Действительно, в горнице, куда ввел меня старик, было чисто и уютно. Недавно побеленные стены отдавали белизной, радовала взор веселая роспись на зеркале грубки, пестрели цветными узорами искусно вышитые полотенца. Пучки сухого шалфея и богородицыной травки, засунутые за большой портрет военного в форме сержанта, наполняли комнату немного терпким ароматом.
— Зять мой… Погиб на фронте, — пояснил старик. Он открыл дверь в соседнюю комнату и кликнул:
— Настя, иди принимай гостя!
В дверях показалась еще молодая женщина. Загорелое ее лицо и веселые карие глаза были приветливы.
— Просим садиться, — молвила она певучим голосом. — С батей пока побеседуйте, а я вечерять вам соберу.
Молодая женщина быстро засновала по комнате, ловкими движениями оправляя скатерть, накрывая на стол, нарезая хлеб.
Вскоре на столе появились традиционные соленые огурцы и помидоры, вспотевший, обвязанный чистой тряпочкой кувшин, сложенная аккуратными колечками домашняя колбаса, большой кусок сала.
Старик с лукавой усмешкой похлопал рукой по кувшину:
— Тоже собственного приготовления. Наливочка! Употребляете? Или, может, сбегать в сельмаг?
— Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, — сказал я, присаживаясь рядом с хозяином.
— Ну, тогда налей, Настуся, по первой и с нами хоть пригубь.
— Почему же только пригубить? — спросил я.
— Она дояркой в колхозе, и самое время на работу бежать, — объяснил старик.
Когда Настя ушла, Трофим Петрович налил по второму стаканчику, выпил, крякнул и еще более оживился.
— Что же вы сала даже не попробовали? Да и то сказать, закуска-то не порезана. Подождите, я сейчас! — Он открыл ящик стола, вытащил большой нож, снял с него чехол, быстро и ловко нарезал сало тоненькими ломтиками.
Я взял в руки отложенный в сторону чехол и обомлел.
«Такой же, из сырца, дратвой шит!» — пронеслось в голове, и я невольно с подозрением взглянул на старика.
К счастью, он не заметил моего взгляда, а я успел овладеть собой.
— Орудие у вас надежное! — сказал я, будто невзначай, рассматривая нож.
— Резник я, — пояснил старик. — Хожу по дворам, кабанов режу. Мне без такого орудия невозможно.
— Сами, наверное, сделали?
— Нет, я по этой части не мастер. Дед Карпо подарил мне, когда я колол у него кабанчика. Говорит, сам выковал.
— А ножны тоже он шил?
— А как же! Дед Карпо у нас, как говорится, и швець, и жнець, и на дуде игрець! На все руки мастер!
— У меня есть охотничий нож. Надо бы попросить его сделать ножны. Как вы думаете, дедушка, возьмется?
— О, это он вмиг сделает!
— Сделать-то, может, и сделает, а вот где кожи достать? Случайно, у вас не завалялось кусочка?
— Из своего материала пошьет. Чинбарит он потихоньку. — Спохватившись, что сказал лишнее, старик поправился: — Для себя, конечно… для обихода, так сказать, домашнего…
Чтобы не насторожить своими вопросами хозяина, я незаметно перевел разговор на другое. Поговорили мы об охоте и рыбной ловле, вспомнили старину. Старик, уже изрядно подвыпивший, сел, по-видимому, на своего излюбленного конька.
— Эх, мил человек! — говорил он, сокрушенно покачивая головой. — Уж слишком легкая жизнь теперь пошла. А оно-то, легкое, трудностью иногда к человеку оборачивается. Привыкает он жить на легких хлебах. Ведь раньше как было? И обувку, и одежку — все на себя — своими руками. Штаны — полотняные, постолы — сыромятные, кожух — собственными руками дубленный, одеял и совсем не знали — рядна ткали. Оно, конечно, трудно, да мастерство человек приобретает, а науку, люди добрые говорят, за плечами не носить… А теперь? Чуть что, берешь денежки — и в кооперацию. Да еще капризничаешь: и то, мол, не по фасону, и это, мол, цвету скучного. А бабы-то и совсем разбаловались — нитки ссучить не умеют! Я уж свою Настеньку корю, корю… Вспомни свою матку, говорю, первой мастерицей она в селе была.
— Остались же у вас старики, которые прежнее мастерство помнят? Вот бы и учили молодежь. Вы сами рассказывали только что про деда Карпа, про его золотые руки…
— Э, дед Карпо к нынешнему времени духу неприветливого!
— Отчего же это так? Плохо ему в колхозе живется?
— Почему плохо? — удивился старик. — Дай боже всем добрым людям нашего достатку! А только, видите ли, в чем тут дело, — старик придвинулся ко мне поближе и доверительно зашептал: — Несоответствие в их семье получилось!
Я не понял:
— Как это?
— Породнился он с людьми нехорошими. Дочку свою единственную за молодого Савчука выдал, за Степку. А тот с детства отцовским духом напитанный. Федор-то Савчук, Степкин батька, все раньше возле куркулей терся. Ну, потом, конечно, винился: темный, мол, был, опутанный. Люди поверили. А он, гад, только затаился! Как гитлеровцы пришли, сразу нутро свое гадючье показал: начальником полиции при оккупантах сделался. И сыночек тоже в полицаи подался. Намучился народ от них!
— Что же, Савчуки эти и сейчас в селе?
— Невозможную вещь говоришь, мил человек! Разве народ простил бы? Старого Савчука с бандою его, что в лесах орудовала, когда гитлеровцы отступили, Неврода поймал, и показательным судом судили. Десять лет получил. Ну, а молодому посчастливилось — с немцами успел удрать.
— А жена его где?
— Где ж ей быть? С батькой живет, с Карпом. Только через судьбу свою несчастливую злющая стала, на всех завистливая…
Прибежавшая из коровника Настя прервала нашу беседу. Постелив мне и отцу, она уселась за составление рациона для отелившейся, наконец, Зорьки, а мы со стариком улеглись спать.
Сон, однако, пришел ко мне не сразу. Много, неизмеримо больше, чем надеялся, услышал я в этот вечер!
— «Что это? — думал я. — Неожиданная удача или то случайное стечение обстоятельств, которое иногда уводит следствие в сторону, заставляет его идти по ложному пути, соблазняя мнимою очевидностью фактов? Может же оказаться, что дед Карпо никакого прямого касательства к совершенному преступлению не имеет. Подарил же он нож с ножнами и резнику! Такой же подарок он мог сделать еще кому-нибудь в селе или выполнить чей-то заказ. Только и всего. Значит, нужно проверить, у кого есть ножи и ножны, изготовленные дедом, а затем присмотреться к этим людям. Несомненно, старик помнит и всех своих заказчиков, и тех, кого он одарил. Если с ним побеседовать… Нет, беседовать нельзя! Потому что вероятен и другой вариант: обращаясь к деду, преступники были уверены, что он будет молчать. Представлялись интересными в этом плане родственные связи старика. И Федор, и Степан Савчук служили гитлеровцам. Да, но ведь и того и другого в селе не было: один отбывал наказание, другой, если не погиб, то мыкается где-то в лагерях для перемещенных лиц… Если бы один из Савчуков находился здесь, все факты стали бы на свои места: Неврода поймал Федора Савчука, из-за него бандита судили… из чувства мести отец или сын… Вот-вот… кажется, начинает вырисовываться! Младшего Савчука могли перебросить через границу, или старший мог совершить побег. Во всяком случае, эта линия, дед Карпо — Савчуки, заслуживает очень пристального внимания…»
Незаметно усталость взяла свое, и я заснул, все еще не придя к определенным выводам, не зная, что буду делать завтра.
Однако правильно говорит пословица, что утро вечера мудренее. Проснулся я со свежей головой и сразу же отбросил вчерашнее намерение — пойти к деду Карпу якобы за тем, чтобы заказать ножны.
«Если он причастен к убийству, мое появление и разговор о ножнах могут только его вспугнуть. Нет, действовать нужно иначе».
Майора Костенко и подполковника Савина несколько удивило мое предложение зайти поочередно во все хаты, якобы для опроса жителей. Однако, выслушав мои соображения, они вполне одобрили мой план. Такой опрос не поставил бы старика в какое-то исключительное положение: к нему зашли, как и ко всем. Если он невиновен, на его доброе имя не упадет тень, если же у него есть основания бояться нас, то наше появление не покажет, что мы заинтересовались именно им.
Не медля, мы приступили к делу. Посещение деда Карпа я, естественно, взял на себя, и часам к двенадцати уже стоял во дворе у его хаты, отбиваясь от лохматого пса. На лай собаки из хаты вышла молодая женщина.
— Серко, сюда! — крикнула она, и пес, завиляв хвостом, уполз под крыльцо.
— Злая она у вас, — сказал я.
— На то и держим, чтобы свое собачье дело знала, — неприветливо молвила молодая женщина, ощупывая меня быстрым, недобрым взглядом.
— Вынужден побеспокоить по долгу службы… Вы уж извините! Батюшка ваш дома?
— А где им об эту пору быть? Сапожничают.
Пропустив меня в сени, женщина приоткрыла дверь хаты и крикнула:
— До вас, батя, райцентровские!
— Что же ты в хату не кличешь, дура?! — буркнул старик.
Пока происходил этот разговор, я быстрым взглядом окинул сени. Внимание мое привлекла обычная крестьянская коса, прислоненная в углу у дверей. Полотно ее до половины было вырублено зубилом.
— До вас, батя, райцентровские!
— Что же ты в хату не кличешь, дура?! — буркнул старик.
Пока происходил этот разговор, я быстрым взглядом окинул сени. Внимание мое привлекла обычная крестьянская коса, прислоненная в углу у дверей. Полотно ее до половины было вырублено зубилом.
«Так вот из чего дед Карпо ножи делает!» — подумал я.
Пропустив меня в хату, молодая женщина замешкалась в сенях, затем тоже вошла, плотно прикрыв за собой дверь. Тем временем я представился хозяину и сообщил ему о цели своего прихода:
— Вот ходим, дедушка, по дворам, интересуемся, не заметил ли кто случайно чего-нибудь подозрительного прошлой ночью?
— Это когда Невроду-то убили? — спокойно спросил старик, откладывая в сторону ботинок на железной лапе и сапожный молоток.
— Спали мы с батей о ту пору! — негромко сердито сказала молодая женщина.
— А ты помолчи, Любка, не встревай в мужицкий разговор, — оборвал ее дед и бросил на нее короткий, укоризненный взгляд. — Вот гостю лучше стул ослобони, на ногах люди все утро…
«Знает, что мы заходили в другие хаты. Это хорошо!» — обрадовался я.
Дочь старика смахнула со стула кожаные обрезки, и я присел.
— Ноги, признаться, побаливают. Да и не только ноги — в голове все кругом пошло из-за этого убийства…
Тень усмешки пробежала по губам старика.
— Задарма, значит, ноги бьете и мозги сушите? — спросил он; в прищуре его глаз зажглись насмешливые огоньки.
Я ближе придвинул свой стул к маленькому столику, за которым сапожничал дед Карпо, и сказал доверительно:
— Служба, дедушка, такая неблагодарная. Преступник-то себе дорожку заранее стелет, а мы вслепую, во все стороны кидаемся. Потому на добрых людей надежда. И к вам потому пришел. Да, видно, тоже впустую, и вы в эту ночь, наверное, крепко спали?…
— Да, ноченьку выбрали злодеи удачную, — заметил старик сочувственно. — Вот и я, грешный, заработался с вечера, — на осень-то и зиму все обувку свою готовят! — а потом, как лег — камнем до утра и пролежал. По надобности своей даже не встал. Ну, а Любка — женщина молодая, таким всегда сладко спится.
— Жаль, не знал, дедушка, что вы сапожничаете, а то бы и я попросил с вечера набойки набить.
— А вы сегодня, как управитесь, пришлите. К утру будут готовы.
— Сегодня вечером мы уже далеко будем. Что же тут сидеть!
Тихий облегченный вздох Любки донесся из-за моей спины. Лицо старика осталось непроницаемым. Лишь в глубине его глаз на мгновение мелькнул какой-то слабый огонек, тщательно подавляемая вспышка радости. Стараясь скрыть свое волнение, дед Карпо полез в карман за табаком.
— Закурите, дедушка, моих, — предложил я и, вытащив коробку папирос, положил ее на столик, прямо на обрезки кожи.
— Нет, я ваших городских не люблю, дух у них слабый, — отказался дед Карпо.
— Ну, если наше не в лад, то мы с нашим назад, — засмеялся я и, взяв коробку с папиросами обратно, незаметно вместе с нею прихватил пальцем и маленький кусочек кожи.
Теперь можно было уйти. Еще раз скользнув взглядом по сапожному столику с лежащим на нем ботинком и просмоленной дратвой, я поднялся и начал прощаться.
— Простите, что побеспокоил вас с дочкой, от дела оторвал.
— Какое же это беспокойство? Приятно побеседовали, у нас чужие люди — редкость. Жаль только, что набоечек вам не подправил.
Старик тоже встал, вытер ладони о замасленный полотняный фартук и протянул мне руку, крепко стиснул мои пальцы уверенным движением человека, который вдруг обрел спокойствие. Дочь старика, возившаяся у печки, лишь издали кивнула мне, не поднимая опущенных глаз.
Надевая в сенях фуражку, я на мгновение приостановился. В глаза мне снова бросилась стоящая в углу коса. Однако теперь ее прикрывали мешки, обрубленная часть не была видна.
«Так вот почему ты замешкалась в сенях!» — подумал я.
* * *Часам к трем мы уже закончили все свои дела, даже успели немного перекусить. Жена Невроды не хотела отпустить нас, не накормив. Бледная, с глубоко запавшими глазами, но уже овладевшая собой, она твердо заявила:
— Не ломайте обычая нашего, мертвого нужно помянуть. На похоронах вы не будете, ну так сейчас за память его добрую чарку выпейте. Не обижайте меня с детьми.
Во время обеда женщина держала себя со спокойным достоинством, угощала нас, но сама ничего не ела.
— Не могу, — сказала она просто. — Я и тела своего не чувствую. Словно сердце одно у меня осталось да думка неспокойная.
Чтобы отвлечь ее, мы старались говорить о будущем детей, о разных хозяйственных делах, в которых колхоз обещал ей помощь. Вспоминать о страшных событиях позапрошлой ночи все, и она в том число, в разговоре избегали. Только уже перед самым прощанием Евдокия Николаевна Неврода отвела меня в сторону и, пристально глядя в глаза, сказала:
— Мертвого, знаю, не воскресить. И горю моему вы не поможете. Одно хочу услышать: найдете вы их? Есть такая надежда?… Ведь страшно жить, когда люди такие по земле ходят!
— Найдем, Евдокия Николаевна! — уверенно пообещал я. — Конечно, чем больше люди нам помогут, тем скорее найдем. Вот и вы во многом можете нам помочь. Припомните, были у вас или у вашего мужа в последнее время с кем-нибудь стычки? Или раньше кто-нибудь ему угрожал?
Женщина покачала головой:
— Нет, не упомню такого! Характеру он был спокойного, рассудительно с людьми обращался. Иной бы накричал, а он с шуткой или будто за советом, глядь, незаметно по-своему и повернет… А люди за это, к нему с уважением… За всю жизнь только один человек на него и злобился, да и тот сгинул. Даже вспоминать о том де стоит.
— А все-таки расскажите!
— Федор Савчук у нас тут начальником полиции был, а потом, как гитлеровцев прогнали, с бандой в лесу прятался. Ну, Вася, муж мой, его изловил и судить представил. Так Федор этот, Савчук, кричал тогда, что из гроба встанет, а за все отомстит…
— У него кто-нибудь остался в селе?
— Кто уж! Старуха Савчукова давно померла, сын жинку бросил и с гитлеровцами подался…
— А жена младшего Савчука что собой представляет?
— Баба как баба! Известно, осталась ни женой, ни вдовой — вот на весь свет и злобится. Все от людей в сторону. Даже в лес по ягоды или за хворостом одна норовит.
Мое решение установить за хатой деда Карпа наблюдение, после всего рассказанного женой Невроды, еще более окрепло.
Но теперь в свой, согласованный с майором Костенко, план я решил внести некоторые коррективы.
— Евдокия Николаевна, — спросил я, — нельзя ли будет поселить у вас одного человека? Только чтобы жил он под видом какого-нибудь вашего родственника, мол, в гости приехал. Для нас это большая помощь была бы.
Женщина задумалась.
— Вот уж не знаю… — нерешительно сказала она. — Братов моих здесь все знают: нет-нет и наезжали в гости в наше село. Муж сестрин — личность в районе известная, бригадир он знатный. Вот разве вроде племянник приехал? Тот, что в Донбассе на шахте работает! Летом ведь обещал навестить, погостевать. Ну и подумают люди: на похороны, мол, отпросился…
— Очень хорошо! На том и порешим. Значит, ждите завтра гостя!
Распростившись с женой Невроды, мы направились к сельсовету. По дороге я решил забежать к Трофиму Петровичу, поблагодарить за хлеб, за соль. Однако резника дома не оказалось.
— Дед Карп кликнул его… Кабана вдруг надумал резать, пояснила Настя. — Может, сбегать позвать?
— Что вы, Настенька! Зачем человека от дела отрывать? Просто передадите мой привет и благодарность за ночлег и угощение.
Я догнал своих спутников и сообщил им о только что сделанном новом открытии.
— Да, это действительно странно, — согласился со мной подполковник. — Праздника никакого не предвидится, в в это время обычно на селе никто свиней не режет. Разве для продажи старик решил? Надо будет проверить, повезет ли он мясо на базар?
— Вряд ли для базара, — с сомнением покачал головой майор Костенко. — Никакой выгоды нет. Свиньи в это время еще неоткормлены, значит, сало будет плохое, а это прямой убыток.
Уже не задерживаясь, мы выехали из села и в райцентре были еще засветло.
— Что ж, давайте поразмыслим, — предложил я, когда мы, помывшись с дороги, собрались в кабинете Костенко.
— Выводы из собранного материала можно сделать следующие, — начал майор. — Построенная нами версия вероятна, но каждый из фактов нуждается в подтверждении. Есть еще очень слабые звенья. Наиболее шатко предположение о связи деда Карпа с кем-то из Савчуков. Связь эта могла бы существовать только в том случае, если бы Степан и Федор Савчуки находились где-то поблизости от села. Возможно ли это? В отношении Степана Савчука трудно что-либо утверждать или отрицать. О судьбе его мы знаем только одно — он ушел с фашистами. Правда, его могли перебросить к нам как шпиона или диверсанта, но доказать это мы можем, только поймав его с поличным. В отношении Федора Савчука положение иное. Он отбывает наказание, и срок наказания еще не истек. Следовательно, в данное время он должен находиться в местах заключения. Если его там нет, значит, он умер или сбежал. И то и другое легко проверить.