Для стороннего наблюдателя эти двое являли собой странную и страшную картину. Недаром Кэтрин почитала рай наказанием для себя, когда бы после смерти отринула не только свое бренное тело, но и свой неукротимый, мстительный дух. Теперь эта мстительность залила смертельной бледностью ее щеки, обескровила губы и заставила ее глаза гореть страшным огнем. В судорожно сжатых пальцах она держала клок вырванных волос. Что же до Хитклифа, то он рывком поднялся, упершись одной рукой в пол, а другой вцепившись в ее руку, и таковы были его страсть и пренебрежение состоянием больной, что я увидела на ее бледной коже четкие следы его четырех пальцев.
– Ты одержима дьяволом, – прокричал он ей прямо в лицо. – Ты не смеешь так говорить со мной, умирая! Неужели ты не понимаешь, что каждое твое слово навсегда останется в моей памяти, все глубже прожигая ее после того, как ты оставишь меня? Ты лжешь, когда говоришь, что я убил тебя, и знаешь это! Да я скорее забуду, кто я есть на свете, всю свою жизнь забуду от начала и до конца, чем забуду тебя. Ты в своем дьявольском себялюбии желаешь подвергнуть меня всем мукам ада даже тогда, когда сама будешь почивать в мире и покое?
– Не будет мне ни мира, ни покоя, – простонала Кэтрин, вся во власти навалившейся на нее слабости, разливавшейся по телу сильными и неровными ударами ее сердца, которое трепетало и не могло справиться с бурей страстей. Она замолчала, ожидая, пока пройдет приступ, а затем продолжала, заметно смягчившись: – Не хочу я, чтобы ты страдал больше меня, Хитклиф. Одного я желаю, и больше ничего – никогда не разлучаться с тобой. И если хоть одно мое слово будет терзать тебя после моего ухода, помни, что под землей я испытаю те же муки, и прости меня ради меня самой! Подойди ко мне, стань рядом на колени! Никогда в жизни ты не причинил мне зла. А если ты теперь на меня сердишься, то вспоминать тебе об этом потом будет горше, чем перебирать мои жестокие слова! Прошу тебя, приблизься, подойди ко мне…
Хитклиф подошел сзади к ее креслу и нагнулся к ней, но так, чтобы она не смогла увидеть его лица, побелевшего от обуревавших его чувств. Она закинула голову, стараясь заглянуть ему в лицо, но он не позволил ей этого. Резко выпрямившись, он отошел к камину и замер там в молчании, повернувшись к нам спиной. Миссис Линтон глаз с него не спускала, казалось, мысли ее беспорядочно метались. Так она глядела на него в молчании, а потом заговорила вновь, обращаясь ко мне тоном горького разочарования:
– Смотри, Нелли, он ни единой минуты не может проявить мягкость, чтобы удержать меня на краю могилы. Вот так-то он меня любит! Впрочем, пустое это! Этот человек – не мой Хитклиф. Мой останется со мной, он – моя любовь и душа моя! И хуже всего то, – продолжала она задумчиво, – что я заперта в жалкой темнице своего тела, я – пленница. Хочу вырваться в другой, прекрасный мир, остаться в нем навсегда, а не только видеть его сквозь дымку слез, стремясь в него из глубин мятущегося сердца. Хочу принадлежать ему всецело! Ты думаешь, Нелли, что ты лучше и счастливей меня, потому что полна сил и здоровья? Ты жалеешь меня… Но скоро, очень скоро все изменится. Я буду жалеть тебя. Я буду невообразимо далеко и высоко над всеми вами. Только одно странно – он не будет подле меня! – Тут она задумалась и продолжала, уже про себя: – Я думала, он этого хочет, неужели я ошибалась? Хитклиф, любимый! Не отворачивайся от меня, приди ко мне, Хитклиф!
В волнении она поднялась, вцепившись в ручки кресла. В ответ на этот призыв он тотчас же повернулся к ней с лицом, искаженным отчаянием. Его глаза, полные страсти и непролитых слез, пылали, и он более не отводил взгляда от Кэтрин, грудь его судорожно вздымалась. Всего лишь секунду стояли они врозь, и вот в мгновение ока уже были вместе. Кэтрин метнулась к нему, он подхватил ее, и они сплелись в объятии таком тесном, что не могли разомкнуть рук, таком крепком, что не суждено было моей хозяйке выйти из него живою и невредимою. И в самом деле, она словно лишилась чувств. Он опустился со своей ношей в ближайшее кресло, а когда я бросилась к госпоже, чтобы вывести ее из обморока, он зарычал на меня с пеной у рта, как бешеный пес, и в жадной ревности привлек ее к себе. Я почувствовала, что нахожусь в присутствии существа, не относящегося к роду человеческому, не понимающему человеческой речи. Любые мои слова, обращенные к нему, были впустую, и я замолчала в смущении и смятении.
Кэтрин сделала движение, и сердце мое, замершее от страха за нее, вновь забилось. Она обвила рукой Хитклифа за шею, прижалась своей щекой к его щеке, а он в ответ осыпал ее бурными ласками и зашептал:
– Так ты даешь мне знак, подтверждающий, как жестока ты была – жестока и лжива? Почему ты отказалась от меня, Кэти? Почему предала зов своего сердца? Нет у меня слов утешения для тебя. Ты заслужила все сполна, ты сама себя убила. Целуй же меня, проливай слезы, получай от меня поцелуи и слезы в ответ – в них твоя гибель, в них твое проклятье. Ведь ты любила меня, – как ты могла меня оставить? По какому праву – отвечай – отдалась ты надуманному чувству к Линтону? Никакие несчастья, бедность, сама смерть, ничто из того, что мог наслать на нас Бог или Сатана, не разлучило бы нас, а только одна твоя воля и твое слово. Не разбивал я тебе сердце – ты его сама себе разбила, а с ним и мое в придачу. Да, я крепок, я выживу, но от этого мне только хуже. Хочу ли я жить дальше? Что за жизнь мне будет без тебя? Боже мой, хотела бы ты жить, когда душа твоя в могиле?
– Оставь меня! Оставь! – рыдала Кэтрин. – Если я причинила зло, то умираю за него. Разве этого не достаточно? Ведь и ты покинул меня тогда, но я не буду тебя за то винить! Я прощаю тебя, прости же и ты меня!
– Трудно простить, когда глядишь в эти глаза, сжимаешь эти тонкие руки! – ответил он. – Поцелуй меня еще раз, но только не гляди на меня! Я прощаю тебе все, что ты со мной сотворила. Я люблю своего убийцу, но твоего… Нет, не могу я его простить!
Они замолчали и замерли, прижавшись друг к другу так тесно, что слезы их смешались. Мне кажется, в этот великий в их общей судьбе миг плакали оба, и от внешнего бессердечия Хитклифа не осталось и следа.
Тем временем мне стало тревожно: день клонился к вечеру, слуга, отосланный с поручением, вернулся, а в свете косых лучей заходящего солнца я увидала, как далеко внизу в долине после службы паства собирается на паперти Гиммертонской церкви.
– Служба закончилась, – объявила я. – Мой хозяин будет здесь через полчаса.
Хитклиф разразился проклятием и тесней прижал к себе Кэтрин. Она не шелохнулась.
Скоро я увидела наших слуг, поднимавшихся по дороге к черному ходу. Мистер Линтон следовал за ними на небольшом отдалении. Он сам отворил ворота и медленно шел к дому по парку, наслаждаясь прекрасным весенним вечером, теплым почти по-летнему.
– Он здесь, он идет прямо сюда! – воскликнула я. – Ради всего святого, поторопитесь! Спускайтесь по главной лестнице – там вы никого не встретите. Уходите скорее, а потом укройтесь за деревьями, пока мистер Линтон не пройдет в дом.
– Я должен идти, Кэти, – сказал Хитклиф, пытаясь разомкнуть кольцо ее рук. – Но, клянусь, если доживу, то вновь приду к тебе уже сегодня перед тем, как ты уснешь. Я буду в двух шагах от твоего окна, обещаю!
– Не уходи! – взмолилась она, держа его так крепко, как ей хватало сил. А затем добавила с неожиданным упрямством: – Ты не уйдешь, я тебе не разрешаю!
– Только на час, – пообещал он.
– Ни на минуту, – отрезала она.
– Но я должен уйти, Линтон будет здесь с минуты на минуту, – настаивал наш незваный гость в сильном волнении.
Он попытался встать и насильно разжать ее пальцы, но она, задыхаясь, не отпускала его, и на лице ее появилась решимость сумасшедшей.
– Нет, ты не уйдешь! – закричала она в исступлении. – Мы вместе в последний раз! Эдгар ничего нам не сделает. Хитклиф, я умру! Умру прямо сейчас!
– О, черт! Принесла же его нелегкая! – выругался Хитклиф, снова опускаясь в кресло. – Тише, любимая! Тише, тише, Кэтрин! Я остаюсь. Если он застрелит меня как собаку, я умру с благословением на устах.
И вот они снова в объятиях друг друга, а я слышу, как мой хозяин поднимается по лестнице, и холодею от собственного страха и бессилия.
– Не слушайте ее бред! – закричала я в полном отчаянии. – Она сама не понимает того, что говорит. Вы хотите погубить ее, потому что она безумна и не в состоянии защитить себя? Вставайте! Хватит притворяться – вы можете освободиться в один миг. Видно, вы затеяли самое дьявольское из своих дел! Из-за вас мы все погибнем: хозяин, хозяйка и служанка.
Я ломала руки, взывая к нему, и тут услышала, что мистер Линтон заспешил на шум. Как сильно я ни волновалась, я искренне обрадовалась, увидев, что руки Кэтрин бессильно разжались и голова поникла.
«Она в глубоком обмороке или мертва, – подумала я. – И лучше бы ей умереть, а не влачить остаток дней вечным укором и обузой для близких».
Эдгар рванулся к непрошеному гостю с лицом, побледневшим от изумления и ярости. Я не знаю, каковы были его намерения, но в этот момент Хитклиф, казалось, отказался от мысли противостоять мужу Кэтрин. Он буквально с рук на руки передал ему безжизненное тело его жены и произнес:
– Послушайте, если в вас есть человечность, позаботьтесь прежде всего о ней, а мы с вами потом поговорим!
Хитклиф вышел в гостиную и уселся там. Мистер Линтон призвал меня, и мы с большими трудами и перепробовав множество средств все-таки сумели привести госпожу в чувство. Но она была в полной потере памяти и помутнении рассудка, поминутно горестно вздыхала и никого не узнавала. Эдгар в своей тревоге за ее жизнь и думать забыл о ее друге, к которому питал столь сильную ненависть. Я же не забыла: при первой же возможности я прошла в гостиную и уговорила Хитклифа покинуть наш дом, уверив, что Кэтрин лучше и что утром я сразу же сообщу ему, как она провела ночь.
– Я ухожу, но из дома, а не за пределы усадьбы, – заявил он. – Я останусь в саду. Смотри же, Нелли, сдержи завтра свое слово! Я буду скрываться под теми лиственницами. Если не придешь, я сам войду в дом, невзирая на присутствие или отсутствие Линтона.
Он бросил беглый взгляд в приоткрытую дверь комнаты Кэтрин и, убедившись, что я говорю ему правду, избавил наш дом от своего присутствия, не принесшего нам ничего, кроме несчастий и бед.
Глава 16
Этой ночью около двенадцати родилась та самая Кэтрин, которую вы видели на Грозовом Перевале, – родилась она семимесячной и совсем крохотной. А через два часа та, кто дала ей жизнь, покинула наш мир, так и не приходя в сознание. В свой смертный час она не увидела, что Хитклифа нет подле нее, и не смогла ни опечалиться этим, ни проститься с Эдгаром. Горе последнего было столь велико, что я даже не хочу описывать вам его. Последствия утраты вылились в глубокую и затаенную скорбь, поселившуюся в душе моего хозяина. В моих глазах несчастье усугублялось еще и тем, что владелец «Скворцов» не получил законного наследника. Я оплакивала нашу злую участь, глядя на хиленькую сиротку, и мысленно корила старого Линтона, который – хоть и будучи в своем полном праве – закрепил в завещании свои владения за собственной дочерью, а не за дочерью сына. Да, в негостеприимный мир вступила следующая Линтон! В первые часы своего существования на этом свете бедняжка могла буквально изойти криком и плачем, и никто бы не обратил на нее внимания. Впоследствии мы окружили ее всяческой заботой, но начало ее жизни было отмечено той же пустотой и одиночеством, которыми, скорее всего, будет омрачен и ее конец.
На следующее утро солнце, которое радостно и ярко светило на улице, прокралось сквозь ставни и шторы в безмолвную комнату, мягким светом залило кровать и лежащее на ней неподвижное тело. Эдгар Линтон склонил голову на подушку подле своей жены, глаза его были закрыты. Его молодое, красивое лицо бы почти таким же мертвенно бледным, как и лицо Кэтрин, и почти таким же застывшим, но если неподвижность его черт отражала полную опустошенность, то ее – вечное умиротворение. Лоб ее разгладился, веки смежились, на губах играло подобие улыбки. Воистину, она была прекрасней, чем ангел небесный! На меня снизошел тот же бесконечный покой, который окружал ее, мысли мои никогда не были столь благочестивы, чем тогда, когда я взирала на этот ничем не нарушаемый образ последнего отдохновения. Я невольно вспомнила слова, которые она произнесла всего несколько часов назад, и пробормотала: «Невообразимо далеко и высоко над всеми нами… Где бы ни был сейчас ее дух, все еще на земле или уже на небесах, она примирилась с Господом!»
Уж не знаю, может быть, есть во мне какая-то странность, только на меня часто снисходит какое-то тихое счастье, когда я отдаю последний долг покойному, особенно если я нахожусь наедине с ним, в отсутствии бурно скорбящих или застывших в смертной тоске родственников. В мертвых вижу я то утешение, которое не разрушается ни земной суетою, ни адскими кознями. Я чувствую, как душа вступает в беспредельное, безоблачное пространство, именуемое Вечностью, где жизнь бесконечна, любовь взаимна и бескорыстна, а радость всеобъемлюща. В тот момент, когда я глядела на тело Кэтрин, мне подумалось о том, как много эгоизма в любви – даже такой, которую испытывал к ней мистер Линтон, – коль скоро он столь сильно сокрушался о ее блаженной кончине, подарившей ей успокоение! Конечно, кто-то мог бы усомниться в том, что после бурного ее существования, проникнутого нетерпением сердца, она действительно заслужила тихую пристань. Но такие сомнения могли возникнуть уже потом, в пору холодного осмысления происшедшего, а не тогда, у ее мертвого тела. Ибо в нем сосредоточился такой покой и такое умиротворение, которые казались залогом вечного спасения для души, совсем недавно его населявшей.
А вы, сэр, что думаете? Счастливы такие люди на том свете? Много бы я дала, чтобы узнать…
Я не стал отвечать на вопрос миссис Дин, который показался мне несколько еретическим. Она продолжала: «Боюсь, что, если проследить все течение жизни Кэтрин Линтон, невелика надежда на такое ее посмертное счастье, но давайте оставим ее душу промыслу ее Творца.
Хозяин, казалось, забылся сном, – продолжила она свой рассказ, – и сразу после рассвета я выскользнула из комнаты, чтобы подышать свежим воздухом. Слуги решили, что я пытаюсь стряхнуть с себя сонливость после ночного бдения, но на самом деле мне нужно было увидеть мистера Хитклифа. Если он всю ночь провел под лиственницами, как обещал, то не мог знать, что случилось в усадьбе, разве что обратил внимание на слугу, мчавшегося вскачь с поручением в Гиммертон. Если же он подобрался ближе к дому, то по мельтешению огней и хлопанью наружных дверей мог бы догадаться, что внутри дела плохи. Я хотела найти его и в то же время боялась. Я понимала, что мне придется сообщить ему ужасную новость, и хотелось с этим быстрей покончить, но как это сделать, я не знала. Он был в условленном месте, вернее на несколько ярдов дальше, в глубине парка. Он стоял, прислонившись к старому ясеню – голова непокрыта, волосы намокли от росы, собравшейся на ветках с нераскрывшимися почками и падавшей прямо на него. По всему было видно, что он давно так стоит, потому что рядом, меньше чем в трех футах от него, кружила парочка дроздов. Птицы были заняты строительством гнезда и не обращали на него ни малейшего внимания, как будто бы он был стволом дерева. Дрозды улетели при моем приближении, а он поднял на меня глаза и заговорил:
– Она мертва! Я ждал тебя здесь не для того, чтобы это услышать. Убери носовой платок, не смей хныкать при мне. Будьте же вы все прокляты! Она мертва, и ей не нужны ваши слезы!
Я плакала больше по нему, чем по ней, потому что иногда мы жалеем тех, кто не ведает пощады ни к себе, ни к другим. Едва глянув ему в лицо, я поняла, что он уже знает страшную правду, и была настолько глупа, что подумала: «Он смирился в сердце своем и молится…», потому что губы его шевелились, а взгляд был устремлен в землю.
– Да, она умерла! – ответила я, подавляя рыдания и вытирая слезы. – Умерла и вознеслась в царство небесное, где каждый из нас сможет ее повстречать, если внемлет предостережению и оставит дурные пути свои во имя стези добра…
– Ну и удалось ли ей «внять предостережению»? – вопросом прервал меня Хитклиф, попытавшись усмехнуться. – Она умерла как святая? Почила в мире? Расскажи мне всю правду, как… как она…
Он попытался произнести ее имя, но не смог. Сжав зубы, он молча сражался со своей скрытой болью, отвергая любые проявления моего сострадания немигающим свирепым взглядом.
– Как она умерла? – сумел он наконец проговорить. При этих словах он покачнулся и, несмотря на свою внешнюю несгибаемость, все-таки вынужден был прислониться к дереву, ища опоры. Борьба с терзавшей его мукой привела к тому, что он задрожал с головы до кончиков пальцев.
«Несчастный! – подумала я. – У тебя сердце и нервы как у любого другого человека, почему же ты пытаешься скрыть их? Гордость твоя не ослепит Господа! Ты искушаешь его насылать на тебя испытания до тех пор, пока ты не унизишься до крика боли!»
Вслух же я сказала:
– Она скончалась тихо, как агнец! Она вздохнула и вытянулась, совсем как ребенок, который просыпается и опять проваливается в сон. А через пять минут я почувствовала, что сердце у нее перестало биться.
– Скажи мне, она… она ни разу не называла мое имя? – спросил он нерешительно, как будто боялся, что, отвечая на этот вопрос, я открою такие подробности ее кончины, услышать которые ему нестерпимо.
– Она так и не пришла в себя, никого не узнавала с той самой минуты, когда вы ее оставили, – сказала я. – Нынче она покоится с улыбкой просветления на лице. Последние ее мысли были о милых ее сердцу днях детства. Жизнь ее закончилась тихим сном – пусть же ее пробуждение в ином мире будет столь же благостным.