— Нашла! — восторженно воскликнула Полина, извлекая из книжной шеренги потертый том. — Вот она!
— Счастливая ты, аспирантка, — хмыкнул сержант. — И мы вовремя подоспели, и книжку свою отыскала. Так, а теперь пройдись по гардеробу: тут наверняка найдется что-нибудь тебе подходящее. А то ты у нас не по форме одета — не могу я тебя в таком виде доставлять в расположение воинской части: шок среди личного состава гарантирован.
* * *Полина действительно оказалось той, за кого она себя выдавала, и не имела никакого отношения к «шалавам» — женщинам лутеров. Алексею доводилось видеть в ходе зачисток этих жалких существ, вплотную подошедших (и даже перешагнувших) к грани, отделяющей человека от животного, и всякий раз он испытывал по отношению к лутеркам странную смесь неприязни, брезгливости и жалости. И тем более причудливо выглядела увлеченная своим делом аспирантка университета в полумертвом городе, живущем по первобытным законам. Лутерки — волчицы волчьей стаи — искали в брошенных квартирах Киева того же, что и мародеры-мужчины — хабара, — и зачастую при стычках с ополченцами они дрались свирепо, до последнего патрона. Полину же привела в город, окруженный плотным кольцом кордонов, пытливость, граничившая с фанатизмом, — многие бойцы, узнав, что эта хрупкая с виду девчонка рисковала честью, здоровьем и даже жизнью ради какой-то книжки (господи, ну кому это сейчас нужно?), многозначительно крутили пальцем у виска — мол, совсем девка «с глузду зъихала».
Они много времени проводили вместе. Алексея тянуло к девушке как магнитом, он дорожил каждой минутой, проведенной с нею рядом. И кружилась голова, и все тело парня словно пронзал разряд электрического тока, когда их руки соприкасались. Алексей тонул в синих глазах Полины и даже не пытался выплыть. От нее он узнал подробности ее поисков, завершившихся так своеобразно. Полина писала кандидатскую диссертацию на тему «Влияние путешествий Григоровича-Барского на формирование архитектурного ансамбля Киева первой половины XVIII века» и рассказала парню об этом примечательном человеке.
Василий Григорьевич Григорович-Барский, известный также как Василий Киевский, Григорович, Плака, Барский, Альбов, жил в Киеве в первой половине XVIII века. Родился в купеческой семье, учился в Киево-Могилянской академии, куда поступил по протекции игумена Феофана Прокоповича. Прожил он недолго — всего сорок шесть лет, с 1701 по 1747 год, — но успел стать известным как путешественник, писатель и публицист. В 1723–1746 годах путешествовал по Европе (Болгария, Венгрия, Румыния, Молдавия, Австрия, Италия, Греция, Кипр) и по Ближнему Востоку (Палестина, Сирия, Аравия, Египет). Завел близкие отношения с антиохийским патриархом Сильвестром, который в 1734 году в Дамаске постриг его в монахи под именем Василий. В 1743–1744 годах по протекции императрицы Елизаветы и графа Разумовского Барский переехал в Константинополь и находился там при российском посланнике Вешнякове, но отказался занять место посольского священника, занявшись составлением подробного описания Константинополя. Дважды — в 1725 году и в 1744–1745 — посещал Афон, о чем составил подробные воспоминания, имеющие большую историческую ценность. И главное — Барский оставил «Записки Плаки-Альбова», которые распространялись по Украине и России в рукописях.
Назывался этот труд, как это было принято в те далекие времена, длинно и витиевато — «Пешеходца Василия Григоровича Барского-Плаки-Альбова, уроженца Киевского, монаха Антиохийского, путешествие к святым местам, в Европе, Азии и Африке находящимся, предпринятое в 1723 и оконченное в 1747 году, им самим описанное», — и впервые был издан в Санкт-Петербурге в 1778 году Василием Рубаном. Позднее, уже в XIX веке (в 1885–1887), Барсуков выпустил четырехтомное издание «Записок», которое включало рисунки автора и его переписку.
Работая над диссертацией, Полина нашла архив первого издателя четырехтомных мемуаров Григоровича-Барского и наткнулась в нем на упоминание о существовании пятого тома «Записок», в котором Барский рассказывал о том, как он познакомился в Каире с представителями некоей загадочной и мрачной секты, конечные цели которой были неясны. Позже, встретившись с адептами секты на острове Крит, Григорович услышал от сектантов о таинственных камнях, один из которых якобы находится в Киеве, о загадочном «небесном пришельце» и о проклятии низвергнутых языческих богов. Однако многотомное издание его «Записок Плаки-Альбова» готовилось под эгидой «Православного Палестинского общества», и обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев, узнав, что содержание пятого тома может привести к пересмотру канонических обстоятельств крещения Руси, лично наложил вето на его издание — «ереси быть не до́лжно!».
Часть архивов Барсукова, в которой находились материалы пятого тома (в том числе и несколько сигнальных экземпляров книги, утаенных от глаз святых отцов), после смерти издателя была перевезена в его сумское имение, а после революции оказалась в архивах районного центра. Позже, уже после развала Союза, когда продавалось все и вся, материалы эти стали расползаться по частным коллекциям — нашлись люди, сумевшие их оценить.
— Я узнала о существовании пятого тома, — увлеченно рассказывала Полина, — и даже нашла отрывки из оригинала рукописи «Записок» Григоровича, в него включенные. Там такое… — она повернула голову, и Алексей заметил огоньки, мерцавшие в ее глазах. — И я решила найти пятый том: меня как будто кто-то в спину толкал. Сразу после Чернобыля я нашла каталоги «черных коллекционеров» и узнала, у кого именно находится экземпляр пятого тома. Следы вели сюда, в Киев, и я…
— И тебе не страшно было лезть в зараженный город? — спросил Алексей. — Ты ведь знала, что здесь творится, верно?
— Страшно, — призналась девушка. — Но ты знаешь, после того, что я прочитала в отрывках рукописи Григоровича, я полезла бы и к мутантам, в Чернобыльскую зону. Это не шутки, Леша, — авария АЭС была неслучайной. Кто-то — или что-то — угрожает Киеву, и эта угроза растет. Теперь, когда я прочла пятый том, — она осторожно коснулась пальцами книги, которую всегда носила с собой, — я в этом уверена. Люди, подобные Барскому, не гонялись за сенсациями и жареными фактами, как это делают нечистоплотные журналисты, — они взвешивали каждое слово, заносимое ими на бумагу. И кстати, обстоятельства его ранней кончины туманны — есть основания полагать, что кое-кто спохватился, посчитав, что Григорович-Барский слишком много узнал, и поспешил заткнуть ему рот. А месть языческих богов, загадочное существо, порожденное звездной бездной, легенды и предания волхвов — это все звенья одной цепи. Я сложила пазл и поняла: речь идет о жизнях десятков и сотен тысяч людей, может быть, даже о миллионах жизней! Разве можно остаться стоять в стороне, если ты можешь предотвратить катастрофу?
…Она говорила, Алексей слушал. Он смотрел на златовласку и вдруг с пронзительной ясностью понял, что его, молодого парня начала двадцать первого столетия, циничного и не верящего во всякие там возвышенные чувства, громом небесным поразила любовь. Любовь — та самая, на которой исстари стояла земля и от которой всемерно старались избавиться в эпоху торжества «демократии западного ро́злива», заменив ее «свободными отношениями» и сексом по расценкам в твердой валюте.
* * *— Пожениться хотите? Это вы хорошо придумали, а главное — вовремя, — полковник посмотрел на стоявших перед ним Полину и Алексея и вдруг вспомнил, что это фраза из одного хорошего старого фильма о летчиках Великой Отечественной войны. — Хотя…
«А что „хотя“? — сказал он сам себе. — Ведь это же прекрасно, что здесь, в Киеве, засыпанном радиоактивной пылью; в блокированном городе, где приходится выковыривать из всех щелей огрызающиеся лутерские шайки и ждать удара „гуманитариев“, чтоб им всем пусто было, где идет непрерывная борьба за выживание, и где все время висит угроза вторжения чудовищных тварей Чернобыльской зоны, о которых толком ничего не известно, эти двое любят друг друга и хотят стать мужем и женой! Они будут первыми молодоженами нашей республики, а потом появятся другие, и будут рождаться дети, и жизнь будет продолжаться. Счастья вам, ребята…».
— Что «хотя», товарищ полковник? — осторожно спросил Алексей, пытаясь разгадать выражение лица «гетмана», как за глаза назвали ополченцы своего командира, и не выпуская из руки ладошку Полины.
— Хотя я здесь ныне официальная власть, — губы полковника тронула улыбка, — и поэтому могу зарегистрировать ваш брак. Как может это сделать капитан корабля в дальнем плавании. Правда, насчет марша Мендельсона не знаю, но все остальное-прочее… Будет вам свадьба, самая что ни на есть законная — будет!
И свадьба состоялась — первая свадьба после катастрофы, опустошившей Киев. И невеста была в белом платье — в брошенных салонах и магазинах можно было найти все, — и даже, вопреки опасениям полковника, звучал марш Мендельсона, записанный на компакт-диске. Бойцы пировали возле костров, разведенных прямо на улице, и был салют — правда, сдержанный, потому что с боеприпасами было туго и патроны приходилось экономить. Со спиртным было проще, однако «гетман» не допустил бесшабашного разгула: необъявленную войну против врагов внешних и внутренних, которая шла постоянно, никто не отменял, и ополченцы это понимали. Зато в добрых пожеланиях молодым недостатка не наблюдалось: люди видели в Алексее и Полине тех первых ласточек, которые, вопреки поговорке, сделают весну.
— Хотя я здесь ныне официальная власть, — губы полковника тронула улыбка, — и поэтому могу зарегистрировать ваш брак. Как может это сделать капитан корабля в дальнем плавании. Правда, насчет марша Мендельсона не знаю, но все остальное-прочее… Будет вам свадьба, самая что ни на есть законная — будет!
И свадьба состоялась — первая свадьба после катастрофы, опустошившей Киев. И невеста была в белом платье — в брошенных салонах и магазинах можно было найти все, — и даже, вопреки опасениям полковника, звучал марш Мендельсона, записанный на компакт-диске. Бойцы пировали возле костров, разведенных прямо на улице, и был салют — правда, сдержанный, потому что с боеприпасами было туго и патроны приходилось экономить. Со спиртным было проще, однако «гетман» не допустил бесшабашного разгула: необъявленную войну против врагов внешних и внутренних, которая шла постоянно, никто не отменял, и ополченцы это понимали. Зато в добрых пожеланиях молодым недостатка не наблюдалось: люди видели в Алексее и Полине тех первых ласточек, которые, вопреки поговорке, сделают весну.
Две ночи молодожены почти не спали, жадно опьяняясь друг другом, а на третью ночь, пресыщенные ласками, заснули, так и не разомкнув объятий. И в этой жаркой дремоте Алексея настигло странное видение, вернее, целая череда видений.
…он (только в каком-то ином обличье) шагал по траве, шуршавшей под ногами, а впереди была дымящаяся черная яма, в которой гнездилось зло. Это зло грозило неминуемой смертью, но за спиной Алексея, крепко сжавшего в руках копье с кремневым наконечником, были люди его рода, и он, вождь, обязан был их защитить и принять на себя первый удар неведомого. И неведомое ударило его незримой ладонью, обладавшей тяжестью каменной лавины, давя, сокрушая и выжимая жизнь из хрупкого человеческого тела…
…под стенами города носились толпы диких всадников, они кричали гортанно и осыпали защитников тучами стрел. Шурша оперением, стрелы пели злую песню смерти, но Алексей — он снова был в каком-то ином обличье, на этот раз в кольчуге и с мечом в руке, — стоял на стене, потому что за его спиной был его город, люди, дома, в одном из которых его молодая жена прижимала к груди первенца. И Алексей стоял под стрелами и сбрасывал вниз лезущих на стены степняков, разваливая им головы и отсекая руки вместе с кривыми саблями, — стоял до тех пор, пока одна из стрел не нашла наконец дорожку в броне и не вошла в его тело, гася сознание острой болью…
…а потом картина сменилась. Алексей, в своем привычном сегодняшнем облике, шел по темному туннелю метро от станции «Контрактовая площадь» — точно так же, как месяц назад, только один, без товарищей. Он уже знал, что ждет его впереди, и поэтому ничуть не удивился, когда увидел нишу, открывшуюся перед ним тогда на краткий миг. Но теперь эта ниша была распахнута настежь, а возле того самого камня-жернова стоял кряжистый старик, седовласый и седобородый, в белом одеянии и с посохом в жилистой руке.
— Ну, здравствуй, отрок, — прогудел волхв (откуда-то Алексей совершенно точно знал, что это именно волхв, и никто иной). — Я тебя ждал.
— Я вообще-то не отрок, — пробормотал парень, — мне уже двадцать пять стукнуло.
— В твои лета в наше время мужчины были отцами семейств и опытными воинами, а вы до тридцати остаетесь отроками и отроковицами, — старик усмехнулся. — Ну да ладно, не об том речь. Слушай меня, младень.
Речь волхва была размеренно-четкой, слова падали каплями литого металла. Алексей слушал, и в сознании его складывалась мозаика. Небесные камни, пришелец из космических бездн, сумрачные сектанты-изоляционисты, вознамерившиеся отсечь Землю от контакта со вселенским разумом, чтобы самим безраздельно править всей планетой, чернобыльская катастрофа и загадочный спекшийся кристалл под четвертым энергоблоком — все части этой мозаики составляли единое целое, удивительным образом совпадавшее с тем, что рассказывала ему Полина, прочитавшая пятый том «Записок» Григоровича-Барского.
— Дремлющее чудище набирается сил, — закончил старик, — и скоро грянет день его гнева.
Словно в подтверждение его слов, из-под земли донесся уже знакомый Алексею гул.
— Слышишь? — тревожно спросил волхв.
— Слышу…
— Заточенный пробуждается, и когда он проснется…
— То что?
— Представь, что здесь заработает огнедышащая гора или взорвется одна из тех бомб, которыми человечество играет вот уже шесть десятков лет. На месте твоего города останется только горячий пепел — уходя домой, Заточенный громко хлопнет дверью. А избежать этого можно только одним способом: разрушить кристалл под аварийным энергоблоком.
— И тогда этот неуязвимый умрет? Этот кристалл вроде яйца Кощея Бессмертного — разбей яйцо, сломай иглу, верно?
— Не так, — старик покачал головой. — Чудище не умрет, но без кристалла, рожденного в атомном огне, оно не сможет порвать оковы и вернуться в свои бездны, попутно погубив твой город. Заточенный опирается на оба камня: и на чернобыльский кристалл, и на этот вот диск, — волхв указал посохом на «жернов», — и пока они оба целы, катастрофа неминуема. А если разбить кристалл под саркофагом, чудище снова впадет в спячку, а там, глядишь, люди создадут оружие, способное поразить бестелесную тварь, и покончат с пришельцем.
— Подождите, вы сказали «опирается на оба камня» — значит, необязательно ломать кристалл под ЧАЭС, достаточно подорвать вот эту блямбу?
— Этого мало. Небесный камень вспомогательный, главную роль играет кристалл под разрушенным реактором. Да, без небесного камня возможностей у Заточенного будет куда меньше, но кристалл — это для него основное.
— А вы сами не можете это сделать? Разломать этот чертов кристалл?
— Не могу, — в голосе волхва прозвучала горечь. — Мы, волхвы, вне вашего времени и пространства — мы можем только подсказать, а делать вам придется самим. Потомок князей киевских спас свою Реальность, сделав свой выбор, а в этой Реальности выбор за тобой, воин.
— Воин? — недоуменно переспросил Алексей.
— Ты был воином в своих прежних перерождениях, и это уже навсегда.
— Но почему я? Разве здесь нет других воинов, более умелых? Я и автомат-то толком держать научился совсем недавно!
— Здесь, — старик подчеркнул это слово, — нет никого, кто справится с этим делом лучше тебя. А искать устойчивого бойца где-то еще уже нет времени — день гнева близится. Поэтому-то я тебя и позвал.
— Устойчивого бойца? Что это значит?
— Заточенный бросит Черный Зов. Против этого зова мало кто может устоять, а ты — ты сможешь. Если, конечно, постараешься и не струсишь.
— Черный Зов? А что это такое?
— Узнаешь. Я сказал тебе все, что мог сказать. Теперь слово за тобой, воин, — делай свой выбор…
…Алексей открыл глаза, не понимая, спит он или уже проснулся. Рядом с ним спала прильнувшая к нему Полина, ее теплое дыхание касалось щеки парня. Алексей осторожно высвободился из объятий молодой жены — она не проснулась, только сонно пробормотала что-то невнятное, — встал и подошел к окну, за которым лежал тревожный ночной Киев. Где-то коротко простучала автоматная очередь, а потом вдруг раздался далекий заунывный вой. Алексей вздрогнул и зябко поежился. Он понял, что сработала обычная сирена (скорее всего, случайно), но на краткий миг ему показалось, что это злобно воет затаившееся под городом чудовище, предвкушая час отмщения.
«Что это было? — думал Алексей, вглядываясь в темноту за окном. — Сон? Нет, таких реальных снов не бывает — я помню все, до мельчайших подробностей! Я помню интонации голоса волхва, помню каждое его слово, помню рунный рисунок на каменном диске, помню холодный блеск металла рельсов в туннеле метро… Нет, это был не сон, а что-то непонятное и необъяснимое. Но самое главное — все, о чем рассказывала Полина, подтвердилось во всей своей жуткой реальности. Под городом действительно таится очень опасная тварь — гибрид Змея Горыныча и Соловья-разбойника, испускающего черный зов, — прилетевшая черт знает откуда и грозящая гибелью Киеву. И я от этого не могу отмахнуться, не имею права: кристалл под четвертым энергоблоком ведь и в самом деле существует…»
Он отвернулся от окна и посмотрел на Полину. Она спала, спала тихо и безмятежно, чуть приоткрыв губы, припухшие от его поцелуев, и расстелив по подушке свои золотистые волосы, в которых запутался лунный свет. Алексей смотрел на жену и чувствовал, как в нем вызревает решение — такое, которое должен принять мужчина и воин.
«Я сделал свой выбор», — подумал он.
Глава 12 Сердце Зоны
Строения АЭС были хорошо видны — до них, казалось, рукой подать, хотя Алексей знал, что это впечатление обманчиво. До мертвых энергоблоков еще идти и идти — здесь, в Сердце Зоны, атмосфера выкидывала странные фокусы, скрадывая расстояние или, наоборот, отдаляя близкие объекты. И дело не только в том, что до серых бетонных коробок не один километр — эти вроде бы безобидные километры куда сложнее любой самой замысловатой полосы препятствий. А пройти это полосу можно только с первой попытки: второй не будет, потому что любая ошибка здесь имеет слишком высокую цену — жизнь.