Утро наступило как-то сразу. Из роты, что ушла вместо нас вперёд, появились первые раненные. К вечеру за мной прислали связного, меня вызывали в батальон.
При встрече комбат, конечно высказал своё неудовольствие и велел, как он выразился, непромокаемую вывести немедленно на исходное положение вперёд.
— Атаку четвертой роты немцы отбили! — добавил он.
О потерях, что они были большие он ничего не сказал. Не хотел, чтобы я был в курсе дела.
— Ты со своими выходишь на опушку леса и занимаешь исходное положение! Телефонную связь тебе дадим!
Каждый умирает в одиночку!
Здесь, в непосредственной близи от деревни, костров не разведёшь. Хотя солдаты не всё, как следует подсушили, но что сделаешь, приказ есть приказ, нужно ложиться в снег. На теле досохнет!
Впереди нас, на снегу в открытом поле лежат раненые и убитые четвертой стрелковой роты, которую вместо нас послали на деревню. Одни будут ждать темноты, другие останутся здесь до весны.
Мои солдаты довольны, что на марше залезли в воду и промочили ноги до колен. Зато пока живой! Один день да наш!
— Вот так бы каждый день! — услышал я разговор среди моих солдат.
— Пусть посылают! Мы хоть по горло в воду! А потом подальше в лес, шмутки сушить!
— А вон Лёнька и Егор остались сухие! Им море по колен!
— Чего по колен? Они, как доходяги, всегда сзади топают!
Ночь прошла без стрельбы. Часть раненых успела ползком выбраться к лесу. Утром, как обычно, заработали немецкие батареи. Немец взметал в небо снежные сугробы, облака снега и дыма летели вверх от замерзшей земли. Сюда на опушку леса снаряды не долетали. Они рвали остатки роты, которая лежала впереди. По разрыву снарядов и по звуку немецких пулемётов можно было представить, что творилось на передке. Немцы не выдерживали, когда русские подползали слишком близко. Они начинали нервничать, торопиться, и метаться по деревне.
А сейчас, прислушиваясь к разрывам и спокойному рокоту их пулемётов, было похоже, что живых солдат, лежащих впереди не осталось совсем.
Видно очень нужна была эта деревня и нашим, и немцам. Одни не жалели стволов и снарядов, другие не считали и не жалели своих солдат.
А что сделаешь, если на то категорический приказ из штаба дивизии или ещё даже с самого верха. Взять деревню любой ценой! А с одними винтовками не всегда получается.
Но вот и на опушку леса, где мы лежим, немцы бросили первый снаряд. Он пролетел над головой и глухо ударил сзади между деревьев. Второй при подлёте затих и через секунду рванулся рядом.
На душе кошки скребут, когда их пускают по одному. Вот завыл третий. Твой он или пронесёт? Лучше бы бросили сразу десяток и заткнули стволы. А эти одиночные, как бритвой по горлу! Резанёт или нет?
Мы лежим метрах в ста позади наступавшей роты, дым и гарь разрывов ветром сдувает на нас. Да ещё эти одиночные, как серпом по мягкому месту. Хотя, если подумать, нам лучше чем им.
К полудню небо нахмурилось. В лесу потемнело. Казалось, что зимний день уже близится к концу. И вот тяжелые хлопья снега стремительно понеслись сплошной пеленой к земле. Стрельба с немецкой стороны прекратилась. Немцы зачехлили свои стволы.
Используя затишье, к опушке леса побежали раненые, ползком подались тяжелые, доложить по телефону явились связные.
— Командир роты жив? — спросил я связных.
— Жив! Там с ним человек десять живых осталось!
Я позвонил в батальон, доложил комбату обстановку и просил прислать санитаров с волокушами, для отправки в тыл тяжело раненых.
На следующий день, собрав остатки роты, их снова пустили вперёд, рассчитывая под снежную завесу малыми силами ворваться в деревню. Но новый мощный налёт похоронил в снегу небольшую отважную группу.
Живой цели перед немцами не было, они прекратили стрельбу. Деревню нахрапом не возьмёшь! Штабные запросили передышки. В батальоне практически осталась опять одна стрелковая рота.
Пушка и два станковых пулемета из батальона куда-то исчезли, а с одними винтовками на деревню в открытую не пойдёшь. В этом только что убедились.
А снег всё валил и валил, укрывая изорванную чёрными плешинами землю. За несколько дней навалило целые сугробы.
Ночью по телефону я получил приказ перейти к обороне. Солдаты обтоптали снег вокруг себя и залегли за стволы деревьев на самой опушке леса. Ночью из штаба не звонили.
Смерть телефониста
Утром, когда рассвело, телефонист окликнул меня.
— Товарищ лейтенант! Вас вызывают к телефону!
Телефонист сидел на поваленной березе, привалившись спиной к стволу толстой ели. Я подошёл к нему и протянул руку за трубкой. Он поднял на меня свои глаза и подал мне телефонную трубку. Рука его с трубкой застыла, задержалась на мгновение в воздухе. Я взялся за трубку и легонько потянул её на себя, а пальцы телефониста почему-то не разжимались. Я поглядел на парнишку и хотел было сказать: — "Давай трубку! Чего держишь её?".
Но готовая фраза оборвалась у меня на полуслове. Комок подкатил к горлу. Я проглотил слюну и увидел. На белом лбу у паренька появилось маленькое розовое пятнышко, совсем меньше копейки. Пятнышко быстро покраснело и налилось алой кровью.
Кровь в виде тонкой струйки поползла к его бровям и переносице. Глаза телефониста по-прежнему смотрела на меня.
У меня мелькнула мысль. Как пуля могла прилететь со стороны немцев, если я своим телом прикрываю, солдата с той стороны. Откуда она взялась? Пуля прилетела неслышно! Ни щелчка! Ни малейшего звука! Только красное пятнышко появилось на солдатском лбу!
Рука телефониста упала и коснулась снега. Трубка телефона вывалилась у него из руки. А глаза чистые, как живые, с грустью и тоской продолжали смотреть на меня.
Солдаты, стоявшие рядом, умолкли и оцепенели увидев ручеек алой крови сбегавший по его лицу. Тонкая струйка сбежала к переносице, обошла вокруг губ и остановилась на подбородке. Здесь она задержалась и крупными каплями стала падать на шершавую шинель и в раскрытую ладонь руки. Он ронял капли крови, и даже мертвый собирал в горстку по капельке свою кровь. Глаза его были устремлены на меня, как на живого свидетеля этого последнего мгновения. Так исчезла ещё одна жизнь. Он отдал её за Родину без вздоха и сожаления.
Прошло несколько томительных минут, пока один из солдат не обратил внимание на дребезжащий телефон. Солдат поднял трубку с земли, приложил её к уху и обратился ко мне.
— Вас товарищ лейтенант!
Я махнул рукой. Мне било не до трубки. Я пошевелился, повел в стороны плечами, поднял локти вверх, подвигал туда-сюда спиной. Боли нигде не было.
— Нигде не болит? — спросили солдаты.
— Пуля не должна пролететь мимо меня!
— Ну-ка посмотри! На спине, в полушубке вырванный клок меха есть?
Солдаты осмотрели полушубок со спины. Они поковыряли пальцами в старых дырах.
— Так не больно? А так?
— Нет, не болит!
— Ну-ка раздевайтесь, товарищ лейтенант! Будем под полушубком искать, а то в этой шерсти ни черта не видно!
— Пуля, она когда насквозь, её сразу не учуешь. Потом заболит!
— А ты откуда, знаешь?
— Старики говорили!
Я снял портупею, скинул полушубок и почувствовал, как холодная струйка побежала у меня по спине.
— Снимайте гимнастерку! На белом нательном белье пятно крови сразу будет видать. С меня стянули гимнастерку, погладили руками по нательной рубахе. Помогли снять последнюю солдатскую рубаху с завязками, но крови нигде не нашли.
— А что там, сырое на спине? — спросил я солдата.
— Это вы вспотели!
Я стоял перед солдатами в полуголом виде. Солдаты тыкали пальцами, ковыряли мои родинки.
— Ну вы и счастливый, товарищ лейтенант! Сколько у вас родинок!
Кто-то предложил потереть спину снегом.
— Кровь, она сразу не пойдёт!
— Пулю, стерву, сразу не учуешь!
— Вот намедни, был случай! Идёт Егор, а у него кровь из рукава. Лёнька больной, а Егор здоровый мужик! Лёнька ему и говорит: — "У тебя Егор кровь из руки течёт!" А он оборачивается и спрашивает:
— Ну да! Где ж она?
— С рукава капает.
— Сняли шинель, засучили рукав, а у него пулей клок шкуры содрало! А ведь шёл человек и рука не болела!
Я посмотрел на солдат. Вижу, пошли фронтовые рассказы. Взял у солдата нательную рубашку с завязками, стряхнул её, чтобы вытряхнуть вшей, осмотрел её, растянул рукава и стал одеваться.
До деревни недалеко. Метров четыреста будет. Как пролетела пуля? Откуда она взялась? Из всех стоявших кучкой выбрала себе одну жертву. Как нелепо всё получилось!
Пока я раздевался и одевался, на телефон никто внимания не обращал. Какие тут телефонные разговоры! Командира роты на вшивость и на пули проверяли! И когда мне снова передали трубку, я услышал недовольный голос комбата. Я не стал рассказывать ему, что здесь произошло. Подумаешь потеря! Смерть одного телефониста! Когда целая рота только что легла под деревней! Целая сотня легла и исчезла в снегу. По телефону я получил приказ готовить роту к наступлению.
— Даю тебе два дня! Разведай деревню и подготовь солдат брать её штурмом на рассвете!
К вечеру я велел ординарцу почистить диски и автомат. Набить диски патронами, и обмотать автомат чистым бинтом.
— Возьмём с собой бинокль и пару гранат! Приготовь чистые маскхалаты! Ночью пойдём под деревню!
— Вещмешок с барахлом оставишь здесь! Бинты не забудь!
Я решил, что под деревню мы с ординарцем выйдем перед рассветом. Найдём подходящее место, ляжем в снег и будем вести наблюдение целый день до следующей ночи.
Ночь прошла без стрельбы. Немцев никто не беспокоил. Снегопад прекратился. Заметно похолодало. В воздухе поблескивая закружились редкие снежинки.
В полной темноте мы покинули опушку леса и двинулись вперёд увязая в глубоком снегу.
Из деревни в нашу сторону изредка летели ракеты. При взлёте мерцающего огня мы валились в снег, опускали головы и ждали когда ударившись она, ткнётся в снег и зашипит угасая.
Осветительная ракета гасла. Наступала черная темнота. Мы поднимали головы, снова вставали на ноги и, вскидывая вверх коленки, продвигались вперёд. До деревни оставалось метров двести не более, но мы хотели подойти ещё ближе, чтобы разглядеть немцев и их огневые средства.
Если летящую ракету проводишь взглядом до самой земли, то когда она упадёт и погаснет, вокруг себя ничего не увидишь. Все эти нужные моменты в нашем деле имели значение. Когда на переднем крае тихо и немец светит ракетами, волноваться нечего, он тебя не видит.
Пустит дежурный пулемётчик со скуки поверх снега очередь трассирующих и пойдут они волнистой змейкой освещая след на снегу.
Сначала мы шли во весь рост. Вязли в снегу по колено. Попробовали ползти. Снег рыхлей, тяжелый. Проползли метров десять, вспотели и дух не могли перевести. На лежку в снегу нужно подходить без горячки! Я тронул ординарца за плечо, поднялся на ноги и пошёл вскидывая ноги.
При ходьбе нельзя делать резких движений. Наблюдатель издали может тебя заметить. Лохматый заснеженный куст показался чуть впереди и правей. К нему мы повернули и направили свои стопы.
Ночью зимой вообще трудно держать направление. Ориентиры размыты, прямой путь по ним не возьмёшь, расстояния скрадены, снежное пространство обманчиво, оглянешься назад, а следы твои заворачивают куда-то в сторону.
Нужно иметь собачий нюх, чтобы пройти в открытом поле и не сбиться с прямой.
Вглядываясь в серую мглу, часто присаживаясь, мы наконец подошли к кусту. Под кустом сразу легли и откинулись на спину.
Нужно отдышаться, надо прийти в себя, собраться с мыслями и оглядеться кругом. Скоро придёт рассвет.
Под кустом сугроб. Я повернулся со спины и лёг на него так, чтобы не высовываться и иметь хороший обзор всей деревни.
Через некоторое время небо просветлело. За ветками куста с рыхлым налётом стали видны очертания сараев и отдельных домов.
Совсем близко от нас стояли два амбара и отдельный сарай. С опушки леса было не видно, что они стоят на отшибе. Они даже днём, при взгляде в бинокль терялись между снежными крышами домов. Это хорошо, что мы их обнаружили.
Мы обошли деревню слева и теперь находились, против левой её половины, а четвёртая рота накануне наступала с опушки леса против правого её крыла. И остатки роты лежали где-то в снегу далеко правей.
До полного рассвета оставалось, немного. Я повернул голову вправо и посмотрел на опушку леса. Мягко, чуть розовея, на востоке в облаках появился рассвет. Острые макушки деревьев почернели на фоне утреннего неба. Крыши домов, в отличие от снега в поле, стали заметно светлей. Я опустил на лицо марлевую сетку, выпустив её из-под капюшона на голове. Ординарец последовал моему примеру.
Сколько мы так пролежали, трудно оказать. Мелкий снежок продолжал серебриться в воздухе. Это хорошо! Видимость ограничена! Нас не обнаружат, а нам от сюда всё видно хорошо.
Лёжа за белым, заснеженным кустом, я вспомнил, как полз задом от зениток. Если бы не белое ветвистое дерево меня бы расстреляли тогда в упор. Всему этому я помаленьку обучал своего ординарца. Парень он был тощий и худой, мускулишек особых у него не было, но наше ратное дело он соображал хорошо. Вообще он был аккуратным, шустрым и толковым ординарцем. А это немалое дело! Это не денщик у командира полка! Тот чистит сапоги, полотенце подаёт для умывания, за водкой куда нужно бегает. А этот в разведку должен уметь ходить, соображать за целую роту. Считай после старшины Лоскутова, он третье лицо в роте по всем и по боевым делам. Коснись, если выйдут из строя лейтенант и старшина Лоскутов, кого вызовет комбат по телефону и спросит, почему не взяли деревню, — его, ординарца!
Сухой мелкий снег крутился у нас перед глазами, но смотреть не мешал. Там из-за угла дома дымила немецкая кухня. В дом, что стоял у раскидистого дерева входили к выходили немцы. Эх! Была бы сейчас какая-нибудь задрипанная пушка! А там чуть левее, по движению в воздухе рук можно было узнать немецких телефонистов. Они между домами натягивали провод. Видно немцы основательно и на долго решили обосноваться здесь. Но где стоит их артиллерия? Куда нацелились их пулеметы?
Я показал ординарцу рукой, чтобы он смотрел за сараем. Как бы не пряталась немцы и не маскировались, подумал я, они в течении короткого зимнего дня должны выдать себя, если сидят в амбарах или в сарае. Без движения, на холоде, в пустом сарае долго не просидишь. Пройтись захотят. Обязательно выглянут. Если в амбарах и сарае нет никого, то их можно будет ночью занять потихоньку. А потом на рассвете целой ротой рвануть на деревню. Я показал ординарцу варежкой, мол, внимательней смотри. Так думал я, наблюдая через марлю за деревней.
Марля иногда шевелилась, её подхватывал ветер, она мешала смотреть. Я отломал от куста, торчащего из снега, кусок сухой ветки и проковырял в марле два отверстия и мой взгляд упал на основание куста.
Мне показалось, что у меня под носом что-то шевелилось. Когда я присмотрелся, то увидел в снегу небольшое отверстие, из которого шёл белый дымок.
Я удивился, откинул марлю на капюшон и посмотрел ещё раз на снежный бугор. Из дыры по-прежнему подымался дымок, как из трубы тлеющего на углях самовара. Подхваченный лёгким движением ветра, он таял в морозном воздухе.
— Это мне показалось! — подумал я, — Глаза утомились! Долго смотрел! А может я сплю? И это мне снится во сне? Надо попробовать!
Я снимаю варежку, протягиваю руку назад и несколько раз щиплю себя за ягодицу. Чувствую боль. И убедившись, что всё наяву, я показываю ординарцу на снег, на отверстие и на белый дым, медленно ползущий оттуда. Ординарец утвердительно кивает головой.
— Мы лежим на немецком блиндаже, — подумал я.
Небольшой бугор снега, это блиндаж. А край бугра, это торцы бревен или сами накаты. Снегу навалило много. Печная железная труба где-то внизу. А вот, где у блиндажа выход, из-за снежного бугра не видно.
День уже кончался. Серые сумерки ночи стали незаметно ползти по земле. Я знаком подозвал к себе ординарца. Оттянув ему капюшон маскхалата и клапан папки шёпотом сказал: — Приготовь гранату! Я буду откапывать снег до трубы. Как докопаю, выдернешь чеку из гранаты и спустишь её в трубу! Всё ясно?
Надев варежку, я стал рукой разгребать снег вокруг отверстия. Расширив воронку и углубив её, я скинул варежку и опустил руку вниз. Пальцами я нащупал что-то холодное и твердое.
Я осторожно подался вперёд, вытянул шею и посмотрел на дно воронки. Внизу на дне воронки было человеческое лицо. Под снежным бугром лежал раненный русский солдат.
Мы очистили ему голову и лицо от снега. Он лежал без памяти, но живой и дышал. Это был не дым, как мне показалось в начале, это был легкий белый пар, который выходил у него из ноздрей. Работу по очистке его тела мы проделали в несколько этапов. Когда мы добрались до поясного ремня, на бедрах и ногах осталось немного снега. Когда весь снег с солдата был убран, мы увидели, что он ранен в обе ноги. Кровь мелкими пятнами успела просочиться сквозь ватные штаны. Ноги солдату побило осколками.
Солдат лежал с закрытыми глазами. Посмотришь на него, он как будто забывшись и устав, спит непробудным и глубоким сном. Холод и снег сковали его раны и остановили кровотечение.
Видно он потерял не так много крови, чтобы под снегом угаснуть совсем. А говорят на ветру человек, засыпая, замерзает мгновенно.
Снег припорошил его, укрыл от переохлаждения и мороза, вот он и остался живой. Он лежал на спине и над ним за эти дни насыпало целую кучу снега. Ровное дыхание образовало отверстие в снегу. Мы приняли его за немецкую печную трубу.
Пока мы возились с раненым, ночь навалилась совсем. Я велел ординарцу отправиться в роту.
— Из роты возьмёшь с собой четырех толковых ребят, санитарную волокушу и катушку телефонного провода!