Окоп был совершенно цел. Прямого попадания не видно.
— Где остальные, Балашов?
— Где пулеметный расчет? Я тебя кажись опрашиваю!
Балашов посмотрел на старшего лейтенанта, потом в сторону ржаного поля, подумал что-то и приглушенным голосом сказал, — Старший лейтенант послал их под бугор за трофеями. Велел с убитых собрать. — Не вернулись они!
— За какими трофеями?
— С убитых немцев, товарищ лейтенант! Я сразу вспомнил как тщательно целился Парамошкин, когда замечал шевеление во ржи. Он целился думая что это немцы, а там ползали наш солдаты. А Паракошкин бил их наметанным глазом.
— Быстро назад! Что духу есть! Передай Парамошкину прекратить всякий огонь! Потом оббежишь все пулеметы и передай мой приказ не стрелять! Связной метнулся из окопа и побежал вдоль передовой.
— А теперь с тобой!
— Я хотел достать трофей, чтобы расплатиться с военфельдшером. Он обещал достать лекарства. Сказанное старшим лейтенантом я пропустил мимо ушей.
— Ну Балашов! Ты подвел всю роту!
— Я тоже виноват, что оставил этого прохвоста здесь без присмотра.
— Ухарь-купец! За какие-то вшивые немецкие часы отправил на тот свет троих пулеметчиков! — Сам не полез!
— Послал умирать солдат! У них среди тылового сброда все так делают! — Они солдат за людей не считают!
— Извини лейтенант! Я понял свою ошибку! Разреши я сам вытащу раненых?!
— Как интересно ты будешь смотреть в глаза всей роте? — Картуз сними! Каску надень! Иди! А я посмотри как ты с этим справишься. Тут посижу, подожду пока ты вернешься!
— А ты Балашов кончай ковыряться в пулемете. Займись полной разборкой, даю тебе разрешение! Мы с тобой потом поговорим! Старший лейтенант снял с головы свой картуз, отстегнул от поясного ремня новенькую каску, надвинул ее поглубже и полез вперед. Больше я его не видел. Его могли подстрелить немцы. Или видя свое безвыходное положение он сам сдался им. Он видно не знал, что немцы пленных с плохой болезнью расстреливали на месте. Мы знали это от немецких пленных. Я просидел в окопе до самой ночи. Трое раненых солдат выползли назад самостоятельно. Старшего лейтенанта они не видели. Мы его списали, как пропавшего без вести.
Политрук Соков благополучно добрался до медсанбата. Потом, как я узнал, его отправили в эвакогоспиталь в город Торжок. Из Торжка его эвакуировали в Иваново и, потеряв ногу, на фронт он больше не вернулся. Жил он в Москве на Магистральной улице, а в последнее время переехал в Строгино.
Пулеметная рота держала под обстрелом все косогоры и низины бугра. Днем пулеметчики стреляли одиночными, чтобы не выявлять себя. А к вечеру они, усталые, назначали часовых и ложились спать. Немцы воспользовались ночным затишьем стали выволакивать трупы и раненых. Пусть заберут тех и других. В такую жару и без вони трупов дышать нечем. С одной стороны из траншеи шел трупный дух, а тут под самым носом пустили вонь откормленные немцы. Итак солдат мутит и рвет. Смердящий дух полз со всех сторон, если было безветренно. Я приказал пулеметчикам ночью не стрелять. По пламени вспышек немцы могут засечь где мы сидим. Для стрельбы ночью нужно иметь запасные позиции.
Пулеметчики сами понимали, что вести огонь просто так ни к чему. На каждую пулеметную очередь немцы отвечали орудийной стрельбой. В эту ночь до самого "морген фрю" немцы сидели молча. С этого дня на высоте воцарило спокойствие. "Морген фрю" — по высоте немцы пускали один снаряд и за ним три другие и до рассвета больше не стреляли. "Морген Фрю!" Господа фрицы! Вы опять жрете? — кричали пулеметчики в сторону низины прикрыв ладонями, как рупором рот. Солдаты пулеметчики знали некоторые слова по-немецки. Трупный запах подобрался к пулеметным ячейкам. Отвратительно противный запах и вонь заполнили все низины, воронки и окопы. Особенно сильным он был, когда стихал ночью ветер, когда воздух стоял неподвижным. Он полз по земле и стелился низом. Он в душу вселял какой-то ужас, забирался в голодное нутро, выворачивал кишки и мутил сознание. Одно дело говорить, а другое тянуть его носом и хватать ртом. Так продолжалось несколько дней. Ночью на высоту проложили телефонный провод, принесли кормежку, подобрали раненых. Теперь над высотой пули посвистывали. В эту ночь пополнения на высоту не дали. Телефонист связался с полком и меня вызвали на провод. У телефона был сам командир полка.
— Тебе нужно собрать всех стрелков и взять их под свое начало! — Собери остатки стрелковых рот, назначь старших, определи им участки обороны и поставь боевую задачу!
— И смотри, чтоб никто не сбежал с высоты! Пополнения больше не будет!
— Хорошо! — сказал я. Но прежде вы мне пришлете письменный приказ о назначении меня командиром батальона. В приказе укажите, что Кождан от должности отстранен. Отстранение и назначение согласуете, как положено, с дивизией.
— Ты что спятил? Какой тебе еще приказ, раз я говорю тебе собрать стрелков. Какой тебе еще письменный приказ, когда ты и так отвечаешь за свой участок обороны.
— За участок пулеметной роты! — уточнил я. А за стрелков, которые в лес бегут, я не отвечаю. Без письменного приказа стрелков на высоте собирать не буду.
— Какой тебе еще приказ?
— Без приказа я им никто. И потом вы забыли? Как бой, давай лейтенант собирай и отвечай за стрелков. Ты вроде комбат. Ты за всех отвечаешь. А как отвели во второй эшелон, так ты не комбат, на это место назначен Кождан. У вас там в лесу сидят два комбата. Они наверно завшивели от безделья!
— Кончай демагогию! — закричал командир полка.
— Хорошо я молчу. Говорите вы. Только собирать остатки двух батальонов я не буду. Вы не даете мне слова сказать.
— Ну говори! Еще в чем дело?
— Дело в том, что все политруки стрелковых рот прячутся в лесу с начала наступления. Ни комбаты, ни они, ни разу здесь не были. Бросили солдат и что они сейчас там делает никто толком не знает.
— Я не собираюсь за других пахать! За здорово живешь отвечать за пехоту. Будет письменный приказ — я их командир, я всех загоню в переднюю траншею! Убегут стрелки с высоты — пусть бегут! Я их стрелять не буду! Командир полка не спросил об атаке немцев. Сам я не стал соваться с докладом. Он не захотел продолжать разговор, я тоже промолчал. Меня теперь нахрапом и на испуг не возьмешь! Прошли первые месяцы войны, когда мной вертели как хотели. Убежит какой стрелок с высоты. Поймают его как дезертира. Меня за это под суд отдадут. Почему не намылить рыло Ваньке ротному. Командир полка был недоволен. Он кинул трубку в руки телефонисту и спросил начальника штаба, который сидел у стола напротив его.
— А там кто нибудь есть живой кроме этого лейтенанта?
— Кроме него, нет никого!
— Вот сволочь! В живых один остался!
— А что он говорит?
— Требует письменного приказа о назначении комбатом.
Этот разговор мне потом передали офицеры штаба. Фраза брошенная командиром полка — "Вот сволочь один остался!" — облетела все службы и тыловые подразделения полка. Улыбались офицеры, ординарцы и писаря — "Вот сволочь, один в живых остался!" После этого телефонного звонка командир полка устроил облаву по всем землянкам в лесу и за лесом. По его приказу обшарили все тыловые подразделения и кухни. Из леса выволокли двух комбатов, батальонных офицеров и политруков стрелковых рот. Собранные топтались возле полкового блиндажа, ожидая грозного решения. Комбатов и их помов отправили в дивизию. Куда девались они потом, осталось неизвестно. Четырем политрукам приказали идти на высоту. Их предупредили на счет трибунала Остатки стрелков ночью окопались ближе к пулеметчикам. Связной из полка довел политруков до траншеи и вернулся обратно. Политрукам приказали неотлучно сидеть в окопах вместе с солдатами. Они разыскали остатки рот, поговорили с солдатами и узнали, что совсем недалеко сидят пулеметчики и у них есть землянка. Меня в это время не было на месте, я ходил по роте и проверял пулеметы. На месте воронки мы построили землянку. Теперь она была готова и в ней отдыхали свободные от дежурства смены, землянка была небольшой, но достаточно глубокой. Поверх трех накатов из бревен была насыпана земля и укрыта ржаной соломой. Возвращаясь от дежурных расчетов, я подошел к ротной землянке и увидел странную картину. Растерянный часовой и отдыхавшие в землянке солдаты сидели снаружи у входа. Что за чертовщина! — подумал я. Почему солдаты вылезли наверх и не отдыхают?
— Вы чего торчите в проходе? — спросил я их. — Солдаты молчали. Взглянув вниз в проход я заметил, что в землянке находились какие-то люди. Оттуда из входа доносились незнакомые голоса. Оказалось, что офицеры, которых выдворили из леса, без особых усилий выставили наружу моих солдат. Я покачал головой. Мне стало даже жарко. Я услышал снизу, из-за висевшей плащпалатки на входе знакомый голос. Это был Савенков. Меня передернуло от предстоящей встречи.
— Вы чего торчите в проходе? — спросил я их. — Солдаты молчали. Взглянув вниз в проход я заметил, что в землянке находились какие-то люди. Оттуда из входа доносились незнакомые голоса. Оказалось, что офицеры, которых выдворили из леса, без особых усилий выставили наружу моих солдат. Я покачал головой. Мне стало даже жарко. Я услышал снизу, из-за висевшей плащпалатки на входе знакомый голос. Это был Савенков. Меня передернуло от предстоящей встречи.
— Кто там? Командир роты пришел? Заходи! Выставив пулеметчиков из землянки наверх, они теперь приглашали меня спуститься к ним. Я спрыгнул в ход сообщения, перешагнул ступеньку, по которым выходя из землянки подымался спокойно, и отдернул занавеску висевшую над дверью. В глубине землянки, при свете мигающей коптилки на нарах сидели чужие люди. Твердый ком подкатился к горлу. Солдаты сверху смотрели на меня. Что-то теперь будет? Это подхлестнуло меня. Я повернулся назад и закричал на часового.
— По какому праву ты допустил в землянка посторонних людей?
Солдат стоял и моргал глазами. Потом он набрал воздуха во внутрь и нерешительно проговорил:
— Они сами! Я не мог ничего! Они офицеры!
— Какое мне дело до офицеров, которые болтались где-то в лесу!
— Если они из стрелковых рот, то пусть идут к своим солдатам!
— Ты лейтенант чего шумишь?
— У меня фамилия такая!
— Спускайся сюда, здесь и поговорим! В землянке мерцал огонек коптилки. В мигающем свете были видны желтые, вытянутые лица непрошеных гостей.
— По приказу вам следует сидеть со своими солдатами! Здесь место для пулеметчиков. Прямо из леса и под накаты! Не жирно ли будет?
— Ладно лейтенант не горячись! Все поместимся здесь!
Один из прибывших постарше годами махнул рукой /Что мол с ним разговаривать!/, сказал:
— Каждый мальчишка будет на нас кричать! Мы отсюда никуда не пойдем! Он посмотрел на меня и добавил:
— Ну что?
Я отдышался. Вздохнул глубоко, немного помолчал и успокоился. Злость моя постепенно прошла и я спокойно ровным и твердым голосом сказал:
— Я могу приказать поставить сверху на землянку пулемет и дать из него очередь трассирующих. Завтра утром артиллерия немцев разворотит землянку так, что от вас мокрого пятна здесь не останется! Но я этого делать не буду. Это нечеловечно! — Вчера мне звонил командир полка. Требовал, чтобы я принял на высоте всех стрелков под свое начало. Я отказался. Если я дам ему согласие, то каждый из вас пойдет в траншею и будет там с трупами сидеть! — Ну что? — сказал я, передразнив пожилого. — Ладно уйдем! — сказал кто-то.
— Сидите! Сидите! Я еще не кончил!
— Кой кто из ваших солдат утром уходят в лес и днем там отсиживаются.
— Ладно мы пошли!
— Сидите! А на счет вас, я вам так скажу! Если я приму стрелков, я буду вынужден официально подать рапорт на проведение расследования, почему вы до сих пор отсиживались в лесу. Мягко выражаясь, вы прятали свои шкуры. И ясно, что рапорту будет дан официальный ход. И будьте уверены под трибунал вы все попадете.
— Вы люди взрослые, как вон тот сказал, постарше меня. Вы все понимаете.
— И поэтому идите отсюда по тихому, по хорошему. Топайте отсюда! — и я отдернул занавеску.
Я пропустил их мимо себя. Они заторопились, на лицах у них было недоумение и страх. Страх — куда деваться. Они поднялись по ступенькам и исчезли в ночной темноте. Но лесная братия как я узнал позже, к солдатам не пошла. Они залезли под танк. Этого разговора они мне не простят. С командиром полка вышло не так, он недоволен и эти обозлились. Дураки! Вроде моего Пети — подумал я. В окопы к солдатам не пошли, а в новых окопах, как знать, самое безопасное место. Утром по танку ударили снаряды и там появились раненые. Савенкова ранило в руку. Я видел его, как он радостный покидал высоту.
Прошло два три дня, стороны заметно устали. Страсти улеглись. В атаку никто не собирался. Пусть солдаты покопаются в земле. Пусть осмыслят и поймут пережитое. Пусть успокоятся и скажут себе — Вот мы остались живы! Жизнь солдатская короткая, как детская распашонка!
На высоте, где когда-то стояла деревня Пушкари, наступило затишье. Немцы присмирели. По ночам светили ракетами, из артиллерии почти не стреляли. Иногда они пускали один, два снаряда, как прежде. Из пулеметов тоже постреливали с умыслом. Иногда дадут очередь трассирующих в нашу сторону, но пустят ее метра на два выше нашей головы. Смотрите, мол, мы вас не трогаем! Славяне все понимали, им разжевывать не стоило. Они тоже пускали поверху в ответ. Пусть начальство смотрит, что мы, мол, воюем!
Та и другая сторона приступили к земляным работам. Немцы рыли хода сообщения. По утрам мы видели свежие выбросы земли с их стороны. Днем тоже кое-где мелькали лопаты. Траншею с трупами наши стрелки засыпали землей. Убитые, как сидели, так и остались в сидячем положении. Никто не рыл для них братской могилы. Славяне делали все без лишних затрат своих сил. А какие силы у солдата? Существует впроголодь, воюет не на стах, а на смерть. Тут ни физических, ни духовных сил никаких не осталось. Да еще рой окопы и хода сообщения. У мертвых все было закончено. У живых остались свои заботы. Стрелков на высоте осталось немного. Вскоре на высоту стрелкам дали командира роты и вместе с ним явился новый командир батальона. Это был старший лейтенант Карпов, я знал его раньше, он с батальоном оставался на участке где мы сидели под дождем. Он собрал солдат, наметил участки обороны и приказал рыть хода сообщения и строить землянки. От разбитого сарая не осталось ничего. Бревна быстро растаскали.
Саперы полка, сидевшие в лесу, получили приказ вязать рогатки проволочного заграждения. Днем, в лесу они рубили колья, связывали их в крестовины, ставили между рогатин четырехметровые слеги и обвязывали колючей проволокой. Готовые рогатины подносили к высоте и оставляли внизу. Однажды ночью, когда все рогатины были готовы, их подняли на высоту и поставили перед окопами стрелков. Правый фланг был закрыт от немцев проволочным заграждением. Полковые саперы все сделали тихо. Это была скрытая ночная операция. Немец мог в любую минуту бросить ракету в небо и обнаружить у себя под носом людей и открыл бы стрельбу. Местность была изрыта воронками. При внезапном обстреле можно было укрыться в любую из них. Но саперам казалось, что их послали на верную смерть. Это их второй выход на передовую. Первый раз они в городе Белом копали подкоп под больницу. А теперь второй был здесь в Пушкарях. Да и что было бояться? Передовая для них была непостижима. У них одна мысль — поскорей убраться в лес. Саперы торопились и нервничали. Руки у них тряслись. Колючая проволока цеплялась за одежду. Рогатки несли на себе. Под ногами земля не ровная, того и гляди нога подвернется. Но в ночной темноте их немцы не. заметили. Немцы стреляли поверху, на всякий случай, чтобы не заснуть. Не то что у нас! У них был заведен порядок — часовой извещал выстрелом, что он не спит на посту. Саперы, работавшие в темноте, падали на землю при таких случайных выстрелах. Они подолгу лежали, думая, что их засекли. Мы говорили им, — Не бойтесь! Пули будут идти высоко над головой! Если немцы кого ранят из вас, мы им врежем из пулеметов. Но саперы не слушали, они этому просто не верили. Они лежали, уткнувшись на земле, шло время и стрельба не возобновлялась. Саперы боязливо вставали, всматривались в темноту и продолжали работы. Наутро немцы увидели новенькое проволочное заграждение у наших.
— Фрицы небось ахнули! — поговаривали солдаты между собой. Еще бы! Свеженькие рогаточки обтянутые проволочкой! Немецкие офицеры небось от зависти напустили в штаны! Рассвирепели увидев проволокут Куда смотрели их вояки? Прозевали! Проспали фрицы! Сидят как дураки! Иван за одну ночь колючий забор поставил! Вот тебе вшивый фриц и руссише швайне! Русский солдат за одну ночь может обделать и не такие делишки. Но новизна быстро прошла, солдатское ликование утихло. К рогаткам привыкли. На них перестали смотреть.
Рогатки сделали свое черное дело. Часовые на постах, полагаясь на колючую проволоку, совсем разомлели. У них ослабло зрение, притупился слух, они присаживались поудобнее и вскоре засыпали до утра. Кому охота торчать в окопе, таращить глаза пока от немецких ракет в глазах не запрыгают огненные черти. Сел, притулился в окопе, закрыл глаза, чтобы ползучая световая ракета не лезла в глаза и слушай когда начнется стрельба или выйдет перестрелка, за проволокой можно сидеть и не пялить глаза на немцев. А стрельба с появлением проволоки совсем прекратилась. В последние дни немцы и ракеты перестали бросать. С наступление темноты бросит пару и до утра успокоиться. Ему тоже надоело смотреть на мигающий огонь.
Так было и в эту темную ночь. С вечера для порядка немец посветил нейтральную полосу и притих, как обычно. Солдаты поскребли затылки, погоняли надоедливых вшей и поворочавшись немного заклевали касками. Ночь была темная и безлунная. С вечера небо затянуло черными тучами. Сначала покрапал маленько дождь, а потом над высотой простерлась какая-то мрачная тишина. До утра все было без тревог, без задиринки. Ни одного выстрела до самого утра. Часовые сидели в передних стрелковых ячейках, поджав ноги под себя и привалившись к шершавой стенке окопа. Они нехотя изредка поднимали тяжелые веки, смотрели снизу на верхний край, окопа и на кусок черного неба. По цвету облаков, а их пока еще не было видно, нужно было определить когда приблизится рассвет. Но главное было не в рассвете, главное нужно было, определить, когда придет старшина. В животе давно ныло, иногда как ножом скребло. Перевалившись на другой бок и найдя удобную опору, часовые закрывали глаза и погружались в забытье, в ожидании черпака баланды, куска хлеба и щепоти махорки. Кому охота пялить глаза в такую кромешную тьму. Целую неделю копали землю при скудной еде. Тут не только спать, тут ноги протянешь! Да еще на посту стоять! Куда только начальство смотрит! Если с вечера сразу не заснул, тут в голову разные мысли лезут! Хорошо когда заступил на пост, присел и тут же заснул. Проснулся а тут старшина с кормежкой явился! А то сидишь и возвращаешься мысленно к мирной жизни, осознаешь что осталось тебе жить всего ничего, плюнешь на все, глаза сами закрываются. Доживешь до утра, услышишь котелки загремели, считай что жив опять! Вон, говорят, вчера миной во сне одного убило! А во сне мирная жизнь становиться еще ярче и милей. Запахнет вдруг теплым ржаным хлебом, захрустит на зубах крепкий, своего просола огурец, а от домашних кислых щей такой запах пойдеть, такой полыхнет аромат, что проглотишь слюну и губами причмокнешь! Навалился на щи, налупился их до отвалу и повалился на боковую. После такой еды сняться тебе всякие неземные сны. А тут торчишь в земляной дыре и не знаешь жив завтра будешь? Когда небо чуть затянуло серой дымкой рассвета, когда можно взглянуть на приличное расстояние перед собой, часовой встал на ноги, выглянул поверх земли и ахнул. Рогаток с проволокой перед окопами не было. За одну ночь их как будто языком слизнуло. Вот те и щи со свининой!