Америка могла купить и продать этих снобов с потрохами без проблем. Если бы только они захотели заработать деньги, наклеив на себя товарный ценник.
Решительной походкой она направилась к стеклянной двери на улицу.
– Мадам, – обратилась к ней девица, сидевшая за кассовым аппаратом, рядом с большим пакетом древесного коричневого цвета, украшенным фирменным логотипом «Сильван Маркиз». – Ваш заказ.
На лице этой француженки было такое выражение – нейтралитет, подкрепленный скрытым убеждением превосходства, – что Кэйд внезапно захотелось дать ей пощечину. Кэйд колебалась. Ее кредитную карту также могли воспринять в штыки, поэтому, еще больше разозлившись, Кэйд высокомерно вытащила свою кредитку и вручила ее кассирше. Оглянувшись, она заметила, что Сильван Маркиз наблюдал за ней из-за окна, изгиб его тонких губ выражал изумление, раздражение, презрение. Кэйд сжала зубы с такой силой, что не удивилась бы, если бы они хрустнули и сломались. Но он тут же вернулся к своей работе. Наверняка уже выбросил ее визит из памяти.
Она подтвердила оплату со своей кредитки, обогатив его банковский счет почти на тысячу долларов за пять ничтожных коробок шоколада, и решительно вышла на улицу.
Ей отчаянно захотелось эффектно умчаться в шикарном лимузине или таинственно раствориться в сумерках парижского заката. Но она лишь сделала десять шагов, перейдя через улицу, скрылась за темно-зеленой дверью парадной и, войдя в крошечный лифт, осознала истинную причину стройности француженок. Клаустрофобия. Пакет с коробками конфет вдавился в ее ноги. Скрипучая кабина подъемника остановилась на шестом этаже. Кэйд оказалась в комнатке по размеру в половину меньше ее домашней спальни, бросила пакет с коробками на кровать и сердито взглянула в окно на сияющие внизу витрины магазина Сильвана Маркиза. А как она обрадовалась, сняв эту маленькую квартирку напротив его шоколадной кондитерской. Подобная близость казалась гораздо более реальной, более подходящей для осуществления задуманного ею проекта, чем далекий роскошный отель на Елисейских Полях. Это можно назвать своеобразной жертвой, как и факт, что Кэйд собиралась выяснить, как пользоваться прачечной самообслуживания, но цена неудобств казалась разумной.
До нынешнего момента. Сейчас же она стояла в крохотной квартире, торчала под крышей дома над этой кондитерской как идиотка. Она могла еще, положим, перебраться в отель. Но тогда в чем смысл ее присутствия в Париже, если она просто переедет в отель, словно прикатила сюда в обычную командировку?
Украдкой взглянув на брошенный на кровать пакет с шоколадными конфетами, Кэйд решительно сказала себе: «Ни за что». Она вновь покосилась на пылавшую внизу вывеску «Сильван Маркиз». Из коробок уже просачивался запах шоколада. Ее родной городок пропах шоколадом насквозь. Хотя и не таким шоколадом. Не такого отборного качества, созданного фантазией и руками одного мастера.
Может, попробовать одну конфетку? Чтобы убедиться, насколько его перехваливают. Когда ее язык ощутил вкус полнейшего искушения, вся ее злость исчезла, она беспомощно уткнулась лбом в оконное стекло, пытаясь удержать на губах презрительную усмешку. Что было трудно сделать с тающей во рту шоколадной вкуснятиной.
Маркиз произвел на нее сильное впечатление. Прискорбно, что при этом он оказался редкостным идиотом.
Глава 2
«Gonflée»[13], – презрительно скривив губы, подумал Сильван, закладывая остывший шоколад обратно в пароварку для разогрева.
На самом деле мнение этой самозванки о собственной персоне было настолько раздутым, что у него просто руки чесались проколоть его. Он надеялся, что сумел пронзить ее взглядом. Сильван взрослел, практикуясь в подобных взглядах, способных уязвить самомнение любого индивида. Во Франции искусство испепелять взглядом оттачивалось веками и передавалось от поколения к поколению.
Он вылил на холодный мрамор треть порции шоколада, проводя по нему длинной эластичной лопаткой, захватывая, ловко складывая и вновь распластывая горячие слои перемешиваемой массы. Расстроился, что приходилось повторять этот этап. Хотя на него не похоже, чтобы мелкое происшествие, типа появления наглой миллиардерши, заставило его прервать процесс изготовления шоколада.
Поглаживая массу, Сильван вдруг вообразил обнаженные плечи посетительницы, мысленно сняв с нее пальто и кашемировый свитер. Его рука скользнула дальше, искусно улучшая качество будущего шоколада.
Сильван немного покраснел. В юношеском возрасте он часто вспыхивал маковым цветом, когда в самые неуместные моменты ему вдруг представлялись обнаженные женщины. Несколько воспоминаний о краске смущения, заливающей его во время разговоров с учительницами или симпатичными подружками, еще слегка терзали душу. Как унизительно! Но Сильван уже научился владеть собой. Хотя считается, что воздержание зачастую неподвластно большинству мужчин.
Странно и поистине неудачно, что женский ум организован иначе – слабому полу свойственны поверхностная сексуальность и непосредственность.
Американская посетительница, вероятно, не воображала его обнаженным. Она лишь вообразила, что может купить дело и достижения всей его жизни, словно они являлись милой парой туфелек в витрине магазина и она могла забрать их домой как сувенир из Парижа.
Сильван скрипнул зубами в приступе гнева.
Чему их только учат в заокеанской стране?
– Я предупреждал тебя, что это варварская страна, – заметил в телефонном разговоре Джеймс Кори, дед Кэйд, которого все члены большой семьи в шутку называли дедушкой Джеком. – Разве я не рассказывал тебе, как однажды попытался наняться в компанию Линдта, чтобы научиться делать их драже? Не смог даже собеседование пройти. А ведь я владел крупнейшей шоколадной компанией в Штатах… Об этом я, разумеется, никому не сообщал. Зато заплатил одному местному парню, чтобы тот помог мне сочинить хорошее резюме, но не смог устроиться туда даже на обжарку очищенных какао-бобов. Швейцарцы – снобы, – добавил он, с привычным удовольствием смакуя и подчеркивая свою антипатию к жителям этой страны.
– Да, я все помню, – отозвалась Кэйд.
Два года назад они отметили восьмидесятилетие дедушки – грандиозное празднование тянулось целый месяц – от шоколадного фестиваля по всей стране до сельской ярмарки в их городке Кори. И теперь, в восемьдесят два года, он еще твердо стоял на ногах. Правда, увлекшись воспоминаниями, постоянно рассказывал старые истории. И ее отец, фанатично преданный делу, выделил дедушке Джеку целую лабораторию на фабрике для его причудливых вкусовых экспериментов. Перед отъездом Кэйд он занимался тем, что пытался придать шоколаду вкус шпината. Рабочие с фабрики решили разыграть ее и не предупредили, когда она отправилась искать деда, что ей придется попробовать плоды этих стараний.
Вспомнив тот вкус, Кэйд поморщилась.
– И тогда я решил подкупить одного из местных рабочих, уже узнавших их секреты, – горестно заявил дед. – Однако… – он вздохнул, – мне больше понравилось бы оказаться там. Просто пройтись по цехам тех швейцарских фабрик. Не с одним из тех глупых формальных визитов, когда прячутся любые секреты, но самому увидеть настоящую творческую кухню. Однажды мне почти удалось сговориться с одним парнем, да только Линдт пронюхал об этом, и сотрудники службы безопасности компании в мгновение ока злобно выставили меня оттуда.
– Да, но…
– А мой папаша – твой прадед Кори, милочка, – на какие только авантюры он не пускался, надеясь раздобыть секретный рецепт молочного шоколада. Маскировка, подкуп, шантаж – ты еще не слышала от меня о том шантаже, Кэйди, – попытки проникновения во вражеский тыл. Да, вот было времечко, доложу я тебе.
– Но это совсем другое, дедушка. Сейчас я пытаюсь сговориться с маленькими кустарными кондитерскими. Я предложила одному из владельцев миллионную сделку. – Она представила, как поморщился дед.
– Я не стал бы бросаться миллионами ради скромных перемен. Ты шутишь?! Мне никак не удавалось научить тебя ценить деньги.
– Дедушка! Ты приставал к папе, не позволяя нам заработать даже десять центов в день на уборке наших комнат. Позволь напомнить тебе, что подготовительная школа тянулась очень долго.
– Баловство, – нежно проворчал он. – Нет уж, позволь мне напомнить, что вам с сестрой это пошло только на пользу.
– Да уж, дедуля, мы не могли позволить себе ничего купить, даже перекусить не могли!
– Вам следовало брать из дома наши шоколадки, – заявил он. – Моим внучкам нет нужды покупать дрянные батончики «Марс» в уличных автоматах.
Кэйд закатила глаза. Она, конечно, перепробовала за долгие годы все виды сладостей фирмы «Марс», но чисто с познавательными целями. Еще испытывала тоскливое желание, замечая в закусочных автоматы с пакетиками фирмы «M&M» и сознавая, что никогда не позволит себе купить их. (Единственный раз, когда она сломалась во время уединенной командировки, был ее маленькой тайной.) За все свое детство Кэйд попробовала эти драже несколько раз. Даже подруги не могли угостить ее на вечеринках, поскольку их родители боялись обидеть наследницу компании Кори.
– Я лишь упомянула о возможных миллионах. А он мог бы вести себя со мной более вежливо и любезно.
– О, нет! – Голос деда стал встревоженным. – Не хочешь же ты, милая, чтобы какой-то француз расточал тебе любезности? От них может заледенеть твоя душа. И уж никогда не оттает. Вот швейцарцы на редкость бестактны и грубы, если они и бывают вежливы, то этого не удается заметить. Но французы… они в этом деле мастера. От французской «вежливости» можно сигануть с Эйфелевой башни.
Кэйд огорченно постучала по лбу костяшками пальцев.
– Ну, дедуля, мне просто хочется осмотреться здесь. Понимаешь? Узнать, какая у них тут жизнь. Приобщиться к духу Парижа. И завладеть их шоколадными конфетами.
– Еще как понимаю, – со вздохом произнес дед. – И полагаю, что это наша роковая ошибка. Не трать попусту силы на этих снобов. Они могут лишь обидеть тебя, и ты еще, чего доброго, потеряешь веру в себя.
– Я не собираюсь позволять ему обижать меня, – солгала Кэйд.
– Ладно, милая. Запомни одно: они могут сколько угодно изображать снобов, но в далеком сорок пятом именно наши солдаты раздавали наши шоколадки, и тогда французы их уплетали за обе щеки с удовольствием.
Кэйд усмехнулась. Они производили крупные партии того старого пайкового шоколада к годовщине начала высадки союзных войск в Нормандии, и эти плитки не отличались изысканным вкусом – военные особо настаивали лишь на максимальной питательной ценности.
– Может, поэтому они были так агрессивны и грубы?
Не говоря уже о других странностях деда и его увлеченных экспериментах по внедрению в шоколадные плитки шпината.
Дед раздраженно фыркнул:
– Ну, когда-то им было не до гордости!
Кэйд попыталась взять на вооружение старые бодрящие разговоры об участии американцев во Второй мировой войне: «Разве тогда они кичились своим превосходством?» Но вдруг живо вспомнила брезгливое выражение на лице Сильвана Маркиза, и ее плечи вновь печально поникли. Вот уж не думала она, что придется пользоваться заслугами событий, произошедших почти семьдесят лет назад. Что же делать, чтобы изменить его отказ на тот восторженный прием, о котором она мечтала?
«Мерзавец. Эгоцентричный, заносчивый идиот».
Но, боже, Сильван делает удивительно вкусные шоколадные конфеты. Едва попробовав их, Кэйд уже не могла остановиться. Она даже видела их во сне той ночью. Роскошная нежность совершенного шоколада подействовала на нее наркотически, тончайшие оттенки вкусов обволакивали ее, порождая фантазии, завлекая к опасному источнику, скрытому за занавесом в недрах своеобразного и таинственного опиумного притона…
Вырвавшись из мечтательной дремы, Кэйд спрыгнула с кровати и пошла в ванную принять освежающий душ.
К сожалению, «освежающий душ» превратился в битву с гибким шлангом и полуржавой насадкой в ванне, растопырившей щербатые львиные лапы. Кто мог спроектировать такую ванну? Без всяких держателей для душевой насадки, без занавески?! В итоге Кэйд забрызгала не только всю ванную комнату, но и захваченную с собой чистую одежду. Взирая на древность подмокших, украшенных цветочками бумажных обоев, она размышляла, не завлекли ли ее в своего рода ловушку, чтобы заставить оплатить ремонт в этой квартире, сделав ее немного более… удобной. Недурно. Может, изначально в этой ванне имелась занавеска, но когда Кэйд сняла эту квартирку, владелец отыскал ее данные в «Гугле» и сообразил, какие тут открываются возможности?
Натянув одежду, она обнаружила, что водные брызги испещрили ее тонкий черный свитер и элегантные черные брюки. День едва начался, а она уже выглядит нелепо. «Твой наряд скоро высохнет, – строго сказала себе Кэйд. – До того, как ты предстанешь перед парижанами. Пора заняться макияжем». Волнующий, привлекательный и утонченный облик – как раз такой ей сейчас и нужен. Ведь за окнами Париж! И к концу этого дня она станет обычной молодой и уверенной в себе женщиной. Вполне самодостаточной, чтобы гордиться своими достоинствами – светло-каштановой шевелюрой, гармоничными чертами лица, ясными серо-голубыми глазами. И поверьте, она превратит себя в запоминающуюся особу! Да, Кэйд не сомневалась в своих способностях достичь желаемого эффекта, она уже давно и умело пользовалась косметикой. Но теперь попала в Париж.
В своем родном городке Кори Кэйд чувствовала себя свободно и независимо. Возможно, даже владела значительной долей первоклассного мирового бизнеса. Но в Париже она не ощущала себя свободной. Пока нет.
Итак, ей придется конкурировать с парижанами и, более того, с еще более заносчивыми парижанками. Придется выделиться на фоне этого яркого и романтичного города, на красоту которого веками устремлялись взоры всех иноземцев.
Она вышагивала по улочке, поеживаясь от осеннего холода и нервной дрожи, порожденной страхом, что вчерашняя неудача может стать не последней. Возле одного из ближайших домов прямо на улице под своей вывеской сидел пекарь, и холодный ветер донес до Кэйд запах выпечки. В остальном улица выглядела тихой и безлюдной. Начиналось утро хмурого дня. Кэйд выделила себе часок на прогулку по Парижу перед встречей со вторым городским шоколатье из топ-списка. А на самом деле он мог быть даже самым лучшим. Вероятно, Сильвану Маркизу просто повезло в тот день, когда мэр Парижа наградил его званием «Лучший шоколатье Парижа». И вообще, что может понимать в шоколаде какой-то мэр?
Кэйд подошла к пекарне в тот момент, когда из двери как раз выходил покупатель с пакетом в руке. Ее глаза встретились с глазами Маркиза, и она смущенно застыла.
Именно в этот момент поэтично настроенный ветер взметнул конец ее красного шарфа и игриво смахнул на лицо волнистую прядь. Часть волосков тут же прилипла к слабо мерцающему блеску для губ, который Кэйд нанесла в попытке соперничества с парижскими красотками. Прилипла, точно приклеилась. Она попыталась откинуть ее обратно затянутой в перчатку рукой. Блеск остался на перчатке, а прилипшие волосы еще и умудрились залезть в рот. Сдернув кожаную перчатку, Кэйд отбросила с лица непослушную прядь, ощущая на себе невозмутимый взгляд Сильвана Маркиза. Воплощение элегантности. Поглощенный собой и готовый погрузиться со всей страстью, таившейся под его невозмутимостью, в тот богатый мир, в какой закрыл для нее двери. Целый день Сильван Маркиз будет трудиться над душой шоколада, а Кэйд будет бродить по тротуарам, пытаясь найти того, кто позволит ей заняться тем же самым.
При желании она тоже могла закрыть для него доступ в свой мир. В мир богатства и власти. Не считая, конечно, того, что трудно закрыть доступ в мир человеку, не имеющему желания попасть в него. Она-то могла, но подобное закрытие доступа утрачивало смысл.
– И сегодня ответ тот же, – сказал он, отступая в сторону и пропуская Кэйд в магазин.
Интересно, если бы она начала душить его, то продолжал бы он хранить свое невозмутимое высокомерие даже с побагровевшим от удушья лицом?
– А сегодня я вам уже ничего не предлагаю! – бросила Кэйд, пытаясь проскользнуть мимо него в булочную.
Их легкое соприкосновение, несмотря на отделяющие слои материй шерстяных пальто, свитеров и рубашек, все-таки породило в ней всплеск жаркого волнения. Кэйд сосредоточилась на выборе выпечки, способной завладеть вниманием самого взыскательного клиента. Боже мой, до чего же повезло парижанам! И как они умудряются оставаться такими грубыми и хмурыми, когда на каждом углу в городе их ждет радушный приют и изобилие?
Коробки и подносы заполняла золотистая выпечка: припорошенные сахарной пудрой пухлые прямоугольные пироги, рулетики, рогалики, круглые булочки подмигивали глазками миндаля, изюма и шоколада. Красные ягодки возлежали на перинках бледного заварного крема, окаймленного по кругу золотистой корочкой пирожного идеального размера, чтобы уместиться в руке любого сладкоежки. Уложенные веером дольки яблок завершали десерт, удостоенный названия tarte normande[14]. Миниатюрные, облитые шоколадом шу – заварные пирожные – уютно устроились на шоколадных подушках вместительного заварного гнездышка, подобно пухлым, одетым в темные фраки снеговичкам. Мечтой нимфоманки тянулись ряды длинных продолговатых эклеров – кофейных, шоколадных и фисташковых оттенков.
Нахмурившись, Кэйд покосилась на Сильвана Маркиза. Господи, с каких пор ей стали видеться фаллические символы в благопристойных эклерах?
Если бы Сильван Маркиз не крутился рядом, она могла бы спокойно выбрать и тут же слопать несколько пирожных. Вместо этого смущение склонило ее к самоограничению. Что же выбрать? Круассаны надоели, к тому же на них набрасываются именно туристы. Pain au chocolat[15] – такую она могла есть и дома. Кэйд украдкой взглянула на пакет в его руках: что же выбрал он? Сroissant aux amandes?[16] Нет уж, она не так примитивна, чтобы есть круассан с миндалем.