Ребята, ходившие на костылях, приносили ему с улицы обрывки проводов и куски железной проволоки. Он сгибал их петлей, подсовывал под гипсовую шину и чесал сгоняя с насиженного места вшей. Он пытался их поддеть и выудить наружу, но они заползали глубже и грызли его сильней.
— Они лезут дальше! — кричал он и смотрел нам в глаза.
Он не давал нам покоя ни днем, ни ночью. Лежит лейтенант — молодой мальчишка, мотает головой, исступленно смотрит, стонет, скрипит зубами, а его успокаивают врачи:
— Потерпи милый! Еще недельку потерпи! Нельзя сейчас трогать гипс на ноге!
Однажды на обходе появился врач, такой шустрый старичок. Звание его под белым халатом не видно. Лейтенант взял и пожаловался ему на свою судьбу и страшную муку. Он осмотрел гипс, обругал стоявших за спиной врачей и велел вести лейтенанта в операционную.
Посмотрели бы вы на него, когда он вернулся в палату, на его счастливое лицо, на светлую радостную улыбку. Он избавился от своих страданий. Он забыл о боли и о своей тяжелой ране.
Суеверные люди утверждают, что от горя и страданий заводятся вши. Мне пришлось перебрать в своей памяти многое, прежде чем я установил, где и когда наша рота, прибыв на фронт, впервые подцепила вшей.
После ряда сопоставлений фактов я пришел к выводу, что рота зачесалась, когда мы влились в состав 119 стрелковой дивизии.
В 297 отдельном пулеметно-артиллерийском батальоне Западного фронта нас кормили досыта. Воровать, видно наши снабженцы тогда |ещё| не умели.
А в батальоне |Все они| были новые люди, москвичи. И вшей у нас в тот период не было. А как только мы попали в одну траншею с солдатами сибирской дивизии, сразу хлебнули бледной баланды, и рота зачесалась.
От голода, говорят, тоже заводятся вши. Что тут такого? Война! Окопы! Смертельный страх! Интенданты жулики! Голод и вши!
Я ничего не хочу сказать особенного. Ничего не хочу сгущать и приукрашивать. Рассказываю все, как было. Поскольку наша жизнь надо полагать, не вечна. Она может оборваться в любой момент. Мне нет никакого смысла скрывать что-либо из прошлого и уносить тайну пехоты в могилу с собой.
Могу уточнить. В траншее мы подцепили не просто вшей, а особую, лютую, морозоустойчивую сибирскую породу. Так, что на наших московских гашниках они быстро освоились, развелись и озверели, как наше новое тогда полковое начальство. По свирепости и кровожадности они превзошли сами себя. Мы гибли под пулями и снарядами, а они нас грызли за то, что мы не шли решительно вперед и топтались на месте.
Европейские и тем более заокеанские популяции с этой сибирской породой в сравнение не шли.
Сибирские вши злы и свирепы как сибирские морозы, злобны как таежные собаки, дики как сибирские чалдоны. От них, как от сибирской язвы никуда не уйти. Никакие баварские, прусские и прочие немецкие и другой иностранной породы по шустрости и живучести соперничать с ними не могли.
Немецкие, например, "Ляусбубе"[169] с черной отметиной и полосками на пробор, которых с гордостью носили с детства солдаты фюрера, тут же потеряли чистоту расы и крови, лишились, так сказать родословной, так как в первую же зиму сорок первого смешались с ленивой низкорослой тверской породой. Не уберегли немцы чистоту своих вшей. И все потому, что не могли находиться и спать в снегу. Им подавай натопленные избы. Они лезли на взбитые перины и на мягкие пуховые подушки, под ватные одеяла, сшитые по тем временам из пестрых клочков и разноцветных клиньев. Вроде, как наше полковое начальство.
Немцы, конечно, могут возразить, что вшей они, подцепили на войне и что до войны они вшей не имели. Что это благо они приобрели в удачных походах. Но мы то знаем из старых книг, что "Ляусбубе" давно существовали. Не со времен ли Фридриха Великого они у них завелись.
Немцы всю Европу прошли. Пограбили вдоволь и от души, как следует. Кое-где до последней вши унесли. А когда они маршировали по просторам России, они эту тварь имели в огромном количестве.
И сейчас, когда наступило затишье, когда весь фронт завалило мокрым снегом, они задумались о походе на Россию и зачесались наверняка.
[Наши] солдаты, сейчас сидят на передовой и без понятия гоняют вшей. Мы офицеры младшего звания слушаем лекцию по теории вшей. Занимаемся обобщением идеи и практики, человеческого опыта. А наши начальники, рангом повыше, получив чистое белье, хлещутся в баньках березовыми вениками. Каждому — своё!
Химик полка предлагает нам после лекции провести семинар — сыграть на деньги каждому на собственных вшей.
Хотите знать о войне всё по совести? Без всяких там ура и прикрас. Могу рассказать вам кое-что!
Вспоминаю, светлую личность полкового химика. Человек он был трусливый, но скажу вам, с благородством души. Он, правда, все время сидел в тылу и за свою шкуру боялся.
А, у нас, у молодых прошлого тогда не было. Настоящее было безнадежно и |мучительно| смутно. А будущее нам тогда вообще не светило.
Впереди у нас лежала кровавая дорога, по которой нам предстояло пройти. Смерть нас ждала каждую минуту |на дороге|. Вперед нас подгоняли и торопили. В этом одном, пожалуй, и был высший смысл всей войны.
Поначалу нам казалось непостижимым, почему мы должны были исчезнуть с лица земли. Но потом, постепенно, мы к этой мысли привыкли, кое в чем стали разбираться |и соображать|. Мы ходили и трясли своими вшами. Вши для нас были наградой вроде как ордена и медали. И чтобы как-то преодолеть хоть мысленно несправедливость, мы стали думать и чесать загривки, смотреть по сторонам. У нас перед смертью, со временем, пробудилось сознание, чувство достоинства и умение подальше послать.
А сейчас, когда делать было нечего, когда мокрый снег залепил всем глаза, мы сидели у химика и убивали время.
С тех пор в азартные игры я не играю. Еще на фронте утрачено был духовное начало игры. Остались позади кровавые военные годы и безысходная тоска по самой жизни. Разумный человек не будет убивать свое время. Да и что за удовольствие трепать в руках затертые карты, с размалеванными дамочками и замусоленными королями.
Во время войны мы были отрезаны от жизни и внешнего мира. Мы одной ногой стояли в могиле, а под коленкой другой чесали вшей. На что мог, надеяться ротный офицер?
Была среди нас одна светлая личность — химик полка. Где он теперь? Вот у кого были быстры и проворны вши. По полку даже ходили слухи, что он за красненькую давал по паре своих вшей другим на развод.
— На, бери! — говорил он, — не пожалеешь! И поднимал указательный палец многозначительно.
— Осторожно сажай! Куда суешь? Сажай по мышку!
— Ноги не повреди! через пару дней можешь играть на них!
У некоторых отъевшихся интендантов вши были ленивые, брюхастые, на коротких ножках, с толстым отвисшим задом. А у химика им не в пример, наоборот худые, поджарые, с длинными и сильными ногами, как у стайеров бегунов.
Нащупаешь ее легонько под мышкой! Деликатно бери, чтобы ножки не помять! На холодном столе не держи! Переохладиться может!
Ты ее лучше для пробы на теплой ладони побегать пусти! Потому, как она торопливо бежит, как на свету ножками шевелит — можно сразу сказать. Способна она? Можно ставить на нее полсотни? Или подождать? Другую достать? Не всегда угадаешь, пока подберешь достойную!
Статистика игры неумолима. Если твой партнер лысый и в годах и у него округлился животик, если его физиономию бреет полковой парикмахер Еся Кац, то какая тут может быть прыть и приличная скорость? По телу у него ползают неповоротливые твари. У него конечно руки чешутся. Ему охота выиграть ценную трофейную вещицу. Кольцо там или портсигар. Я не говорю про часы на семнадцати камнях. В игре он не может рассчитывать на успех своих тихоходных вшей. Он тоже хочет играть на быстрых и шустрых легавых. Вот и платит он химику за каждую пару по червонцу.
— А теперь о самой игре! — услышал я голос химика, оторвавшись от своих собственных мыслей.
— Если на нарах расстелить сухую плащ-палатку и разгладить ее рукой, вот здесь с краю провести карандашом прямую черту, то эта линия будет для вшей стартом. Химик разгладил рукой плащ-палатку и провел у самого края черту.
— А там, — сказал он, — в другом конце карандашной линией обозначим финиш. Вот все и готово для игры!
— Кто хочет играть, прошу в кон ставить по четвертному! Каждый у себя под рубахой достает вшу и по моей команде опускает ее на линию старта. По команде — Марш! Все отпускают своих вшей. Я подношу к краю плащ-палатки зажженную гильзу, и вши от огня побегут в темноту. Они не свернут ни влево, ни вправо. Они будут бежать только прямо. Это неоднократно проверено и установлено точно. Чья вошь быстрей добежит до линии финиша, тот и снимает из банка тройную ставку.
— Учтите! С каждым новым забегом общая сумма в банке растет. Начинайте с маленькой, а потом можете ставить и сотенные.
Мы были в восторге! Мы были поражены! Какая логика! Какое знание истории! Такого человека нужно до конца войны сохранить и сберечь! Каких он потом вшей и гнид разведет!
Вши, которые нас до сих пор ели и грызли, приобрели для нас теперь особое ценное значение, можно сказать игровой, денежный смысл. Хорошая вша теперь была в цене. Она могла обогатить любого вшивого офицера. Да, да! Озолотить, если хотите! Потому, что кроме денег, трофейных часов и разных блестящих вещиц и предметов, в банк ставили золотые колечки, браслеты и цепочки. Ставили туда и немецкие сигареты, цветные фонарики, ножички, бритвы "Золинген", помазки из натуральной щетины, расчески, пачки русской махорки, соло и консервы. Так что, имея быструю и шуструю вшу можно было выпить и закусить.
Каждый надеялся, что именно его вша первой доберется до финиша и полфляжки спирта, которую поставил интендант, достанется ему.
Мы не рассчитывали дожить до конца войны. Нам побрякушки и золотые колечки были не к чему.
Но случалось и так. Вша бежит, бежит, да возьмет и встанет. Остановится по середине дороги и стоит. Хозяин из себя выходит. Трясет кулаками. Материться на чем бог стоит. А она стерва замрет на полпути и отдыхает. Тот с обиды давит ее ногтем. Хрупнет она глухо и лопнет. И на плащ-палатке останется пятно с черной размазанной кровью.
Играли мы, забавлялись. Но вот однажды в дивизию завезли чистое белье. Для солдат и ротных офицеров натопили бани. Привезли, поставили вши бойки. Это вроде ящика на салазках из бревен высотой в человеческий рост. Туда загружается солдатское обмундирование, и жариться при высокой температуре. Под ящиками для этого сделаны специальные топки. После бани всем солдатам и нам устроили санобработку. Там где у нас волосы растут из ведра длинным помелом намазали вонючей мазью. Потравили всех вшей. Химик полка вздыхал. Какая жалость! Испортили игру!
Некоторое время у нас вшей действительно не было.
Глава 20. Передислокация
Февраль 1943 годаЖизнь в лесу, где стояли полковые штабы, тылы и обозы, шла своим чередом. Суета начиналась с утра, когда пробуждалось начальство. Очумев за долгую зимнюю ночь от гари, копоти, жары и спертого духа, полковое начальство из теплушек выбиралось наружу дыхнуть свежего воздуха, сбросить оцепенение и дремоту, ополоснуться холодной водицей. Новый день начинался с позевывания, потягивания и почесывания. В лесу слышались глубокие вздохи, хриплый кашель, ругань и сиплые голоса. Один чесал за ухом, смотрел вверх, сквозь макушки деревьев на серые проблески неба, беззвучно шевелил губами и пытался решить:
— Какая будет нынче погода? Будут бомбить немцы?
Другой водил ладонью по небритому подбородку, кривил складки рта, морщил красноватый нос и задумчиво произносил:
— Будут!
Из солдатской теплушки наружу вываливался заспавшийся полусонный солдат, скреб себя ногтями под рубахой, за пазухой |,гоняя надоедливых вшей,| и произносил хриповатым голосом:
— Хрицы нынче летать не будут! К обеду, видать, снег должон пойтить! Вон как небо заволокло и затянуло! Умываться будете? Товарищ гвардии капитан?
— Давай поливай!
Капитан протягивал руки. Солдат котелком черпал из бочки студеную воду, лил и приговаривал:
— Пусть моются! Им чесаться лень!
Он лил начальству на руки не жалея воды. Полковые плескались и фыркали, охали как бабы и поглядывали на солдата. До них только сейчас доходил смысл ехидных солдатских слов. Чем-то он любезный недоволен? Нос стал воротить. Да и очень уж плещет без разбора. Не балует ли он?
Но солдат и не думал шутить. У него спросонья просто с языка сорвалось. Он черпал и лил, стараясь всякому угодить.
Человек своей жизнью шутить не будет. Кому охота на смерть идти? Отсюда быстро отправят на передовую. Передовая, это не кино. На передовую солдат умирать отправляют.
Офицеры чином постарше имели своих личных, так сказать, денщиков. Они еще с порога подавали свой зычный голос. Денщики, заслышав его, вздрагивали и бежали на голос "самого". Попробуй, не успей, оступись, сделай промашку — к вечеру соберешь манатки |и потопаешь на передовую|. Здесь в тылах полка ухо нужно держать востро, здесь нужны ушлые и расторопные люди. Посмотришь на солдата с передовой, он на полковых офицеров ноль внимания. Он не повернет голову, когда его окликнет |свой| офицер |с передовой|.
Разомнут свои застылые мышцы полковые начальники, расправят застылые мышцы |плечи|, освежаться холодной водой, поедят, попьют с утра в свое удовольствие, разойдутся по блиндажам и теплушкам, и угомонятся на целый день. В лесу настанет тишина и покой. Слышно только позвякивание стальных удил и уздечек, жующих сено полковых лошадей, да слышны удары топоров, это полковые солдатики занялись пилкой и колкой дров.
Пройдет немного времени и картина в лесу изменится. Для солдат тоже наступит долгожданный момент. Откроет повар с котла кухни крышку, постучит черпаком по его бокам, помешает солдатское варево и встрепенуться серые шинелишки. Здесь же рядом, на круглом пне, как на плахе, рубят не головы, а мерзлые буханки хлеба, ледяные брызги летят вокруг.
Солдаты, бросив работу, бегут поспешают, гремя котелками, к котлу. У котла собралась толпа, все лезут вперед, толкают друг друга — ни какого порядка! После мерзлого хлеба и горячего хлебова можно присесть и закурить. Так проходит день за днем у полковых, штабных, тыловых и обозных солдат и офицеров.
Старшины рот к утру возвращаются назад лежа в санях. Они не ходят возле саней, подергивая вожжами, как это делают полковые обозные. Тыловые обозники в лесу, на глазах у начальства побаивались ездить в санях, они шествуют рядом, понукая лошаденкой. Нужно соблюдать заведенный порядок. Но стоит им выехать на лесную дорогу, они тут же усаживаются в сани. Этикет соблюдают!
Жизнь полкового тыловика идет своим путем. Она не похожа на жизнь солдата с передовой. Они по-разному ходят и смотрят. Во взгляде и на лице у них разные выражения. Один живет на земле со смертью за спиной, другой гнет спину, старается угодить, чтобы не загреметь на передовую. У одного жизнь как день, у другого она минутой |страх и сомнения|.
Погода в феврале не устойчивая, меняется каждый день. То холодно и морозно, снег скрипит под ногами, ветер вьюжит. Завтра вдруг потеплело, зазвенела капель. В ней всеми цветами радуги загорится зимнее солнце.
Присмотрись к жизни в лесу. Вроде все идет своим чередом. А глянешь иной раз, и в глаза бросается какое-то скрытое движение. Явных признаков нет, беспокойства не видно, но замечаешь что-то не обычное в жизни полка.
На передний край перестали подвозить боеприпасы. В роты поступил приказ углубить и привести в порядок окопы. Солдаты лениво и нехотя ковыряли землю лопатами.
Однажды из леса ушел небольшой груженный имуществом обоз. Остальным было приказано чинить сбрую и собирать инвентарь. Никогда такого не было, чтобы в затяжной обороне вдруг стали трясти всякое тряпье и барахло. Передислокацию дивизии держали в строгом секрете. Мало ли что! Штабным ничего не говорили. Но мало-помалу мы стали замечать, что тылы полков готовятся к переезду.
Дивизионный ветврач, наш главный коновал, увешенный орденами и наградами, получил нагоняй за то, что полковые лошади оказались не перекованными. Химик полка чуть не загремел со своего места, потому что не собрал разбросанные по лесу противогазы. Раненые, приходя с передовой, бросали их, где попало: где под ель, где вешали на сук, где просто бросали подальше на снег. Так одну службу за другой стали проверять, делать вливания. Не трогали только солдат с передовой.
Когда у Малечкина запросили наличие людей[170] и материальной части, стало очевидным, что дивизия готовиться к переходу.
Немецкая авиация не летала. А дни были ясные и солнечные, немцы могли бы заметить, как по тыловым дорогам потянулись обозы, как на передовой зашевелились солдаты. Немцы не предполагали, что мы в такую распутицу перейдем в наступление.
И вот однажды в расположение наших тылов пришли солдаты какой-то другой дивизии. Наши обозные вдруг забегали, сорвались с места и укатили куда-то за лес.
На следующий день, на передовой произвели смену. Оставив после себя кучи мусора, рваного тряпья и отбросов, дивизия вышла из леса и стала стороной обходить линию фронта. Куда мы шли, мы не знали.
Передвигаясь ночами, мы каждый раз на день останавливались на привалы. Всполохи артиллерийской стрельбы на всем нашем пути освещали ночное небо. Гул и удары тяжелых снарядов слышались где-то вдали. Они то нарастали, приближались к нам, то отдалялись.