Нас угнетала темнота и наше одиночество, оторванность от целого мира и главное — неопределённость. Все мы и я в особенности, тогда переживали ощущение неизвестности и обречённости, блуждая по ночным дорогам. Идёшь в темноту не зная куда, не ведая пути и без конца сомневаешься. Само собой появляется тягостное чувство и сознание ничтожности.
Это даже ни боязнь и ни страх. Под обстрелами мы не были, крови, убитых и смерти не видели, страха вообще не испытали. Так, вероятно, молодые и несмышленые мальчишки, не обстрелянные солдаты, без боязни и страха лезут вперёд и гибнут в первом бою. Потом, они познают мудрость солдатской смерти и жизни, если после первого боя останутся в живых.
Войны я тогда не боялся |, её я не знал и не видел. В боях и под пулями не бывал и пороха не нюхал, кроме выстрелов в училище.| Мне казалось, что война — это маневры и стрельба с огневых рубежей.
Опасность засады появляется в воображении на первых порах, на первых километрах, в начале пути, пока идёшь в темноте и постепенно привыкаешь. А пройдя с десяток километров, обо всём забываешь, не думаешь о немцах, привыкаешь к одиночеству, к запутанным перекресткам дорог, к ночным силуэтам, к ночной тишине, и всё это вместе с дорогой в такт медленным солдатским шагам уплывает назад |и остается навечно сзади. Каждый новый день и каждая ночь откладывают в твоей памяти представления. И если вчера ты в чём-то сомневался, то сегодня ты этому удивляешься. Всё это просто, логично и только так. А потом и это новое отметаешь. Опыт — великое дело! А то, что осталось сзади, оно там осталось навечно. Каждый новый день, каждая наступившая ночь откладывают в памяти прошлые воспоминания|.
Тёмное небо распласталось над нами. Безграничное ночное пространство повисло над землей. Кто мы? Маленькие крупинки, затерянные в ночном пространстве, ничтожные букашки, ползущие по земле. Да и какое мы имеем значение на этой огромной и бескрайней земле!
Где мы? В какой точке земли сейчас находимся? Уготовила ли нам судьба увидеть рассвет и ясное утро, которое придёт на смену ночи? А ночь, как и небо, необъятна и необъяснимо велика.
Как-то раз спускаясь с пригорка, мы заметили впереди неясные очертания людей. Мы сразу насторожились и стали прислушиваться. Видно было, как тёмные силуэты людей, ступая ногами, покачиваются над дорогой. Они молча удаляются от нас.
Мы решили их осторожно догнать. Подойти поближе и разглядеть с расстояния. Так оказались мы снова в хвосте у группы солдат, шагавших по той же дороге. Но это были совсем другие солдаты, не те, которых мы потеряли в начале пути. Их было немного — всего десятка два. Мы пристроились к ним сзади и прошли остальную часть ночи.
Утром на нашу дорогу стали выходить ещё и ещё отдельные группы солдат. Они неожиданно появлялись с опушек леса, выбирались из оврагов и вливались в нашу дикую колону, которая шла, постукивая подковами по каменистой дороге. Откуда-то из низины на дорогу выехали две армейские повозки, а следом за ними, на дороге появилась пушка. Она свернула в нашу сторону и влилась в общий поток. Но все эти: пушка, повозки и солдаты, шедшие впереди и сзади нас, представляли собой небольшие разрозненные группы. Они случайно сошлись на одной дороге и теперь растянувшись, шагали не спеша друг за другом. Никто из них точно не знал, куда ведёт эта дорога, и почему они по ней идут. Никто из них не мог точно сказать, где находиться трёхкилометровый проход из кольца окружения.
По началу влившиеся в колонну солдаты |из попадавшихся нам групп| думали, что по дороге идёт организованная часть, с пехотой и артиллерией. Одна пушка на полк, по тем временам было солидное вооружение!
Никто из нас не думал тогда, что в современной войне на узких участках фронта будут участвовать в сражении сразу сотни самолётов и танков, и по несколько сот стволов артиллерии. А пехота будет применяться так, для подчистки после грохота.
На нашем пути иногда появлялись новые группы солдат, но, пройдя вместе с нами с десяток километров и выяснив, что мы дикари и неорганизованные бродяги, что у нас нет запаса махорки и сухарей, они сворачивали в сторону и уходили куда-то в деревни. Мы были в растерянности и недоумении.
Повозки и пушка от нас оторвались. Бежать вниз под гору за громыхавшими повозками мы не могли. Медленный размерный ритм шага взятый в начале пути, обеспечивал нам непрерывное движение без всякого надрыва и остановки. Мы шли без привалов на всём протяжении пути. Каждый солдат нашего взвода нёс на себе оружие, боеприпасы и шанцевый инструмент. Он шёл в полной выкладке и нёс на себе всё, что должен иметь солдат на войне. Во взводе был пулемёт с запасом дисков и несколько цинковых коробок с патронами. Весь этот груз был равномерно распределен |и разложен справедливо по силам| на каждого солдата |шагавшего по дороге бойца|. И тяжёлая поступь солдат не позволяла нам бежать по дороге.
Я не торопил своих солдат и не хотел увеличивать скорости хода. Но я предупредил каждого на счёт амуниции, оружия и боеприпасов, что ничего не должно быть брошено или потеряно. Сейчас, это наша основная и главная задача. Несмотря на усталость, каждый должен выйти к своим в полной выкладке и с оружием. Это наше лицо, наш воинский долг. По нему о нас будут судить, по нему нас встретят и окажут доверие.
Солдаты идут медленно, тяжело передвигая ноги. Каждый понимает и сознаёт, что нужно идти во чтобы-то не стало. Нужно сегодня успеть покинуть район окружения. Это наша задача номер один. Это наша надежда! А чем собственно живёт человек, если не надеждой! |Солдаты понимали и шибко надеялись, что вынеси они всё это на себе, их просто так не спишут в пехоту. Они надеялись, что где-то там впереди, им снова приготовят ДОТы. А иначе не могло и быть! Рассуждали они.|
В этом году сухая и короткая осень. Сегодня 10 октября. Утром все придорожные канавы и кусты покрыты инеем. В движении, когда идёшь, холода не чувствуешь. Но белые выдохи горячего дыхания отчётливо видны |в морозном воздухе|. Начало октября, а за ночь землю уже успел прихватить холодок! День выдался солнечный и яркий. В небе плывут лёгкие облачка. И какое-то пыльное, туманное марево висит над дорогой. Замыленная [инеем] трава и кусты однообразно тянутся по обо стороны каменистой дороге и уходили назад. Впереди и в стороне никого, ни людей, ни скота на полях и выгонах, одна неподвижная пустота и ожидание чего-то.
К полудню мы проходим какую-то деревню. Мы не спросили, как она называется, нам не до неё. Деревня как деревня, большая, в несколько посадов[50]. На крыльце одного из домов стоит мужик, на вид лет сорока, на нём кирзовые сапоги, солдатская гимнастерка, на голове пилотка со звёздочкой, а вместо шинели надета деревенская поддёвка. По всему видно, что он отступая, дошёл до своей избы и дальше идти не захотел.
Маленькие, шустрые глазки так и бегали на его худом и не бритом лице. То ли он ждал от нас поддержки и понимания, то ли порицания. Но, видать, идущая по деревне колонна солдат, вызвала в нём чувство сомнения и замешательства.
— Куда же вы братцы, русские люди, идёте? — обратился он к нам, когда мы проходили мимо крыльца.
— Ладно там молодые, глупые и несмышленые! Вы-то кажись все в возрасте и в летах!
И он посмотрел поверх касок солдат куда-то в небесную даль.
— Неужто и у вас никакого понятия?
Он внимательно разглядывал моих уставших солдат, и от его быстрого взгляда, я лейтенант, тоже не ускользнул.
— Немец вчера взял Старицу и Зубцов. Сегодня он двинул войска на Калинин. Вашему брату деваться некуды! Глянь через неделю и Москву заберёт! Офицерам и лейтенантам, тем конечно, нужно драпать в лес |и скрываться подальше|. А я вот солдат, до дома дошёл и стоп! Хватит, навоевался! Идти больше некуды! Всей войне скоро конец!
Он говорил, убеждал, шарил глазами солдат, а в душе у него была неуверенность и сомнение. Будь он решителен и твёрд в своем решении, он не стоял бы на крыльце и не искал бы у нас одобрения и поддержки. У нас, у проходящих мимо, усталых и измученных солдат. Он смотрел на нас сочувственно, а сам чего-то боялся. Солдаты молча, медленно передвигая ноги, проходили мимо него, ещё ниже склонив свои головы. Они шли, как на своих собственных похоронах.
"Возможно!" — подумал я, — Кто совсем обессилел, захочет остаться где-нибудь по дороге в деревне. Солдаты не в силах нести на себе больного или безногого. Подумал! Но ничего не сказал своим солдатам и не ответил стоящему на высоком крыльце оратору.
За такие речи его могли расстрелять на месте. Но на его счастье, среди нас не было тех людей, которые занимались этим делом, как своим ремеслом. Они давно, при первых признаках немецкого прорыва, подобрали длинные полы шинелей, сели в машины и укатили в глубокий тыл.
Солдаты мои все были москвичи. А это, скажу я вам, не маловажное значение. Никто из них без особой на то нужды не захочет оседать в первой попавшейся деревне. К тому же мы верили, что доберёмся до Волги, и что на том крутом берегу нас ждут и встретят с уважением. Мы не только надеялись, мы были уверены, что за Волгой проходит ещё одна линия укреплений, что для нас там оставлено место в бетонном каземате, и они только ждут, чтобы мы вышли туда по скорей. Нам в голову не пришло, что за Волгой нет никаких укреплений, что мы в спешке просто забыты, и никто нас больше не ждёт.
Оборона нашего |Ржевского| укрепрайона была построена в одну линию и при первом же ударе немцев была прорвана. Дорога на Зубцов, Старицу, Погореле-Городище, Калинин и Москву была открыта. Связь со штабом оборвалась. Образовался "котёл", из которого, теперь задыхаясь, бежала солдатская масса. А то, что мы идём и выбираем себе дорогу, хотим вырваться из немецкого "котла", то это зависело только от нашего желания, сознания и совести. Сверни мы сейчас в любую сторону, возьми случайно неверное направление, и мы навсегда останемся за пределами войны.
Мы предоставлены сами себе, но у нас есть в душе вера и воля. Мы с трудом передвигаем тяжелые ноги, всё тело ноет и бесконечно болит от ходьбы. В начале пути почему-то болела только шея, потом боль перекинулась в поясницу, а к вечеру нестерпимо болели ноги, мы их просто за собой волокли.
Для нас было важно одно. Мы держались друг друга, мы шли по дороге все вместе, никого не потеряли, и никто не отстал. Это было, пожалуй, наше основное преимущество. Отстань кто один, свались больным в деревне, ему никто там не поможет, ему никто там ничем не обязан.
Так что держись солдат за своих! Ничего, что мы выдохлись и устали, из последних сил передвигаем ноги. У нас, брат, другого выхода нет! Нужно идти! Сам понимаешь!
На другом конце деревни мы попытались спросить старуху. Но она нам о дороге, ничего не могла сказать. Она сама была беженкой и только что, ночью, приехала на телеги из-под Зубцова.
Хотя все мелкие группы шли одной колонной и в одном направлении, но единства с военной точки зрения среди них не было. Теперь с падением Зубцова и Старицы идущие впереди заметно поубавили свой шаг. Среди отдельных групп солдат тоже были лейтенанты, но они, как и я, маршрута и карт не имели. Они шли наугад и опекали только своих солдат.
Бесконечные группы немецкой авиации летят у нас над головами. Они летят в том же направлении, куда двигаемся и мы. Видя всё это, отдельные группы солдат начинают отделяться от общего потока. Они сходят с дороги и сворачивают куда-то в сторону.
Одна группа солдат, что идёт рядом с нами, предлагает взять направление на восток, сразу идти на Москву. Другие наоборот, предлагают идти на Оленино.
Но вот нам навстречу, по дороге со стороны Зубцова, вываливает на большак большая группа солдат. Они где-то там впереди напоролись на немцев, постреляли сами и были обстреляны. Побросав убитых и раненых, обгоняя друг друга, они бежали нам навстречу. Забавно и жалко было на них смотреть. Грязные, усталые, с перепуганными лицами. Увидев нас, они обрадовались, замахали руками, прибавили шагу и поспешили к нам. Подойдя ближе, они остановились, и перебивая друг друга, сразу загалдели. Они стали рассказывать о том, что произошло с ними в дороге.
На большаке сошлись две встречные партии. Одна шла на Ржев, другая прибежала из-под Зубцова. А где был тот перешеек шириной в три километра, никто точно не знал.
Пошумев, погалдев, и солидно полаявшись, солдаты выяснили свои отношения, стратегическую обстановку на фронте и, как встревоженный рой пчёл, загудели, закружились, колыхнулись и сорвались с места. Они побежали в сторону от дороги, толпой скатились с большака, и взяв направление на Оленино, зашагали от нас. Удерживать их было бесполезно. Здесь действовал закон стихии масс.
В один миг всё изменилось. Спокойно шагавший, усталый поток измученных солдат вдруг сорвался с места и торопливо перебирая ногами, скрылся на повороте дороги, за опушкой леса. Просёлочными и лесными дорогами, куда боялись сунуться немцы, солдаты разбежались и пропали без вести. Возможно кто-то среди них торопился домой, а другой был не против пристроиться примнем и пожить на хлебах у безмужней хозяйки.
Глядя им вслед, мы недоумевали и не знали, что нам делать. Вот мы и одни! Мы по-прежнему продолжали стоять на дороге. Теперь нам снова нужно выбирать свой путь.
Немецкие самолёты, тяжело завывая, летят боевыми группами у нас над головой. Они идут ровными косяками, не обращая на нас никакого внимания. У них дела впереди поважней.
Поговорив со старшиной и выслушав, что скажут солдаты, я мысленно прицелился в то место, куда летели самолёты. Подал команду и взвод тронулся с места.
Там, куда летят самолёты, рассудил я, идут бои и должен находиться проход из "котла" окружения. Мы идём по тому же большаку, но настроение подавленное, состояние растерянное и топаем мы по дороге молчаливо. Иногда нам кажется, что мы идём не туда и нашему пути не будет конца. На дороге пустынно, кругом безлюдно и всё неподвижно. Тяжелый путь и тягостное настроение!
Я только потом осознал, что война с немцами не занятия по военной тактике у ящика с песком. Это не полевое занятие в училище, когда мы разинув рты, бегали и кричали — "Ура!" |, с винтовкой образца 1891 года|. Тогда мы кололи гранеными штыками налево и направо воображаемого противника. Теперь войну предстояло узнать с чёрного хода, познать её на собственном опыте, представить в |совершенно| другом, свирепом виде.
Иногда над нами появлялась немецкая "стрекоза"[51]. Это несколько оживляло нас в пути и отвлекало от всяких унылых раздумий. Немецкий "костыль", как приелось потом к нему это название, крутил и вертелся над дорогой, где мы шли. Он переваливался с крыла не крыло, спускался вниз, так что было видно в кабине одинокого летчика. Потом он взмывал вверх, улетал вперёд и через некоторое время возвращался снова. Но так как он не стрелял и не бросал бомбы, а только назойливо стрекотал и кружил над дорогой, мы шли вполне спокойно. Я иногда посматривал вверх и старался рассмотреть его получше.
Война шла уже полным ходом, а мы не знали ни типы, ни опознавательные знаки немецких самолётов. Кресты на крыльях и на фюзеляжах были обведены красной каймой и нам снизу, они казались красными звёздами. Мы останавливались и, задрав головы, рассматривали их.
Возможно в том направлении, куда улетал немецкий "костыль", и находился узкий перешеек, к которому мы спешили.
11 октября, в субботу, сбив наш заслон под Старицей, немцы устремились на Калинин. Перерезав железную дорогу под Зубцовым, немцы бросились на другою основную магистраль. Люди, бродившие в это время в окружении, знали все последние новости от других разбежавшихся солдат и беженцев.
Мы шли так остаток дня и весь вечер. День угасал, надвигались сумерки. Под ногами на дороге то песок, то камни, то застывшая от холода земля. А когда вошли в лес, в лесу дорога была местами перехвачена корнями деревьев. Время бежит, а мы продолжаем упорно и медленно двигаться вперёд. Когда стало совсем темно, мы свернули на широкий прогалок и, поднявшись на бугор, вступили на хорошо замощённую булыжником мостовую и солдаты сразу застучали сапогами по ней |железными набойками|.
По состоянию дороги чувствовалась близость большого города. Под ногами исправно мощёная дорога. В пригороде такие участки обычно не большие и тянуться они сравнительно недалеко. Городские власти, так сказать, поддерживают только парадный въезд.
Мы идём, а кругом по-прежнему всё неподвижно, сумрачно и неуловимо тихо. За обочиной дороги видны чёрные силуэты одноэтажных домов и заколоченные досками оконные рамы. Некоторые из домов имеют железные крыши.
Но это не Ржев, это узкая полоска домов, вытянувшаяся в один ряд вдоль дороги. Дома кажутся сумрачными, люди как будто все вымерли. Где-то на ветру поскрипывает раскрытая дверь. На фоне негромкого перебора солдатских ног по краю мостовой, этот скрип слышно на ходу, не надо останавливаться, чтобы прислушаться. Возможно люди где-то и есть. Не все расстались со своим скарбом и сбежали. Они только делают вид, что дома пустые и всеми брошены, а сами прячутся от неизвестности и от нас. Кто там в темноте шагает с оружием на плечах?
Мы идём вперёд и ног под собой не чувствуем. Кругом темнота и впереди ничего не видно.
"Ночью немцы не воюют!" — рассказывали нам отступавшие солдаты, которые успели побывать в перестрелках и боях, — "По воскресеньям у немцев — выходной!".
Сегодня 11 число, а завтра 12 — воскресенье. Возможно нам повезло, мы можем проскочит через Волгу. Сейчас впереди пустой большак и по нашему мнению он должен привести нас к берегу Волги. Но дело в том, что мы пока точно не знаем, где и как мы переправимся через неё.