Взрывы вздымались, но не ближе десяти метров. Сначала было жутко и страшно, земля ходила под ногами, бросала на несколько метров окоп. При каждом таком мощном ударе человеческое тело сжимается, суставы рук и ног стягивает в единый комок. Ты искривляешься как сжатая пружина. Хлесткими до боли в голове ударами выбивает последние мозги. Ты хочешь расслабиться, а новые удары следуют один за другим, еще больше тебя сжимает и расслабиться не дает. Люди трясутся, бьются всем телом, стучат зубами, и начинают дуреть. Некоторые охают, крестятся, читают молитвы, беззвучно шевеля губами. Весь день немцы продолжали изрыгать смертельный огонь. Высота окуталась облаком земли и дыма. Жизнь или смерть! Орел или решка? Сколько не крути, сколько не гадай, ответа не получишь! Все делается проще! Вперед о смерти знать не дано! Снаряд хряпнул так близко, что у щели, где я сидел, отвалилась земля. Второй ударил рядом с пулеметом, сбросил о него охапку соломы и заскрежетал осколками по стальному щиту. Немец перенес огонь почти к самой кромке ржи.
"Ну все!" — подумал я, — "теперь нужно ждать смерти!"
Чтобы как-то все это выдержать, я обратил свой взор к давно умершему отцу. Я мысленно просил его — "Помоги мне отец! Скажи что делать?"
Артиллерийский обстрел в Пушкарях был самым кошмарным, какие мне приходилось видеть и испытывать на себе. Я перепробовал все. И молился, и матерился! Не сама смерть, которая грозила сверкнуть перед глазами была мне страшна, а бесконечные взрывы и завывания снарядов, всполохи огня перед глазами, удары земли, от которых внутри все обрывалось. Я уже не понимал, месиво там или еще живые органы и кишки. Соков всегда носил на голове каску. Он боялся прямого попадания в голову. Какая разница, куда попадет! Я достаю из кармана две сложенные бумажки попавшиеся мне под руку. Я держу последнее письмо из дома и машинально начинаю его рвать на мелкие клочки. Потом я рвал донесение, которое я написал в полк. Пусть все останется на земле, я подкидываю горсть изорванных на части бумажек и налетевший ветер разметал их в одно мгновение над землей. Я приподнялся и вдруг я вижу своего пулеметчика Парамошкина, он быстро оборачивается и спокойно смотрит мне в глаза. У него встревожено лицо.
— Немцы идут! — думаю я. И это выводит меня из оцепенения. Я начинаю ровно дышать, чувствую тошнотворный запах немецкой взрывчатки и делаю знак Парамошкину, что мол немцы идут? Нет качает он головой. Я ему махаю ладонью и сам спускаюсь в окоп.
— Ну и денек! Чуть сам с ума не спятил! — вздыхая, говорю я вслух. Вспомнил, как я бегал в полк, как на обратном пути попал в траншею забитую солдатскими трупами. Лес большой. Я точно не знал где находиться блиндаж командного пункта. Я пробежал почти весь лес. На дороге увидал лошадь и телегу. На ней сидели раненые. Повозочный остановил лошадь и кнутом показал мне в нужном направлении. Туда в лес вела узкая непролазная тропинка.
— Здесь пешей гораздо ближе! Чем кругом в объезд вокруг болота. — сказал он мне.
— Блиндаж полка сразу найдете! Он стоит у большой сосны. Вон телефонный провод туда натянут. В самом деле, не успел я немного пройти и свернуть у сосны, шагнув в лес с тропинки, как за деревьями увидел бугор замаскированных накатов. Да! — подумал я, штаб полка надежно укрыт. Сюда не танк, ни пехота со стороны дороги не подойдет. Поставь пушку в кустах напротив, имей возле себя ящик картечи, здесь можно сидеть до конца войны. И на самом деле. Когда я с тропинки поднялся немного в гору, на ее краю я увидел зарытые в землю полковые пушки. Вот где они облюбовали место себе на войне! Охраняет лес вместо того, чтобы прикрывать огнем свою пехоту. Вот так! Кому война! А кому хреновина одна! На высоте по-прежнему ревела канонада. Я вспомнил трупы с открытыми глазами, среди которых сидел на обратном пути. По спине прошел мороз и я подумал, неужель погибнет вся рота? К вечеру обстрел затих. Нас основательно засыпало землей. Окопы и щели пришлось от земли очищать лопатами. Через некоторое время прибежал политрук.
— Ты мой приказ не выполнил! — успел я сказать ему на ходу. Я собирался пойти и проверить роту. Следом за политруком прибежал старшина. Он принес кормежку и воды для пулеметов. Старший лейтенант тоже вернулся, но не заходил ко мне и сразу подался в свой взвод. Старшина стал кормить людей, раздавать хлеб, похлебку и махорку. Я прошел по всем пулеметным расчетам, потерь в роте не было. Ночь прошла спокойно. Ночью я приказал всем по очереди спать. — Немцы завтра должны пойти в атаку! К рассвету опять все притихли в ожидании нового дня. Утром, как всегда после первого и еще трех снарядов началась распашка высоты. Не снижая темпа, они били по высоте до обеда. В этот раз, когда обычно стрельба стихала, немцы вдруг усилили обстрел. Они сосредоточили по высоте такой ураганный огонь, что все кругом забилось и задрожало. Высоту затянуло густым облаком летящей земли, высоту била предсмертная судорога. Я сразу понял, что наступил решающий момент.
Немцы обрушили на высоту лавину снарядов, за ней последует атака пехоты и танков. Наши пулеметы молчали. Четыре пулемета, накануне проверенные, были готовы отбить любую атаку немецкой пехоты. Я сам проверял каждый пулемет. Сейчас я лежал на спине на дне своей узкой щели и прислушивался к разрывам. Земля плыла из-под меня вместе в окопом. Я прислушался, хотел уловить человеческие голоса, но в реве снарядов ничего не было слышно. Если обстрел прекратиться, внезапно оборвется и из ближайшего окопа мои солдаты подадут голоса, значит немец пошел в атаку. И они его подпустят на прицеле. Но пока немец бьет, пока летит земля, нужно набраться терпения и спокойно дожидаться начала. Сейчас снаряды рвутся с перелетом. Но вот несколько снарядов как бы сорвались с высоты и вскинули землю у самого окопа. Они стали рваться в расположении роты. Что это! Я вскочил я на ноги, простая случайность? Неправильный прицел по уровню? Или обычный недолет? Или немцы опять перенесли огонь ближе к ржаному полю? Разрывы стали приближаться к пулеметных ячейкам. Там где стоял пулеметы, там где из окопа выглядывал я, кругом летела земля и шуршали осколки.
— Нет! — подумал я, — немцы не должны изменить прицел. Но что им стоит дернуть лимб на одно маленькое деление ближе, на 0,01. Ведь это сделать просто. Если немецкая пехота на подхода и уже ползет вверх по ржи, то арт-подготовка сейчас оборвется. За короткое время немцы не сумеют обработать узкую полосу вдоль ржи. Если немцы бросят на высоту сотни две или три своей пехоты, четыре пулемета "Максим" вполне достаточно, чтобы ее положить и отправить на тот свет. Все они лягут в земле едва сделав несколько шагов вперед. Но немцы могут пойти в атаку с танками. Как я раньше об этом не подумал. В голове замелькали картины прошлого, когда приходилось видеть и встречаться с немецкими танками. После неожиданной мысли о танках время как будто остановилось. Я посмотрел на край обвалившегося своего окопа и с особой ясностью представил приближение немецких танков. Они там внизу, на том краю ржи, тихо ворча, расползаются по низине. Солдаты стрелки, кто из них еще жив, увидев танки, сбегут с высоты и здесь останутся одни пулеметчики. Стрелкам легко. Сбежал с высоты под горку, добежал до леса и ложись. Танки в лес не пойдут.
Выглянув из окопа, я увидел разрывы снарядов, летящие куски земли и осколки. Мысли о танках не давали мне покоя. Могли бы наши поставить артзаградогонь в полосе наступления немцев. Я лихорадочно перебирал варианты, пытаясь найти подходящий ответ. Что придумать? Какой номер выкинуть? От ударов снарядов шумело в голове и стучало в висках. Дышать было нечем. Как же старики мои солдаты, сидят и ничего! Я моложе их, здоровый и сильный не находил себе места. Нужно на что-то решиться, твердил я про себя. Сейчас я услышу отчаянный крик моих солдат — "танки!". С необычайной быстротой летело время. Я выглянул за бруствер, окинул взглядом поле ржи и снова пригнулся. Низко над землей летели осколки. Что делать? Я один живой ничего на стою, если погибнут мои солдаты. Что стоит комбат или командир полка, если они сидят в лесу под накатами, а войска солдат у них нет, все перебиты. Жалкая горстка стрелков лежит где-то под самыми рогатинами. Чем собственно заняты наши любимые полководцы? Каждому свое! Единственная их заслуга — удержать остатки солдат на высоте. Но как они это сделают? Кричать — "Мать твою… Давай вперед! Ни шагу назад!" А кому и куда кричать? Телефоны оборваны. Позиций немецких батарей подавлять не умели, или боялись, или не хотела. Бросали под огонь без счета солдатскую массу, она ничего не стоила, запасы ее были огромны.
Я выглянул поверх земли и увидел Парамошкина. Он стоял припав к пулемету и смотрел куда-то вперед. Он стоял не шевелился и склонил голову на бок. Сразу мелькнула мысль — He убило его? Но присыпанная землей фигура его шевельнулась и как бы чего-то вынюхивая, повернулась в мою сторону. Я увидел его спокойное лицо. Солдат улыбнулся, увидев меня, помахал мне рукой и снова припал к пулемету. Пулеметная ячейка его находилась рядом со мной. Это было самое высокое место на краю ржаного поля. Отсюда хорошо просматривалась вся волнистая рожь и лежащая за полем в низине лощина. В этой лощине могли появиться немецкие танки. Сухая спелая рожь, высушенная августовским солнцем, при каждом новой разрыве металась и шуршала Спокойное лицо Парамошкина припавшего к своему пулемету подсказало, что танков в лощине нет. Но меня беспокоило другое, что накануне ночью, обходя своих солдат по фронту я не предупредил их о возможном появлении немецких танков. По реву снарядов и по поведению Парамошкина можно было предположить, что пулеметчики готовы встретить немцев. Я выглянул ещё раз из окопа, взглянул на рожь и в сознании моем промелькнула быстрая мысль. При появлении танков можно поджечь рожь. Танки по горящему полю не пойдут. Огонь побежит им навстречу. Сколько пережил и передумал я, а решение простое! Артподготовка немцев внезапно оборвалась. Вой прекратился, грохот повис в воздухе. Резкая тишина отозвалась болью в ушах. Сколько нужно выпустить снарядов, чтобы над высотой закрыть солнечный свет? На высоте стоял полумрак. Огромное облако земли, пыли и дыма медленно ползло в сторону леса. Это грозное, черное облако хорошо было видно издалека. Оно закрыло полнеба. Немцы наверно любовались им. Они с удовольствием потирали руки. А наши, которые сидели в лесу, ногтями скребли свои затылки.
Я выглянул поверх земли и увидел Парамошкина. Он стоял припав к пулемету и смотрел куда-то вперед. Он стоял не шевелился и склонил голову на бок. Сразу мелькнула мысль — He убило его? Но присыпанная землей фигура его шевельнулась и как бы чего-то вынюхивая, повернулась в мою сторону. Я увидел его спокойное лицо. Солдат улыбнулся, увидев меня, помахал мне рукой и снова припал к пулемету. Пулеметная ячейка его находилась рядом со мной. Это было самое высокое место на краю ржаного поля. Отсюда хорошо просматривалась вся волнистая рожь и лежащая за полем в низине лощина. В этой лощине могли появиться немецкие танки. Сухая спелая рожь, высушенная августовским солнцем, при каждом новой разрыве металась и шуршала Спокойное лицо Парамошкина припавшего к своему пулемету подсказало, что танков в лощине нет. Но меня беспокоило другое, что накануне ночью, обходя своих солдат по фронту я не предупредил их о возможном появлении немецких танков. По реву снарядов и по поведению Парамошкина можно было предположить, что пулеметчики готовы встретить немцев. Я выглянул ещё раз из окопа, взглянул на рожь и в сознании моем промелькнула быстрая мысль. При появлении танков можно поджечь рожь. Танки по горящему полю не пойдут. Огонь побежит им навстречу. Сколько пережил и передумал я, а решение простое! Артподготовка немцев внезапно оборвалась. Вой прекратился, грохот повис в воздухе. Резкая тишина отозвалась болью в ушах. Сколько нужно выпустить снарядов, чтобы над высотой закрыть солнечный свет? На высоте стоял полумрак. Огромное облако земли, пыли и дыма медленно ползло в сторону леса. Это грозное, черное облако хорошо было видно издалека. Оно закрыло полнеба. Немцы наверно любовались им. Они с удовольствием потирали руки. А наши, которые сидели в лесу, ногтями скребли свои затылки.
— "А кто там остался на высоте?". Немцы видели, что русская артиллерия молчит, ответного огня не открывает, ружейных выстрелов не слышно, на высоте все подавлено и мертво. Им видно было в бинокли, что траншея дымилась в безмолвии. Высоту можно брать голыми руками. И это подхлестнуло немцев. После четырех дней массированного обстрела немцы решили бросить на высоту пехотную роту солдат из того расчета, чтобы равномерно занять полосу по фронту. На высоту пошло сотни полторы немецких солдат. Они скрытно подобрались по ржаному полю, залегли и затаились. Теперь осталось только встать на ноги и сделать полсотни шагов. Минута затишья тянулась недолго. Те и другие, каждый ждал своего!
— Не ложный ли это обрыв обстрела, — подумал я, — как бы нам самим не промахнуться, не выдать случайно себя. Выпрыгнув из своей ячейки, я в два прыжка оказался в окопе Парамошкина. Посветлевшее небо осветило изрытую землю. Я взглянул вперед и поверх волнистого желтого поля замелькали немецкие темные каски. Немцы стали приподниматься и выглядывать поверх ржи. На короткое время показывались их напряженные лица. Они снова припадали к земле и прятались во ржи. Танков не было видно. Я спрыгнул в окоп к Парамошкину, он без слов понял мое движение, и навалился на пулемет. Взяв прицел на полкорпуса пригнутых к земле немцев так чтоб пули пошли на уровне живота, я довернул уровень превышения на лимбе и взглянул на заряжающего. Солдат ответил мне не мигающим взглядом. Он держал свисающую ленту в руках и готов был подавать ее к пулемету. Немцы уже тронулись с места, можно было открывать огонь. Впереди во весь рост по ржи на меня шел первый немец. Я встретился с ним взглядом. Что подумал он в этот момент, увидев перед собой русского офицера.
Я нажал на гашетку — из пулемета вырвалось пламя. Пулемет застучал выплескивая свинец и смерть. Немец споткнулся, вскинул руками, он получил ее вместо железного креста. Шел он впереди у всех на глазах, хотел показать свою храбрость. Он стоил того, потому что сзади него тащилось горбатое воинство. Справа ударил еще пулемет. Через мгновение за ним включился третий. Четвертый после короткой очереди заткнулся. Получилась задержка, подумал я, попала земля или перекосился патрон. Парамошкин, готовый перехватить пулемет, стоял около. Он смотрел поверх ржи и подавал мне советы. — Ниже 0.02 лейтенант! Немцы пригнулись! Теперь над землей неслась лавина свинца. Рожь впереди зашаталась, забилась и под ударами свинца, вскидываясь вверх, стала ложиться. Я боялся отказа, случайной задержки, которых в пулемете было двадцать шесть. Двадцать шесть допустимых, а сверх того и не предусмотренных. Любая из них могла случиться в бою, когда выпускаешь целую ленту. Малейший затык в стрельбе в такую минуту мог придать немцам смелости ринуться вперед. Они были от нас на расстоянии десяти шагов. Был слышен звон и металлический треск, когда пули ударяли по немецким каскам. Первое, что нужно сделать — это их положить. А когда они лягут и уткнуться головой в землю, они наши, дело плевое — неторопясь убавить прицел и расстрелять их в упор. Если дать очередь в такого лежащего и поддеть его снизу свинцом, у пуль хватит мощи, чтобы подкинуть его вверх и перевернуть на спину. Пулемет, из которого я бил, был старой и потрепанной машиной. Но сейчас он работал как штык. Немцы не ожидали здесь встретить пулеметный огонь. Они не думали, что на краю ржаного поля стоят пулеметы. Они приняли могильную тишину за могильный покой. Первые пули их ошарашили и им от них деваться было некуда. Они сразу запнулись, опустились на землю и залегли. Я сделал короткий перерыв в стрельбе, быстро довернул уровень прицела и, нажав на спуск, медленно повел пулеметом из стороны в сторону. Теперь пули шли по самой земле, они стригли стебли, резали и рвали животы и плечи немцам. Рожь падала и ложилась, ее сносили свинцовые плети. Показались темные бугорки лежащих на земле немцев. Я полоснул им по спинам. Я нажимал на гашетку, а пулемет замолчал. Дрожь его сразу утихла. От него шел горячий пар. В кожухе кипела вода. Я взглянул на солдата подающего ленту. Он растопырил пальцы, показывая, что первая лента кончилась.
— Подавай вторую! — боднул я головой в сторону пулемета, и сказал: — Парамошкин заряжай! Парамошкин метнулся вперед к пулемету, а я отвалился спиной к задней стенке окопа. Парамошкин щелчком открыл затворную крышку, протащил конец новой ленты в приемник, стукнул кулаком по верхней крышке, передернул ручкой затвора и сказал: — Можно приступлять! Я показал рукой на пар выходящий из кожуха и посмотрел на прокосы сделанные при стрельбе из пулемета. Впереди на подстриженном косогоре лежали немцы, захлебывались своей кровью и прощались с жизнью. Не все пули попадают в голову и сердце. Человек прошитый десятками пуль может лежать долго в полном сознании. Мы свое дело сделали. За траншею набитую трупами они вполне расплатились. Важно теперь лежащим немцам дать немного времени обо всем подумать. Парамошкин взглянул на меня, спрашивая глазами почему мол не стреляем.
— Пусть немного охладиться — сказал я и приставил к глазам бинокль. Теперь с большим увеличением я мог рассмотреть, что делается на скошенном поле. Парамошкин извлек из мешка портянку, намочил ее водой из фляги и приложил к пулемету. Потом он долил холодной воды в кожух, заглушил отверстие пробкой и приготовился вести огонь. Я тем временем оглядел все поле, перевел бинокль на пулеметы справа и слева, увидел спокойные лица своих солдат и взглянул в сторону четвертого пулемета, у которого ковырялись солдаты, передергивая затвор.
— Давай Парамошкин! Парамошкин нагнулся, сморщил нос и нажал на гашетку. Стрелял он длинными очередями, делал короткие паузы, старался не допустить перегрева. Он мысленно каждый раз намечал себе новое место, тщательно прицеливался и пускал туда длинную порцию свинца. Два других пулемета, следуя его примеру, перешли на стрельбу очередями. Еще минута и вторая лента подошла к концу. Я велел сбросить гашетку и стал прислушиваться к голосу других пулеметов. Заработал четвертый. Они били ровно, по ритму стрельбы можно было сказать, что ничего опасного на других участках нет. Они положили немцев как и здесь. Двести пятьдесят патрон в минуту при стрельбе из четырех пулеметов, это тысяча пуль на полторы сотни немцев. А мы дали уже по две ленты, на каждую из этих допотопных машин. Если из "Максима" выпустить по две ленты беглым огнем, то можно пожечь стволы. Их нужно менять. Один, два ствола на каждый пулемет положено иметь в запасе. Немецкие пулеметы с металлической лентой имели воздушное охлаждение, они чаще стреляли короткими очередями.
Я огляделся кругом, похвалил Парамошкина за исправный пулемет и услышал нервный бой четвертого пулемета. Это бил пулемет старшего лейтенанта. В чем дело? — подумал я. Почему он кудахчет как курица? По звуку было слышно, что часть патрон не доходили в патронник. Я крикнул ординарца. Голова его мгновенно показалась над землей. Он легко, как перышко, вылетел из окопа и скатился кубарем в пулеметный окоп. — Слушаю вас, товарищ лейтенант!