.
Они пили чай, разговаривали о пустяках, но Ольга чувствовала, что тетя что-то хочет ей рассказать.
Наконец, составляя в раковину посуду, Лика проговорила:
– А еще говорят, что за дурное только на том свете воздается!
– Это ты к чему? – осведомилась Ольга. – Что, неужто ваш сантехник ногу сломал?
– При чем тут сантехник! – отмахнулась Лика. – Я тут с Марией Федоровной разговаривала…
Мария Федоровна проживала в их же подъезде, но работала паспортисткой в жилконторе. Несмотря на такое высокое общественное положение, она нисколько не зазналась и не забронзовела, а охотно и с большим удовольствием общалась с соседями по лестнице, в особенности с Ликой, которую она уважала за самостоятельность мнений и эрудицию, проявлявшуюся при разгадывании кроссвордов.
Благодаря своей работе Мария Федоровна досконально знала все о каждом жильце дома – кто с кем развелся, кто за кого вышел замуж и кто живет нерасписанный, кто кого прописал на свою жилплощадь, кто злостно не платит алиментов прежней семье… в общем, ничто не проходило мимо бдительной паспортистки.
И Лика, как доверенное лицо Марии Федоровны, тоже была в курсе событий.
– И что тебе сообщила Мария Федоровна? – спросила Ольга, тщательно спрятав насмешку.
– И что тебе сообщила Мария Федоровна? – спросила Ольга, тщательно спрятав насмешку.
– Этот-то, Тимофей Осокин, покойной Галины племянник, квартиру продает! – выпалила Лика.
– Ну и что? – Ольга недоуменно пожала плечами. – Это было ясно с самого начала. Своя жилплощадь у них есть, так что эту квартиру они наверняка собирались продать. Не понимаю, почему это тебя так волнует! Мы ее все равно купить не сможем…
– Ты дослушай, дослушай! – Лика понизила голос. – На продажу – это одно, но только спешить-то им вроде не к чему было. А теперь очень заторопились, хотят скорее продать, пусть даже не за настоящую цену. И знаешь, почему?
– Да откуда мне знать? Думаю, что ты тоже не знаешь и даже твоя великая Мария Федоровна не знает…
– А вот тут, Олечка, ты сильно ошибаешься! – торжествующе провозгласила Лика. – Как раз Мария Федоровна знает и мне тоже рассказала!
Лика сделала эффектную паузу, чтобы придать еще больший вес своим словам, и наконец сообщила:
– Дача у них сгорела дня три назад! Хорошая была дача, двухэтажная, зимняя, и сгорела буквально дотла. Так что теперь этот Тимофей хочет Галинину квартиру срочно продать и на эти деньги заново свою дачу отстроить… Это он сам Марии Федоровне проговорился, когда пришел в жилконтору бумаги оформлять… Спрашивал, нет ли у нее какого покупателя… Главное, документы еще не готовы, а уж люди смотреть приходили… вот как торопятся!
– Сгорела? – переспросила Ольга.
– Сгорела! – повторила Лика взволнованно. – Так вот я и говорю – за дурные дела прямо на этом свете приходит воздаяние! Как жена его на нас тогда набросилась, сколько нам гадостей наговорила – и буквально на следующий день этот пожар!
– Сгорела… – повторила Ольга, почувствовав странную дурноту. Стены теткиной кухни качнулись, задрожали.
Она вспомнила, как в день похорон, вернувшись домой, вслух пожелала той мерзкой бабе, чтоб она сгорела!..
Неужели…
Она подняла руку, взглянула на кольцо… зверек довольно сверкнул глазами, словно переглянувшись с ней, как соучастник!
Странно… ведь она вовсе не собиралась носить это кольцо, вообще хотела его выбросить – но как-то забыла это сделать и успела привыкнуть к нему…
– Сгорела, и как странно! – продолжала Лика, которая все не могла успокоиться. – Проводка загорелась, и проводка-то новая была. А когда приехали пожарные, все осмотрели и говорят – это вам крыса проводку перегрызла, здоровенная такая крысища. Перегрызла, говорят, и сама сдохла, током ее убило…
Ольга снова взглянула на кольцо.
Металлический зверек смотрел ей в глаза, как будто хотел сказать: ты хотела этого, ты попросила – и вот, твое желание исполнилось. Тебе достаточно только попросить, и все будет по твоему слову!..
Ольга тряхнула головой. Какая все-таки чушь лезет в голову!
В служебный подъезд Эрмитажа вошла высокая сутулая женщина с бледным нездоровым лицом и светлыми волосами, прихваченными в жидкий пучок при помощи обыкновенной аптечной резинки. Вся внешность этой женщины говорила о ее слабом здоровье и о титанической борьбе с многочисленными хворями.
Всю сознательную жизнь майора Ленскую преследовали болезни. Причем болезни были какие-то несерьезные, на которые и жаловаться-то знакомым и сослуживцам не всегда удобно.
Весной Ленскую мучила сенная лихорадка, летом выступала крапивница от солнечных лучей, осенью друг за другом шли непрерывные простуды, а зимой от холода болела спина, от шеи до поясницы, и все суставы двигались с громким скрипом, как у Железного Дровосека, когда его забудут смазывать маслом. А отложение солей в левой пятке? А воспаление слизистой рта? А конъюнктивит? Все эти и еще многие болячки терзали майора Ленскую с завидным постоянством. Но несмотря на них, вернее сказать, как только майор Ленская переступала порог своего кабинета или же выезжала на место преступления, она из унылой, самой заурядной замученной хворями тетки превращалась в собранную, решительную и очень сообразительную особу. Милицейское начальство майора Ленскую ценило, но по-своему: старалось спихнуть ей самые сложные, запутанные дела, зная, что она вывезет любой воз. Коллеги майора Ленскую уважали и за глаза дали прозвище Чума – дескать, как вцепится, никакого спасения от нее нету…
Сегодня с утра, кроме ноющей вторую неделю поясницы, майора Ленскую одолела еще мигрень. Она проснулась рано утром от жуткой головной боли. Не помогли ни горячий душ, ни большая чашка обжигающего чая. Соседка принесла новомодный китайский бальзам, следовало помазать им виски.
Бальзам так вонял, что стало не до головной боли, наверное, в этом и заключался эффект. Восток – дело тонкое!
Страдалица закутала голову платком и отправилась в Эрмитаж, причем проникнуть туда решила со служебного входа.
Тяжело вздыхая и потирая поясницу, Чума-Ленская поднялась по короткой широкой лестнице и поравнялась с первым постом охраны.
На этом посту стоял плотный мужчина средних лет с жидкими прилизанными волосами и крупной бородавкой на носу. Мужчина разговаривал по мобильному телефону.
– Да у нее пробег-то всего ничего! – горячо втолковывал он кому-то. – Она у меня больше в гараже стояла, чем ездила! Какая авария? Не было никакой аварии! А что правое крыло подкрашено, так это мальчишки во дворе поцарапали! Да она вообще как новая, я бы ее не продавал, да очень деньги нужны…
Болезненная женщина притормозила возле охранника, открыла объемистую сумку, порылась в ней, вместо пропуска достала единый проездной билет и помахала им перед носом охранника. Охранник, продолжая свой увлекательный разговор, скосил на билет глаза и возмущенно воскликнул:
– Да кто вам сказал, что она битая! Ничего она не битая! Она вообще как новенькая! Женщина, что вы встали? Видите, вы людей задерживаете!
Действительно, за болезненной особой уже поднимались двое плечистых грузчиков с огромным фанерным ящиком.
Женщина спрятала проездной, вошла в музей и свернула налево, в директорский коридор.
Евгений Иванович Легов, начальник службы безопасности Эрмитажа, обладал очень выгодной внешностью. Невысокий, плотненький, с круглой лысой головой, жизнерадостным румянцем на круглых щеках и маленькими детскими ручками, он производил на малознакомых людей впечатление человека безобидного и безопасного.
Впечатление это было обманчивым. Те, кому довелось столкнуться с Леговым, хорошо знали, что за безобидной внешностью скрывается настоящий профессионал, мастер своего дела, человек решительный и жесткий.
Легов был полковником ФСБ и, перейдя на работу в музей, не утратил связей с этой серьезной организацией, что очень помогало ему в сложных и щекотливых ситуациях. Разумеется, помогало не только ему, но и руководству музея.
Легов шел по служебному крылу Эрмитажа, с досадой обдумывая последние события. Убийство Карла Антоновича Тизенгаузена бросало серьезную тень на его службу. И как назло, он был в командировке в тот несчастливый день!
Прямо на рабочем месте убили видного сотрудника Эрмитажа – и никаких следов, никаких зацепок! Самое же главное – до сих пор неизвестен мотив убийства. Сослуживцы Тизенгаузена не могут однозначно ответить, пропали ли из кабинета Карла Антоновича какие-нибудь ценные экспонаты… Все-таки учет художественных ценностей в музее еще далек от совершенства!
И работать совершенно невозможно, потому что его заместитель Василий Соловый не сумел отвязаться от милиции. Легов считал, что все, что происходит в Эрмитаже, – это их сугубо личное дело, служба безопасности сама должна разобраться. Если нужно, он может задействовать свои многочисленные связи в ФСБ. А уж когда найдут преступника, то и сдать его милиции, мол, мы свое дело сделали, теперь он ваш. Искать преступника по горячим следам его службе гораздо легче, поскольку они здесь, если можно так выразиться, как у себя дома, всех знают, и сотрудники Эрмитажа относятся к ним лучше, больше доверяют.
Тут Евгений Иванович вспомнил, что снова замешался в дело некий Старыгин, и помрачнел. В свое время много крови попортил он Легову, когда случилась кража Мадонны Леонардо. О том, что сам Легов попортил тогда Старыгину крови неизмеримо больше, Евгений Иванович предпочитал не вспоминать.
Легов остановился перед кабинетом Тизенгаузена.
Бумажка с печатью на двери была, несомненно, повреждена…
Опять непорядок! Кто это здесь хозяйничает?
Легов повернул ручку и вошел в кабинет покойного.
В помещении было полутемно, единственная включенная настольная лампа стояла почему-то на полу возле шкафа. И там же, на полу, ползала на четвереньках какая-то особа женского пола в помятом и запыленном брючном костюме, отдаленно напоминающем мальчиковую школьную форму шестидесятых годов прошлого века.
Решив, что в кабинете хозяйничает не в меру ретивая уборщица, Легов строго гаркнул на нее: