Хреново.
Ничего, в убежище она разберется и с деньгами, и с Кейреном… благо, есть куда запереть. И повязав свитер вокруг пояса, Таннис вздохнула.
— А уж я какая невезучая, — буркнула она, приподымая Кейрена. Тяжелый… хотя не тяжелее мешка с шерстью. Перекинув Кейрена через плечо, она решительным шагом направилась к тайнику.
Злость подгоняла. И даже крысы, попадавшиеся на пути, взбудораженные взрывом и наводнением, чуяли настроение Таннис и спешили убраться с дороги. Она слышала шелест лап, писк, суету под ногами.
Плохо, что свечу взять не вышло, и хорошо, что дорогу Таннис наизусть помнит.
…а в тайнике есть и лампа, и масло, и много полезных вещей. Не зря, выходит, Таннис столько лет за убежищем присматривала, словно чуяла, что пригодится.
Пригодилось.
Войтех был бы доволен. Правда, от ноши посоветовал бы избавиться.
Ножом по горлу и в канаву… черта с два бы его нашли под землею…
Нет уж…
Пять ступенек. И шаг влево. Переступить через трещину. Вновь ступеньки… лестница узкая, как развернуться в пролетах, особенно если с ношей. И наконец гулкое пространство подземного зала.
— Прибыли, — с облегчением сказала она, сбрасывая Кейрена. Тот, к счастью, все еще был без сознания. Нащупав углубление в стене — пальцы коснулись мягкого крысиного бока, но Таннис рявкнула:
— Прочь!
И крыса убралась, признавая за Таннис право на эту территорию.
В углублении — некогда Войтех сам вытаскивал кирпичи, расширяя нишу — лежала лампа, заправленная маслом, запасная одежда, металлическая коробка со спичками и честно заработанными деньгами. А еще краюха черствого хлеба и фляга с дешевым ромом, который пришелся как нельзя кстати.
Благо, спички не успели отсыреть, и лампа зажглась сразу. Для притерпевшихся к темноте глаз желтый ее огонек был слишком резким, и Таннис зажмурилась, досчитала до десяти и вновь открыла глаза.
Так лучше.
В убежище со времени последнего ее визита ничего не изменилось. И вода сюда не добралась, что вовсе замечательно.
— Будем жить, — сказала Таннис крысе, которая, забравшись на узкий каменный парапет, следила за происходящим. — Ну или хотя бы попробуем.
У Таннис не было привычки разговаривать с собой, но уж больно неуютным было это место, некогда являвшееся частью Клеркенуэльского арестного дома, но давно уже заброшенное, позабытое, как забыто было все, что скрыто в подземельях города.
Оно дремало в полусне-полужизни, едва ли вспоминая о тех, кому случалось бывать здесь.
Бурый кирпич стен. Темные прожилки строительного раствора. Пятна плесени. Крюки, на которых некогда крепились факелы, и черные следы копоти, намертво въевшейся в камень. Цепи, свисавшие со сводчатого потолка. Клещи, штыри, иглы, покрытые толстым слоем ржавчины. Полуистлевшая плеть, свернувшаяся змеей.
Клетки.
И древний массивный стул, намертво прикрученный к полу. Древесина побурела, да и сам камень под стулом изменил цвет. Крысы не тронули ни дерево, ни цепи, которые свисали с подлокотников и ножек. Таннис старалась не думать о том, кого и когда на этот стул усаживали.
И о том, что Войтеху нравилось храбриться, устраиваясь в этом самом кресле.
…она и сейчас ощущала на себе насмешливый его взгляд.
Он бы не стал с ищейкой церемониться.
— Уж извини, — она присела рядом с Кейреном и, прижав пальцы к шее убедилась: жив. Все-таки жуть до чего не хотелось становиться убийцей. — Но я тебя потом отпущу. Попозже.
А хорошенький какой… Сухощавый, тонкий, что девица… обходительный…
Таннис подвинула лампу к его лицу.
Нет, не девица, вон какой подбородок массивный. И с ямочкой. Скулы острые. А нос с горбинкой, которую Таннис, не удержавшись, потрогала. Родинки на щеке… такие странные родинки… выпуклые, круглые, аккуратные… бархатистые на ощупь.
— Вот задница, — Таннис отдернула руку.
Он не везучий? Да это ей не повезло связаться с псом! Да какого лешего…
Нет, она никогда еще не видела их так близко. На заводе случалось появляться полукровкам, но этот… а как на человека-то похож, сволочь.
То-то так легко согласился разойтись. Он бы тихонько выждал и по следу… если правда, конечно, что про них говорят…
Таннис задумалась. Говорили много и всякого, но она подозревала, что большая часть историй — обыкновенные байки.
И что теперь делать?
Сбежать?
А куда? Домой? И его за собой привести?
Не домой? Так ведь все равно след останется… надо из города уходить. Мир большой, всем места хватит. Вот когда она готова будет, тогда и выпустит. А пока…
Таннис огляделась и, остановив взгляд на клетке с самыми толстыми прутьями — ее всегда занимал вопрос, зачем они нужны, такие, каждый с ее руку толщиной, — хмыкнула. Ничего, пусть посидит денек-другой. С него не убудет.
Взяв тело за подмышки, Таннис потащила его к клетке. В ней и лежак имелся, к стене прикрученный. Таннис и одежду псу оставит, для начала свою, а там и по старым запасам пошарится, небось, не все истлели. И одеяло ватнее кинет, пусть старенькое, чутка попорченное крысами, но еще теплое. И вообще, он сам виноват, нечего было за нею гоняться… тоже, леди нашел… оставался бы со своими ледями, тогда и ей мороки неприбавилось ли.
В клетке Таннис не без труда взвалила тело — все-таки крепко она его ударила — на лежак. Отошла. Подумала и вернулась. В мокрой одежде еще околеет. Благородный, небось и здоровье хрупкое.
Раздевала быстро, злясь и на себя, и на него.
А костюмчик ничего, если очистить. Папаша Шутгар по старой памяти примет… и ботиночки почти новые… бумажник… деньги — это хорошо. А вот брегет приметный будет, но папаше не впервой с горячим товаром дело иметь, сумеет найти покупателя. Перстень Таннис снимать не стала. А бляху королевского следователя — вот же угораздило ее связаться! — бросила на лавку. На нее же положила старый свой свитер и штаны. Конечно, коротковаты будут, но ничего страшного, не перед крысами же ему здесь красоваться, в самом-то деле.
Укрыв Кейрена одеялом, Таннис погладила его по встрепанным волосам и пробормотала:
— Ничего. Как-нибудь… разберемся.
Клетку она закрыла и, обмотав цепью, толстенной и с виду все еще надежной, несмотря на покрывающую звенья ржавчину, Таннис не без труда повернула ключ в огромном замке.
Надо будет масла принести, смазать. И Войтеху спасибо сказать, пусть бы он не о Таннис, но о товаре заботился.
…вот только не услышит.
— Я тебя выпущу, — пробормотала она, стягивая ботинки. Тепло, порожденное ромом, уходило, и Таннис вновь начало потрясывать от холода. — Честное слово, но немного попозже.
Сначала она высушит деньги, благо, от воды ассигнации не сильно пострадали, попрощается с мамашой, объяснив ей, что надо бы сменить место жительства, и изучит расписание дилижансов.
Конечно, жаль покидать знакомые места, но… этот ведь не отстанет.
Кейрен, не приходя в сознание, свернулся клубком. Мерзнет, бедный… он же говорил, что сосуды слабые. И Таннис мысленно пообещала ему раскопать еще одно одеяло. Или даже два, если не истлели.
Благородный все-таки.
Нежный.
Глава 9
Дите стало лучше.
Она сидела в кресле и перелистывала страницы журнала, делая вид, что всецело увлечена если не чтением, то разглядыванием картинок. Но Брокк чувствовал на себе ее взгляд, и взгляд этот мешал думать.
— Что? — спросил он.
— Ничего, — Дита улыбнулась. — Думаю, поздравить тебя со свадьбой или сочувствие выразить?
О его свадьбе «Светская хроника», стремясь исправить «досадную ошибку», писала в самых восторженных тонах. И Дита, читая статью, с трудом сдерживала смех, а у Брокка не получалось сердиться на нее. Напротив, если этот фарс развеселил ее, то в нем имелся хоть какой-то смысл.
— Расскажи о ней, — попросила Дита, закрывая журнал.
Ее уже давно не интересовали модные наряды, фасоны шляп и узор кружева, принятый в этом сезоне, равно как сплетни и дамские советы… реклама… весь тот мусор, которым полны были подобного рода издания.
— И не хмурься, я все равно не поверю, что ты злишься.
— Слишком хорошо меня изучила? — Брокк отложил записную книжку. Рассказать о жене?
Кэри, последняя искра угасающей жилы. Лунное дитя с белыми волосами и глазами цвета янтаря. С округлым по-детски припухлым личиком и привычкой смотреть сквозь ресницы, тоже светлые, словно пеплом припорошенные. Какая она?
Настороженная. Уже не испуганная, скорее опасающаяся.
Чего?
Брокк не знал.
Она ступала бесшумно, а прежде чем выглянуть в коридор или войти в комнату, замирала на несколько секунд. Прислушивалась? Прятала в юбках вздрагивающие руки? И сторонилась зеркал.
Его жена носила серые платья, закрытые и скучные.
Смотрела в пол.
Брокк не знал.
Она ступала бесшумно, а прежде чем выглянуть в коридор или войти в комнату, замирала на несколько секунд. Прислушивалась? Прятала в юбках вздрагивающие руки? И сторонилась зеркал.
Его жена носила серые платья, закрытые и скучные.
Смотрела в пол.
И не заговаривала, если к ней не обращались.
Ее страхи все еще жили, но Брокк сторонился и их, и ее самой, не желая нарушать хрупкое равновесие старого дома.
Об этом говорить нельзя, но Дита ждет.
— Она… пожалуй, она ребенок. Постарше Летти будет, но все равно ребенок. И выглядит ребенком.
— Тебя это раздражает?
— Нет.
— Тогда в чем дело? — Дита приподняла бровь и тут же болезненно скривилась. — Если ты скажешь, что все в порядке, я тебе не поверю.
Вновь она угадала. Нет, не в порядке.
Эйо с мужем ушла на Перевал, а во вновь осиротевшем доме поселилась девочка с желтыми глазами, не способная заполнить его пустоту. Она редко выглядывает из комнаты и старается держать дистанцию, что даже хорошо, потому что сближаться с нею — глупость неимоверная.
Брокк вежлив.
Она — предупредительна и послушна.
Наверное, Кэри можно было бы отослать, но…
— Сложно все, — Брокк коснулся витражного стекла. Лампа, купленная в антикварной лавке, нравилась Дите своей безыскусной красотой: молочно-белый фон и синие, красные, зеленые рыбины. Их силуэты были схематичны, словно нарисованы ребенком, а стеклянный шар прорезала трещина. Лампу пора было бы выбросить, но Дита возражала. — Сложно… она из Высших.
— И что?
— Ничего.
— Ты ей не нравишься?
— Нет, но… не знаю. Я не разговаривал с ней.
Случайные встречи. Совместные завтраки, которые проходят в настороженном молчании. И взгляд Кэри, устремленный если не на скатерть, то на его руки.
Знает?
Определенно. И если пока это знание не пугает ее, не вызывает отвращения, то скоро все изменится.
— Попробуй поговорить, — кресло Диты покачивается, скрипит. — Как знать, вдруг понравится?
— Смеешься?
— Ничуть, — она замялась и, сняв перчатку, вытянула руку. Дита разглядывала ее с удивлением. Сухая ладонь, и тонкая пергаментная кожа, на которой проступили темные пятна. Ногти напротив, сделались белы, хрупки. — Ты…
Она подбирала слова аккуратно, хотя Брокк понимал, что именно сейчас услышит.
— Дело в том, что она из Высших, верно? И ты… опасаешься, что та старая история повторится?
— Она и повторится. Если я позволю.
— И ты думаешь, что делая вид, будто тебе все равно, ты что-то изменишь?
— Я…
— Брокк, — прежде Дита не решалась перебивать его. — Наверное, я не имею права указывать тебе, в конце концов, я ничего не понимаю в ваших отношениях, но… мне кажется, ты обвиняешь свою жену в чужих грехах. И если она и вправду ребенок…
— Дети вырастают.
— Именно. Ты уже видишь в ней врага, и сделаешь ее врагом. Но… попробуй иначе.
Брокк, повторяя ее жест, стянул перчатку. Тень его металлических пальцев скользнула по лампе, распугивая стеклянных рыб.
— Боги, ты переоцениваешь свое…
— Уродство.
— Я этого не говорила!
— Верно, — Брокк сжал кулак. — Ты добра. И ты человек.
— Это что-то меняет?
— Все.
Дита молчала, ожидая продолжения. А Брокк подбирал слова, чтобы объяснить то, что для него было очевидно.
— Я не способен защитить, — металл сохранял тепло и подобие жизни, но оставался лишь металлом.
— Кого?
— Себя. Жену. Род. Я калека. Несомненно, полезный короне, но… это ничего не меняет. Я слаб, Дита. Лично я слаб. И как только в роду появится хоть кто-то, способный встать на мое место…
— Ты его уступишь без боя. Но при чем здесь твоя жена?
Она человек, а у людей все иначе.
— Сейчас она смотрит на меня… настороженно.
И внимательно, подмечая любой жест.
Оценивает? Ждет, когда он оступится, совершит ошибку?
Брокк не знал. Но его компания вряд ли была ей по душе. Исполнив обязательный ритуал совместного завтрака, Кэри с явным облегчением пряталась в своей комнате.
Она следила за Брокком, но издали, словно стесняясь этого своего интереса или же, напротив, опасаясь его гнева, пусть бы он никогда не давал ей повода думать, что способен обидеть.
Она была тиха.
Незаметна.
Девочка-призрак, о присутствии которого говорит лишь запах, тонкий аромат гортензий, что остается на коврах и вплетается в многовековую тишину библиотеки, цепляется за корешки старых книг, чей сон не тревожили годами. Этот запах лозой обвивает дверные ручки, распускается узорами на столовом серебре, на скатертях и вазах…
— Она вырастет.
Его жена красива, пусть бы и сама не понимает этой красоты, скрывая ее за простыми серыми платьями, которые слишком унылы, чтобы их и вправду выбирала Кэри.
— И поймет, как следует ко мне относиться.
— Как?
Вопрос Диты заставляет болезненно кривиться.
— Со снисхождением. Жалостью.
И не более того.
— Рано или поздно, но рядом с ней появится кто-то, кто… более ей соответствует.
Брокк видел, как это бывает.
Знакомство.
И несколько случайных встреч.
Букет цветов и скромная визитка. Ничего не значащие фразы.
Совместная прогулка в парке…
— И мне останется отойти в сторону и сделать вид, что я ослеп, оглох и слишком занят, чтобы заметить, как… самолюбие пострадает, но и только. В конце концов, я привык.
Дита слушала внимательно, упершись сухими пальцами в подбородок.
— Король не станет вмешиваться в семейные дела. А я… бросить вызов? Смешно, — железные пальцы разжались со скрипом. — Его примут. Нет, вряд ли меня убьют, мой соперник…
— Которого еще нет…
— …не станет искать себе лишних неприятностей. Но жизнь, оставленная вот так, — это дополнительное унижение.
— Дело не в этой девочке, хотя ты уже обвиняешь ее в предательстве, которого она не совершала, — Дита прервала молчание, теперь она смотрела не на Брокка, но на разноцветных рыбок, вплавленных в молочно-белое стекло. — Дело в тебе.
Дита раскрыла журнал и пальцы ее на фоне белых страниц казались более желтыми, нежели обычно.
— Помнишь, что ты сам мне сказал, когда я узнала о болезни? Шансов нет, но это не повод, чтобы сдаваться. А ты, Брокк, сдался. Заранее признал поражение и теперь ищешь в нем виноватых. Прости, если обидела.
В ее словах была своя правда.
— Дай ей шанс. И себе тоже, Брокк. Нельзя вечно прятаться по углам.
Возможно, но…
— Страшно поверить?
— Скорее, поверив, страшно ошибиться, — Брокк надел перчатку, под тонкой кожей скрывая металлическую руку.
Дита не ответила — заснула, и сон ее, как и во все предыдущие дни, был глубок.
Ей стало легче.
Хотя бы ненадолго, но порой и минуты значат многое. Брокк убрал с журнала ее руку, вялую, с сухой мягкой кожей, которая, казалось, при неосторожном прикосновении лопнет, расползется. Он коснулся волос, лица… сколько ей осталось?
Месяц?
Два?
А вновь пустота и одиночество, тщательно оберегаемое от посторонних.
Пролистав журнал — в этом сезоне дамам настоятельно рекомендовали носить синее и лисий мех — Брокк бросил его на стол. Вернувшись в кресло, к светильнику и рыбам, он вытянул ноги и закрыл глаза.
Жена? Он с ней поговорит… когда-нибудь, когда будет свободен от дел. Или хотя бы одного, нынешнего.
Четыре имени.
Четыре человека. И каждому из четверки Брокк верил, как себе самому. Вновь и вновь он перебирал их, словно костяшки домино, силясь разглядеть за нанесенным рисунком еще один, скрытый смысл.
Инголфр из рода Высокой Меди.
Бастард, и об этом обстоятельстве он не позволяет забыть ни себе, ни окружающим. Он молчалив и заносчив, как может быть заносчив тот, в ком есть кровь Высших. Самолюбив. Обидчив.
Но умен, а что хуже всего — умел.
Мог ли он?
Светловолосый, светлоглазый, имеющий отвратительную привычку тщательно подбирать слова, и так, что в каждой произнесенной им фразе чудился иной, скрытый смысл. В дурном настроении он язвил, высмеивая всех и вся, но… предать?
…тридцать семь лет.
И карьера, которая достигла потолка, если только…
Брокк дернул себя за прядь, призывая успокоиться, но дурные, темные мысли не отступали. Быть может, дело вовсе не в справедливости, как таковой? Не в возмездии? Смешно думать, что тот, кто принимал участие в создании огненных шаров, ныне преисполнился праведного гнева и загорелся идеей мести. Все проще.
Место.
Кто его займет, если Брокка вдруг не станет.
Инголфр? Пожалуй. Его поддержит род, которому подобный статус будет выгоден. Инголфр не молод, но и не стар. Умен. Опытен.
Лишен фантазии. Он хороший исполнитель, но не более, пусть бы самолюбие помешает ему признать сей факт.