Айзек Азимов Человек, который никогда не лгал
Когда Роджер Халстед появился на верхней ступеньке лестницы в день встречи клуба Черных Вдовцов (а встречались они раз в месяц, регулярно), за столом уже сидели юрисконсульт по вопросам патентов Авалон и писатель Рубин. Оба шумно приветствовали вошедшего.
Рубин сказал:
— Ты наконец дошел до той кондиции, когда можешь снова встречаться со своими друзьями, а? — Он побежал навстречу Халстеду, протягивая ему обе руки и широко улыбаясь, От этого его клокастая, спутанная борода встала торчком. — Ты где ж это пропадал? Почему не пришел на две встречи?
— Привет, Роджер, — произнес Джеффри Авалон, сияя улыбкой с высоты своего роста.
Халстед скинул пальто.
— Ну и холодина на улице! Генри, принеси-ка…
Генри, единственный официант, которого допускали к себе Вдовцы, уже протягивал ему бокал:
— Рад видеть вас вновь, сэр.
Халстед взял бокал, благодарно кивнув головой.
— Кто сказал, что нельзя дважды войти в одну реку? А вы знаете, что я надумал?
— Решил бросить математику и начать честную жизнь? — спросил Рубин.
Халстед вздохнул:
— Преподавание математики в младших классах средней школы — это один из самых честных способов зарабатывать деньги. Потому-то и платят за эту работу так мало.
— В таком случае, — произнес Авалон, слегка раскачивая бокалом из стороны в сторону, — труд свободного писателя — дело бесчестное, чистый рэкет?
— Ничего подобного! — запротестовал свободный писатель Рубин, мгновенно приходя в ярость.
— Так чем же ты надумал заняться, Роджер? — спросил Авалон.
— Я решил осуществить грандиозный проект, мечту всей моей жизни, — ответил Халстед. Над его бровями белым куполом вздымался крутой лоб без малейших следов волос, которые еще десять лет назад, возможно, обнаружить бы удалось. Впрочем, довольно густая растительность и сейчас покрывала его виски и затылок. — Итак, я собираюсь написать «Илиаду» и «Одиссею», но в форме лимериков.[1] Каждой из сорока восьми глав этих двух книг будет соответствовать один стишок.
Авалон кивнул головой:
— И что, уже есть результаты?
— До сих пор я бился над песнью первой «Илиады». Вот что у меня вышло:
— Недурно, — сказал Авалон. — Даже очень недурно. Лимерик практически полностью передает суть и основное содержание песни. Правда, имя героя «Илиады» — Ахиллес, а не Ахилл. Точнее, даже…
— Такое произношение приведет к нарушению метра и рифмы в стихотворении, — возразил Халстед.
— Верно, — сказал Рубин. — Читатель наверняка решит, что две лишние буквы — опечатка, и ничего, помимо этого, из произведения не вынесет.
На лестнице возник запыхавшийся от быстрой ходьбы Марио Гонсало, профессиональный художник. На этой встрече ему предстояло быть хозяином.
— Кто-нибудь еще пришел?
— Кроме нас, стариков, никого, — ответил Авалон.
— Тот человек, которого я пригласил, вот-вот появится. Весьма любопытная личность. Он должен понравиться нашему Генри, ибо никогда в своей жизни не лгал.
Генри поднял одну бровь, доставая бокал для Марио.
— Только не надо уверять меня в том, что ты пригласил сюда дух самого Джорджа Вашингтона, — сказал Халстед.
— Роджер?! Очень приятно видеть тебя опять, Кстати! Джима Дрейка с нами сегодня не будет. Он вернул пригласительную карточку. Сообщил, что у него какое-то семейное торжество и он должен там непременно присутствовать. А моего гостя зовут Сэнд, Джон Сэнд. Я знаю его довольно давно, хотя и не очень близко. Чокнутый парень. Помешан на скачках и всегда режет чистую правду. Я сам слышал, как он это делает. Кажется, его добродетели на этом и заканчиваются. — Гонсало моргнул.
Авалон согласно закивал головой:
— Да, это настоящая заслуга. Однако, когда становишься старше…
— Уверен, нынешнее наше заседание будет интересным, — быстро добавил Гонсало с ясной целью предотвратить очередное пространное рассуждение Авалона. — Я рассказал ему о нашем клубе, о том, что в последние два раза перед нами тоже стояли весьма непростые головоломки…
— Головоломки? — воскликнул Халстед с внезапно проснувшимся любопытством.
— Ты член клуба и занимаешь в нем далеко не последнее положение, поэтому имеешь право быть в курсе. Но пускай лучше Генри все тебе расскажет. В обоих случаях главной фигурой оказался именно он.
— Генри? — Халстед оглянулся через плечо, не скрывая легкого удивления. — Они и тебя вовлекли в свои идиотские игры?
— Уверяю вас, мистер Халстед, я сопротивлялся, — ответил Генри.
— Он сопротивлялся! — не выдержал Рубин. — Да Генри на прошлых двух заседаниях показал себя истинным Холмсом! Он…
— Важно другое, — сказал Авалон. — Ты, Марио, мог выболтать лишнее. Что ты рассказал о нас своему приятелю?
— Как понять твои слова — «мог выболтать лишнее»? Я не Мэнни Рубир, тебе это известно? Я осторожно намекнул Сэнду, что мы — как священники в исповедальне. Мы все как один, держимся вместе, когда речь идет о тайнах. А он заявил, что хочет прийти к нам, потому что попал в беду и с ума сходит от безвыходности положения. Я ответил, что он может поприсутствовать на ближайшей встрече Вдовцов, поскольку мне предстоит быть на ней хозяином и я вправе пригласить одного человека. Да вот он и сам!
По ступенькам поднимался статный мужчина с толстым шарфом, обмотанным вокруг шеи. Стройность его фигуры стала еще более очевидной, когда он снял пальто. Под шарфом оказался кроваво-красного цвета галстук, который словно светился, бросая багряные отблески на худое, необычайно бледное лицо этого человека. На вид ему было лет тридцать.
— Джон Сэнд, — произнес Марио, манерно представляя незнакомца.
Ему однако, пришлось прерваться: на лестнице послышалась тяжелая поступь Томаса Трамбелла, специалиста по уголовному праву. Через секунду раздался его громкий возглас:
— Генри! Виски с содовой для человека при смерти!
— Том, — обратился к нему Рубин, — если бы ты не прилагал такое количество усилий, чтобы непременно опаздывать на каждое заседание, то ты наверняка пришел бы сегодня чуть раньше.
— Чем позже я прихожу, — парировал Трамбелл, — тем меньше я слышу твоих глупых замечаний. Ход твоих мыслей никогда не принимал такого направления?
Когда наконец гостю был представлен и Трамбелл, все уселись по своим местам.
Меню на этот раз было составлено крайне небрежно: первым блюдом подавались артишоки. Естественно, видя такое положение, Рубин тут же пустился в пространные изложения правил приготовления подобающего соуса. Когда же Трамбелл заметил брезгливо, что единственным верным способом обращения с артишоками было бы опустить их в мусорный жбан возможно большего объема, Рубин сказал:
— Это справедливо в том случае, когда они поданы без надлежащего соуса.
Сэнд ел без всякого аппетита и оставил нетронутым не меньше трети своего безукоризненного бифштекса. Халстед, который имел склонность к полноте, кидал на этот кусок алчные взгляды. Его собственная тарелка опустела самой первой. Обглоданная кость и немного жира — вот и все, что в ней осталось.
Сэнд, по-видимому, заметил интерес Халстеда к недоеденному бифштексу и сказал:
— По правде говоря, я стараюсь не есть слишком много. Не позаботитесь ли вы о моем бифштексе?
— Кто? Я? Нет, премного благодарен, — угрюмо произнес Халстед.
Сэнд улыбнулся:
— Я могу быть с вами откровенным?
— Разумеется. Если вы внимательно слушали, о чем шла речь за этим столом, вы должны были заметить, что откровенность здесь в порядке вещей.
— Это хорошо. В любом случае я был бы с вами искренен, ибо правдивость — мой фетиш. Вы лжете, мистер Халстед. Конечно же, вы не прочь съесть остатки моего бифштекса и непременно бы так и поступили, будь вы уверены, что этого никто не заметит. Ведь так? Но общественные условности вынуждают вас лгать. Вам не хочется казаться жадным. Не хочется прослыть человеком, пренебрегающим элементарными нормами гигиены: на мясе, возможно, имеются частички слюны незнакомого вам человека.
Халстед нахмурился:
— Ну а если бы перед нами была обратная ситуация? Что тогда?
— То есть если бы на вашем месте был я?
— Да.
— Я не стал бы доедать ваш бифштекс исключительно из соображений чистоплотности, но и скрывать своих желаний тоже бы не стал. Едва ли не всякая ложь происходит от желания оградить себя от неприятностей: или же из страха перед общественными условностями. Я же полагаю, что ложь вряд ли может быть действенной формой защиты, А общественные установки меня не интересуют вовсе.
— Ложь, — вмешался Рубин, — может оказаться очень эффективным средством обороны, если она носит принципиальный, глобальный характер. Беда заключается в том, что люди чаще всего прибегают к вранью по пустякам.
— Ты что, недавно «Майн кампф» перечитывал? — спросил Гонсало.
Брови Рубина мгновенно взлетели вверх.
— Неужели ты полагаешь, что Гитлер первым воспользовался приемом большой лжи? Можно вспомнить Наполеона Третьего. Или еще пример — Юлий Цезарь. Тебе доводилось читать его «Комментарии»?
Генри уже принес ромовые бабы и теперь осторожно разливал по чашечкам кофе. В это время Авалон сказал:
— Вернемся к нашему достопочтенному гостю.
— Как хозяин и председатель настоящего собрания, — произнес Гонсало, — я бы хотел отменить процедуру допроса. Наш гость находится в затруднительном положении, и я попрошу его посвятить нас в подробности.
Одновременно он набрасывал карандашом шарж на обратной стороне меню, где Сэнд был изображен с вытянутым, грустным лицом и очень походил на породистую ищейку.
Сэнд прочистил горло.
— Насколько я понимаю, все сказанное в этом помещении будет сохранено в строжайшей тайне. Вместе с тем…
Трамбелл проследил за направлением взгляда Сэнда, после чего недовольно прорычал:
— По поводу Генри можете не беспокоиться. Он, пожалуй, самый достойный из нас всех. Если уж вам так угодно, можете сомневаться в порядочности любого из присутствующих, но не его.
— Благодарю вас, сэр, — пробормотал Генри, расставляя на буфете стаканы из-под бренди.
— Джентльмены, — начал Сэнд, — моя проблема заключается в том, что меня подозревают в совершении преступления.
— Какого именно? — строго спросил Трамбелл.
Обычно в его обязанности входило допрашивать клиентов. Одного взгляда на этого человека было достаточно, чтобы понять, что такой не упустит предоставленной ему возможности.
— Кражи, — ответил Сэнд. — Из сейфа компании, в которой я тружусь, исчезла определенная сумма денег и целая пачка ценных бумаг — облигаций. Я принадлежу к числу тех сотрудников, которые знают шифр, и у меня действительно была возможность незаметно для других открыть сейф. Были и мотивы для преступления: накануне я проигрался на скачках и испытывал крайнюю нужду в деньгах. В общем, все оборачивается не в мою пользу.
— Но он этого не делал, — с жаром вмешался Гонсало. — В этом-то весь фокус!
Авалон раскачивал наполовину пустым бокалом, который, видимо, и не собирался допивать. Он сказал:
— Я полагаю, нам следует позволить мистеру Сэнду рассказать все от начала до конца.
— Верно, — произнес Трамбелл. — Но тебе-то откуда известно, что он этого не совершал, Марио?
— Вот черт, да в этом-то и суть! — ответил Гонсало. — Ведь он говорит, что не делал, а раз так, то и не делал. Других доказательств мне не нужно. Конечно, у присяжных на этот счет может быть свое мнение но любой, кто знает этого человека, поверит ему. Я не раз слышал, как он признавался в таких неприглядных вещах, о которых ни один другой…
— Погоди. Позволь, я сам задам ему вопрос, хорошо? — сказал Трамбелл. — Вы брали из сейфа деньги и бумаги, мистер Сэнд?
Сэнд выдержал паузу. Его голубые блестящие глаза переходили с одного лица на другое. Затем он сказал:
— Джентльмены, я говорю вам чистейшую правду. Денег и бумаг я не брал.
Халстед быстро провел ладонью от лба до затылка, словно пытаясь стряхнуть с себя сомнения.
— Мистер Сэнд, — сказал он, — по-видимому, ваши коллеги вам доверяют. Вы всегда можете открыть сейф с ценными бумагами. И в то же время вы играете на скачках.
— Ну и что? На скачках играют многие.
— Но вы проигрываете.
— Это произошло непреднамеренно.
— А вы не рискуете потерять таким образом работу?
— У меня есть одно преимущество, сэр. Оно состоит в том, что я работаю под началом своего дяди. Он знает о моей слабости, но знает и о том, что я никогда не лгу. Он понимал также, что средства и возможность украсть у меня были. Знал о моих долгах. Я сам рассказал ему о них. Все, буквально все восстало против меня. Но дядя задал мне один-единственный вопрос: виновен ли я в пропаже, — и я ответил так же, как и вам: денег или бумаг я не брал. Дядя знает меня не первый год. И верит.
— В таком случае как удалось вам расплатиться с кредиторами?
— Мне крепко повезло, и опять-таки на скачках. Такое иногда случается. И произошло это незадолго до того, как была обнаружена пропажа из сейфа. Я расплатился со всеми букмекерами.
— Значит, мотивов у тебя все же не было? — сказал Гонсало.
— Этого нельзя утверждать. Кража могла произойти еще за две недели до того дня, когда ее обнаружили. Никто не заглядывал в отделение сейфа за все это время. Кроме самого вора, естественно. Мне могут возразить, мол, уже после того, как я взял деньги и облигации, мне повезло на бегах и кража потеряла свой смысл, но было уже слишком поздно.
— Вам могут также сказать, — заметил Халстед, — что вы воспользовались украденными деньгами для того, чтобы сделать крупную ставку.
— Кстати, ставки вовсе не были такими уж большими, а у меня имелись другие источники денег. Но вы правы: ваш довод тоже нельзя исключать.
Тут вмешался Трамбелл:
— Но если вы по-прежнему работаете там же, — а я полагаю, так оно и есть, — и раз уж ваш дядюшка не возбудил против вас дела, — я также верю, что он не возбудил, — то поставил ли он хотя бы в известность полицию?
— Нет. Он в состоянии компенсировать пропавшую сумму, а полиция… Он чувствует, что полиция свяжет инцидент только со мной. В то же время он убежден, что я не лгу ему.
— Господи, но в чем же тогда проблема?
— Просто нет никого другого, кто мог бы это совершить. Дядя даже не представляет, как иначе можно объяснить пропажу. Я тоже ума не приложу. А пока он не увидит какой-нибудь альтернативы, его не покинет чувство тревоги и подозрительности, пусть он даже и не будет высказывать их открыто. Он невольно станет следить за мной, не будет доверять. Работы я не потеряю, но повышения уже не получу. В конце концов вынужден буду уйти сам. И тогда мне нечего рассчитывать на доброжелательную рекомендацию. А получить от родного дяди рекомендательный документ иного содержания будет для меня слишком большим ударом.
— Выходит, вы пришли сюда, мистер Сэнд, — нахмурился Рубин, — по той причине, что мы решаем головоломки. Так сказал вам Гонсало. И теперь вы хотите услышать от нас, кто же в действительности взял эти деньги?
Сэнд пожал плечами:
— Не обязательно. Я даже не знаю, смогу ли предоставить в ваше распоряжение столько информации, сколько может понадобиться. Ведь вы не детективы, и не можете, скажем, отправиться на место преступления, допросить кого нужно и так далее. Но если бы вы сказали мне, как это могло случиться, — я был бы вам чрезвычайно признателен. Тогда я отправился бы к дяде и сказал ему: «Скорей всего, кража произошла вот так, так и эдак». Пускай даже ваша версия не будет соответствовать действительности; предположим, мои слова так и не убедят дядю; допустим, деньги и облигации нам вернуть так и не удастся. Но такая версия по меньшей мере развеяла бы его подозрения. Его бы, возможно, перестали мучить мысли о том, что я единственный вероятный преступник.
— Что ж, — сказал Авалон, — я полагаю, мы могли бы попытаться поразмышлять логически. Какие люди окружают вас и вашего дядю на службе? Мог ли кто-либо из них сильно нуждаться в деньгах?
Сэнд покачал головой;
— Настолько сильно, чтобы рисковать собственной репутацией? Не знаю. Возможно, кто-то задолжал крупную сумму. Или кто-то намеревался откупиться от шантажистов. Или просто жадность кого-то одолела. Появилась возможность взять деньги, и у человека не хватило сил устоять против соблазна. Если бы я был сыщиком, я бы стал подробно расспрашивать их, проверил бы все до единого документы и… Что еще делают в таких случаях детективы? Но я не…
— Разумеется, — сказал Авалон. — И мы не можем воспользоваться такими приемами. Итак, вы говорили, что у вас были и средства, и возможности. Только ли у вас?
— По меньшей мере трое наших сотрудников имеют доступ к сейфу, причем еще более простой, нежели я. Но ни один из них не знает шифра, а следов взлома на сейфе не было никаких. Кроме меня и моего дяди, шифром владеют еще двое, но один из них все это время находился в больнице, а другой — такой пожилой и надежный член фирмы, что не может вызывать ни малейших подозрений.
— Ага! — воскликнул Марио Гонсало. — Вот этот, скорей всего, нам и нужен!
— Ты, Марио, начитался Агаты Кристи, — остановил его Рубин. — Дело в том, что при разбирательстве почти каждого преступления именно тот, кого подозревают больше остальных, и оказывается преступником.
— К нашему делу это отношения не имеет, — сказал Халстед. — И потом… Это попросту неинтересно. Перед нами же задача исключительно логического свойства. Поэтому пускай мистер Сэнд расскажет нам все, что знает о сотрудниках фирмы, о каждом из них. А мы попытаемся представить возможные мотивы и способы совершения преступления кем-то одним.