— Ну, Черняев, тебе колоссально везёт!
— Кровь из носа, через пару минут крайний дом должен быть твой!
— Бегом вдоль забора и в огород! Мы следом за тобой!
Когда солдаты Черняева зашли в огород, я не стал дожидаться, пока они доберутся до первого дома.
— Давай быстро вперёд! — крикнул я Сенину и мы побежали в деревню.
В деревне не было никого. Вскоре вся рота собралась на перекрестке. Нужно было занимать оборону.
Черняева я послал занять длинный, уходящий вправо прогон, а взвод Сенина занял оборону на перекрестке.
Дело сделано! Деревня взята без потерь!
Я достал из планшета карту, раскинул её и стал рассматривать местность, окружавшую деревню. Калининский большак на Цветково был здесь совсем недалеко. С левой стороны от нас в двух километрах проходила улучшенная грунтовая дорога на Щербинино. В Калинине немцы пока сидели прочно. Эммаус и Городня тоже были в немецких руках. И только двухкилометровый перешеек у деревни Горохово и Губино позволил нам углубиться в немецкую оборону далеко вперёд. Сейчас от немцев всего можно было ожидать. Мы находились в пятикилометровом пространстве между двух ходовых немецких дорог. Солдаты мои, вероятно, не знают, что мы действуем почти в окружении. Очередная деревня, как деревня. Им хорошо, что немец из артиллерии не бьёт.
В Игнатово мы налетели на почтовый обоз. По сути дела, от нас там драпали тыловики и обозники. А здесь со стороны любого большака могут подойти обученные и способные вести войну боевые части и подразделения. Фортуна в одинаковом лике два раза никогда не является.
— Пройдём по деревне! Проверим оборону и несение службы, — сказал я ординарцу, — Тут [от немцев] можно всякого ожидать!
Вскоре по дороге из нашего тыла явились связисты. Они размотали провод и установили аппарат. И вслед за ними, к нашему великому удивлению, в деревню въехала упряжка, волоча за собой сорокапятку.
Первый раз за всю войну мы увидели в стрелковой цепи нашей роты наших полковых артиллеристов.
— Пушку поставите на перекрестке — сказал я им.
— Сектор обстрела прямо по дороге, в направлении высоты.
Я доложил комбату обстановку по телефону и получил от него категорический приказ. Деревню удерживать, пока не перебьют всю роту.
Ты должен удерживать деревню до самой ночи! Ночью придёт смена. Тебя будет менять стрелковый батальон с.
Что-то произошло, подумал я. Видно, в прорыв вводят свежие дивизии.
Я сидел на крыльце и смотрел вдоль дороги. Казалось, что белые скаты высоты, укрытые снегом, сливаются с небом где-то там наверху. И вдруг на самом гребне я увидел подвижную темную точку. Она то оставалась на месте, то вдруг оживала и бежала по склону вниз. Вот она исчезла совсем, как бы провалилась в снежные сугробы. Но вот она снова вынырнула и побежала вниз по откосу. Теперь её можно было рассмотреть. Это была легковая машина.
— Никому не высовываться! — крикнул я.
— Без моей команды не стрелять! — добавил я и повернулся к артиллеристам.
— Вы из своего пугала не вздумайте пустить снаряд!
— Пусть въедут в деревню сами.
— Всем сидеть на своих местах и не рыпаться!
Мы с ординарцем стояли на дороге и ждали, пока подъедут немцы. И когда легковая машина въехала в проулок и сбавила ход, у артиллеристов вдруг зачесались руки. Ничего не говоря, они лязгнули затвором сорокапятки, вогнали снаряд и стали наводить.
Я подумал, что они сделали это на всякий случай, если машина вдруг круто развернётся и даст хода назад. Я обернулся, пригрозил им кулаком и сказал: "Не стрелять! Будем брать живьём!".
Но до них мои слова не дошли. Не сделать выстрела по бегущей навстречу беззащитной цели они никак не могли. Мало того, что мы с ординарцем стояли на линии огня. Не успел я вновь взглянуть на машину, как у меня за спиной раздался пушечный выстрел и снаряд пошёл над плечом. То ли машина в этот момент вильнула, то ли эти тыловые крысы поторопились, снаряд пролетел, не задев машину. Машина резко вильнула в сторону и тут же уткнулась в сугроб.
Я выхватил у ординарца автомат и короткой очередью полоснул по щиту сорокапятки. Я мог за невыполнение приказа расстрелять их всех.
— Ты знаешь, что за это бывает в боевой обстановке? — накинулся я на командира орудия.
— Я не виноват! Они сами!
— Я пригрозил наводчику кулаком, обругал его для порядка скотиной и вернул автомат ординарцу назад.
— Смотри, чтоб немцы не разбежались из машины! — сказал я ему, — Пойдём высаживать гостей.
Мы подошли к машине. Дверцы на заднем сидении были чуть приоткрыты. В машине сидели четверо немцев. Два офицера, солдат-шофер и небольшого роста усатый фельдфебель. Я подошёл, открыл во всю ширь заднюю дверь и сказал им, — "Битте, штеен зи аус!". Из машины начали вылезать офицеры.
Первым на снег ноги поставил майор. Он поднял вверх одну руку. В другой руке он держал набитый портфель. За майором из машины вышел обер-лейтенант, он поднял обе руки. Шофёр и фельдфебель вылезли из передней дверки. К машине бежали Сенин и небольшая группа его солдат.
Я кивнул ординарцу на сиденья машины и велел ему забрать автоматы, брошенные при выходе немцами.
Показав шофёру на руль, я велел ему сесть в машину и подъехать к крыльцу.
— Садись и ты! С ним поедешь! — сказал я ординарцу.
— Разрешите и нам? Товарищ лейтенант! — попросили солдаты.
— Разрешаю! Садитесь!
— В жизни не ездил на легковой машине! Убьют, и не попробуешь! — сказал один.
— Теперь попробушь! — сказал другой и полез в машину.
Офицеры и фельдфебель к крыльцу отправились пешком. Когда я с ними подошёл к дому, телефонисты уже доложили по линии связи о захвате машины и пленных офицеров. Они сидели довольные, посматривая на меня.
— У артиллеристов руки зачесались! Пустили в машину снаряд!
— А у этих зуд на языке! Доложить захотели!
— Кто вас просил соваться не в свои дела?
— А ну-ка забирайте свой аппарат и валите отсюда вон туда, в дырявый сарай!
— Расселись тут на крыльце!
— Проводи их, Дёмин!
— А тебе, старшина, особое задание! Обыскать немцев! Культурно забрать у них документы, портфель тоже поставишь сюда.
Я сел на край крыльца, вроде как на письменный стол. Старшина стряхнул с половиц варежкой снег и стал раскладывать передо мной немецкие "аусвайсы".
Старшине помогали солдаты. У офицеров с ремней сняли черные блестящие кобуры с пистолетами "Вальтер".
Фамилию обер-лейтенанта я не записал, а фамилию майора я запомнил хорошо, по созвучию на память.
— Казак! — прочитал я в его офицерской книжке.
— Найн, Коозак! — поправил меня обер-лейтенант[104].
Майор был в отороченной мехом шапке с козырьком. Зеленоватая его шинель была подбита натуральным лисьим мехом. Это был человек средних лет, небольшого роста. У майора были толстые губы, выступающий подбородок и мясистый нос, беспокойно бегающие глаза неопределенного цвета. Вот собственно из внешности и всё, что я с первого взгляда запомнил.
Обер-лейтенант, в отличие, от майора, был молод, худ и высок. Чистое и бледное лицо его отдавало синевой тщательно выбритых щёк. Он был спокоен и сосредоточен. Стоял он позади майора навытяжку, тогда как майор сразу вспотел и как-то обмяк.
Обер-лейтенант, как бы подчёркивал [всем] своим [видом] достоинство и уважение к своему начальнику, стоявшему впереди.
По его лицу было видно, что если бы не майор, он не сдался бы так легко и просто в плен. Хотя теперь ни должности, ни звания не имели для них никакого значения. Майор почему-то сразу смирился со своей незавидной судьбой, а молодой обер-лейтенант совсем наоборот, он был возмущен, держался прямо, как будто он попал не в плен, а зашёл на приём к зубному врачу.
— Ни одного рыжего фрица! А говорили светлая раса! — сказал старшина.
— Подожди! Потерпи маленько! Попадутся тебе и рыжие фрицы! — заметил я.
— Это вы у нас светлый блондин! А они, как наши солдаты, — все чернявые!
Я смотрел на немцев, на их гладкие, из заменителя кожи, обложки "аусвайсов", а в голове у меня вертелись разные нужные и не нужные немецкие слова. Мне нужно допрашивать их, а я стал рассматривать отпечатки пальцев в их офицерских и солдатских книжках, ни одной готовой немецкой фразы. Сразу и вдруг у меня ничего не получается.
Теперь, после обыска, немцы стоят с опущенными руками. Они заметно успокоились и немного пришли в себя. Фельдфебель поглядывает по сторонам, оценивает обстановку. Майор смотрит на меня и думает, что будет дальше. Солдат и фельдфебель постукивают каблуками, утаптывая под собою снег, и вопросительно посматривают на закрытую дверь в избу. Они от холода ёжатся, подёргивая плечами. А какой на улице холод? Если нет тридцати!
При обыске майора старшина снял с него поясной ремень, расстегнул на шинели все пуговицы, распахнул её. Майор так и остался стоять нараспашку. Полы шинели подбиты мехом, он не решался запахнуть и застегнуть их. Я провёл ему пальцем по бортам и велел застегнуться.
Я спросил его по-немецки: кто он, куда и откуда едет?
Услышав мои вопросы, он как будто перед отходом поезда заторопился и, не останавливаясь ни на секунду, стал говорить какие-то слова и целые фразы. Это был сплошной поток слов и звуков. Где начинались отдельные слова, где кончались фразы — невозможно было ни уловить, ни понять.
В средней школе я учился не очень. Отец умер в тридцать третьем. Нас у матери осталось трое. Учебу в школе приходилось часто пропускать. Жили бедно. Ели мы не досыта. Я подрабатывал на вывозе снега с улицы. Немецкий знал, так сказать, по слогам. А тут сплошной поток гласных и согласных, гортанных и шипящих, вроде: "Ишь! Нишь! Кукен!". О чём говорил немец, я не мог разобрать.
— "Заген зи курц, клар унд лангзам!"[105], — сказал я.
Немец понял и сразу перестроился. Он стал произносить каждое слово раздельно и четко.
Я останавливал его, когда не понимал, рылся в словаре, искал нужное мне слово и переспрашивал. Из опроса майора было ясно, что немцы не знали о нашем подходе сюда.
— Товарищ лейтенант, что он говорит? — спросил кто-то из солдат.
— Он говорит, что мы находимся в полосе обороны[106] немецкой пехотной дивизии. И что командир их дивизии генерал Франке[107].
Солдаты удивились и тут же загалдели: — Франко! Франко!
— Из Испании приехал! — добавил кто-то.
— Это не испанский генерал Франко. Это немецкий генерал Франке!
— Родственник что ль? — не успокаивались они.
— Немецкий! — Вам это не понятно?
— Майор говорит, что 9-й армией, в которую входит дивизия, командует генерал-полковник Адольф фон Штраус[108]. По-вашему, если он Адольф, то значит Гитлер, а если Штраус, то обязательно композитор Иоганн Штраус. Сбитые с толку и не поняв ничего, солдаты стояли и продолжали удивляться.
— Все равно, товарищ лейтенант, фамилии как бы знакомые!
Вот почему я собственно и запомнил фамилии немцев и дословно весь этот разговор.
— А кто этот майор? — спросил старшина.
— Майор, — Начальник штаба. Возвращались они к себе, да не на ту дорогу свернули. Вот и попали к нам.
— А усатый, это кто ж?
— Усатый, — по-ихнему фельдфебель, а по-нашему, — старшина. Вроде как ты, Сенин.
— А тот, что сзади майора стоит?
— Немецкий обер-лейтенант! Это вроде как я, но по званию он одним рангом выше.
— Не думали они здесь встретиться с нами.
— По данным майора вчера здесь стояла немецкая рота. Почему её здесь не оказалось, он сам удивляется.
Я хотел ещё что-то спросить, но на этом допрос оборвался. Меня срочно потребовали к телефону. Где, в каких деревнях стоят немецкие гарнизоны, я не успел узнать. На проводе уже хрипел комбат.
Я сказал ему по телефону о захваченной машине и о немцах. Я даже думал, что он меня похвалит за это. Но не успел я и рта раскрыть, как получил от комбата сходу отборные ругательства.
— В полку и в дивизии знают! А ты мне ничего не докладываешь!
— У меня ротный грамотный нашёлся! Вздумал допрашивать немцев!
— Почему, мать-перемать, сразу не доложил? На легковой машине катаетесь!
— Я! Я!.. — сумел только вставить я в трубку.
— Что "Я!"? — заорал он снова, — Давай немцев немедленно сюда!
— Слышь! Чего молчишь?
— У артиллеристов две лошади. Пусть седлают их верхами!
— Сажай немцев в машину, затолкни туда одного солдата и отправляй ко мне! Артиллеристы пусть верхами сопровождают машину.
— Об исполнении доложишь мне лично по телефону! Я буду на телефоне сидеть.
Мы быстро засунули немцев в машину, посадили на заднее сидение солдата с портфелем. Я захлопнул дверцу машины, и она пустила сзади белый дымок.
Когда машина, виляя, покатила по дороге, я повернулся, вздохнул с облегчением и пошёл к телефонистам докладывать комбату.
Комбата на проводе уже не было. Телефонисты доложили ему, что машина и немцы под конвоем уже отправлены. Каждый старался приобщить себя к этому делу.
Я вернулся к крыльцу, сел на ступеньки, раскрыл перед собой карту и закурил.
— Куда теперь нас бросят? — подумал я, — Где-то хлебнём мы теперь смерти и крови? Вон, другие полки на Волге захлебнулись и результатов никаких. Сегодня вечером нас сменят, а завтра опять новая деревня!
Я свернул карту и решил сходить, проверить посты. Позвав с собой ординарца, я пошёл в дальний конец деревни, где стоял взвод Черняева.
— Ну, как?
— Всё тихо! — ответил он, — А что говорят пленные?
— Немцы говорят, что они нас здесь не ждали. И я рассказал Черняеву о допросе майора.
* * *
В полку и в дивизии в это время шла лихорадочная работа. Было принято решение внезапным ударом силами двух полков захватить деревню Марьино. В дивизии торопились. Немцы ничего не знают о нашем продвижении. Взять сходу Марьино и отрезать немцам дорогу от Эммауса и Городни. Для захвата деревни подвели четыре батальона по две сотни солдат. В стрелковые роты придали пулеметные расчеты станковых пулеметов "Максим".
Ночью в деревню[109], где мы стояли, явился комбат. С ним пришла рота сменщиков из другой дивизии. Он показал мне по карте маршрут движения и велел вести роту на опушку леса, что напротив Марьино[110].
Вернувшись по дороге несколько назад, мы сошли в снег и стали подниматься к лесу.
— Войдём в лес, приказано не курить! |Огонь от папиросы ночью хорошо виден!|
Пройдя лес, я на опушке положил своих солдат.
— Не забудьте о куреве! Деревня на бугре! Оттуда всё видно!
Вскоре на опушку леса телефонисты размотали связь. Было уже темно. Пришёл наш комбат и мы, командиры рот и взводов, пошли вместе с ним по открытому снежному полю, уходящему вниз, выбирать исходную позицию.
Мы подошли под обрыв, а впереди на бугре стояла деревня. Её очертания смутно проглядывали сквозь заснеженные кусты. Видна была только церковь на правом конце деревни. Её темный контур слабо обрисовывался на тёмном ночном фоне неба.
— Твоя пятая рота рассредоточится здесь, в кустах! — сказал комбат.
— А ты, Татаринов, со своей займёшь позицию правее, со стыком на фланге пятой. Дальше, в открытом поле, будут стоять станковые пулемёты. Они в атаку не пойдут. Они будут с места поддерживать вас пулемётным огнём. За ними, правее, будет наступать соседний батальон. После того, как вы ворветесь в деревню, слева охватом, на деревню пойдет соседний полк.
Мы обошли свои участки, уточнили границы рот и вернулись обратно. Не доходя до леса, в низине нас ожидали штабные полка.
Всё, как на войне! — подумал я. Сам командир полка Карамушко вышел на рекогносцировку. Около него стояли штабные, собрались комбаты, подошли и мы, командиры рот и взводов.
Командир полка ещё раз уточнил задачу, отдал короткий, в двух словах, боевой приказ и в заключение сказал: — Имейте в виду! Это наше генеральное наступление! Сейчас разведёте своих солдат по местам! Займёте исходное положение! С рассветом атака! Сигнал для наступления, — два выстрела из пушки с нашей стороны!
— В роты дадут связь. При выходе на исходную, доложите свою готовность! Надеюсь всё понятно? Действуйте! Все по своим местам!
Командир полка дошёл до леса, сел в ковровые саночки и укатил восвояси. Комбаты заметались и тоже пропали, исчезли куда-то в ночную мглу.
Мы, ротные и взводные, остались одни. Мы стали расходиться, нам нужно было идти за своими солдатами. |Мы шли по заснеженному полю, которое не круто поднималось к опушке леса. Здесь| На опушке лежали наши солдаты.
Я поднял роту, и мы стали спускаться к исходной позиции по протоптанным нами в снегу следам. Я отдал боевой приказ, развёл солдат, как мне было приказано и положил их в снег. До рассвета оставалось ещё много времени. Ночь была тихая, тёмная и довольно тёплая.
Я снял с рук меховые варежки и лёг на спину Рукам было не холодно. Рядом, около небольшого развесистого дерева [берёзы] лежали ординарец и телефонист.
Ординарец, перевалившись через спину, продвинулся ближе ко мне и торопливо зашептал:
— У майора под шубой на тонком ремешке висел фотоаппарат.
— Старшина его срезал, майор даже не заметил!
— Может, возьмете вы? Он мне совсем ни к чему!
— Ранят, пожалуй, а тут с аппаратом мыкайся!
— Всё равно, кроме вас никто снимать не умеет.
И ординарец протянул мне блестящий футляр фотоаппарата.
Я посмотрел на него и спросил: — "Почему аппарат не отправили вместе с портфелем? Майор на допросе скажет и полковые потом загрызут меня. Они любят, когда трофеи преподносятся им лично. Скажут, в фонд обороны, голодающим детям в блокадный Ленинград".