«Он, возможно, думает, что я соглашусь из-за денег, — от этой мысли ей стало больно. — Ведь я не ради денег, как же он не понимает?»
И она представила себя рядом с ним где-то далеко-далеко — в Вене, например, на ежегодном балу в Опере. Пары, кружащиеся в вальсе, аромат духов, блеск бриллиантов и шепот на смеси англо-франко-немецкого: Салтыков и его жена, урожденная княгиня Лыкова…
С ним все приобретало совершенно иную цену, иной смысл, даже наследственность, даже фамильные черты и титулы, забытые и похороненные временем, привычки и семейные предания, легенды, надежды, мечты. Особенно мечты…
Черный «Мерседес» мчался по набережной к Каменному мосту. Освещенный яркими огнями отель «Амбассадор» на той стороне Москвы-реки остался далеко позади. До Каменного моста Анна Лыкова все еще надеялась, что они все же доберутся именно туда и закончат свой путь там, но вот и Каменный мост исчез из виду. Набережная как темная лента разматывалась в бесконечности. Мосты, мосты…
Они въехали на Автозаводский мост, и Анна Лыкова поняла — он везет ее домой. Не к себе, домой.
Темный двор в этот поздний час был безлюден и тих. Окна их квартиры тоже были темны. А у обшарпанного подъезда стояла машина ее брата Ивана — старый «Форд», купленный в Южном порту.
Салтыков вышел вместе с ней, терпеливо ждал, пока она справится с кодом на двери — она все сбивалась и никак не могла набрать нужную коротенькую комбинацию цифр……— Ваш дом, Анечка, настоящий памятник эпохи тоталитаризма, — Салтыков вздохнул. — Похожие дома есть в предместьях Рима, их строил Дуче в тридцатых. Вы, наверное, с ног валитесь, устали, бедная вы моя, хорошая… Еще раз благодарю вас за сегодняшний день. Буду рад видеть вас всегда, приезжайте.
Это было все, что он сказал ей на прощанье. Код поддался — Анна открыла дверь и вошла в свой подъезд, пропахший кошками, сыростью и чьими-то пригоревшими котлетами.
Черный «Мерседес» уехал. Ни Салтыков, ни Анна не заметили, что за ними наблюдали — от угла дома отделилась тень, медленно отступила во тьму. Послышались быстрые шаги — из двора прочь, к набережной. Спустя какое-то время на пустынной набережной можно было увидеть одинокую фигуру. Человек стоял, опершись о чугунные перила парапета, смотрел в черную воду. Начался дождь — промозглый, осенний, ночной. Тучи, наплывая с юго-востока, наконец-то дошли и до Москвы. Но человек не обращал внимания на дождь. Достал из кармана кожаной куртки сигареты. Закурил. Огонек зажигалки осветил его лицо — это был Иван Лыков. Он стоял один на набережной под дождем. Не шел домой.
В темноте послышались шаги — приближались трое. Смутные тени, кряжистые фигуры…
— Мишка, глянь… Пацаны, погодь… А куртка-то ничего… Эй ты, чего молчишь, когда к тебе обращаются?
— Эй, парень, закурить есть?
Хриплые пьяные голоса. Запах пивного перегара. Иван Лыков медленно обернулся. Сунул руку в карман куртки.
— Эй, мобила есть? Нам пацанами позвонить срочно надо.
Они подошли к нему вплотную и…
— Эй, ты чего? — один, более трезвый, чем остальные, сразу попятился.
— Чего ты? Чего?! Пацаны, ладно, пойдемте… Бросьте…
— Ладно, ладно, ты чего, пацан? Чего ты? Шизанутый какой-то… Атас, пацаны!
Они отчалили, оставив его у парапета набережной. Хотя их было трое — ввязываться в драку с ним они не стали. Куртка и телефон того не стоили — это тревожно и властно подсказывал сквозь пивные пары всем троим инстинкт самосохранения. Можно было крупно нарваться, можно было поплатиться многим, а может быть, и всем.
* * *В отель «Амбассадор» Салтыков не вернулся. Была уже глубокая ночь, когда его черный «Мерседес» въехал на территорию Лесного и остановился у темного фасада дома. Водитель пожелал Салтыкову спокойной ночи, спросил:
— Во сколько приехать завтра за вами?
— Я позвоню, Семен, вот возьмите, и спасибо вам, — Салтыков вручил ему обычные чаевые.
Машина развернулась. Свет ее фар на мгновение выхватил из темноты строительные леса, кучи гравия во дворе, стволы старых деревьев. Было очень сыро и промозгло, но дождь перестал — тучи ушли в сторону города, и небо над Лесным прояснилось. Над Царским прудом тускло желтела луна на ущербе.
Скрипнула дверь флигеля.
— Роман, это ты? Ты приехал?
Салтыков стремительно обернулся, быстро взбежал по ступенькам на крыльцо. Его встречал Леша Изумрудов — один из всех.
— Алеша, дорогой, — Салтыков схватил его руку, сжал. — Как ты тут? Как вы тут все?
— Милиция была. С Долорес стало плохо, Валька хотел даже вызвать «Скорую», но все обошлось таблетками… Она у себя, лежит, Валька у нее, а я… Я звонил тебе весь вечер, твой телефон не отвечал! Я тут совсем один, все точно с ума сошли…
— Ничего, все позади, я приехал, теперь я здесь, с вами. С тобой, Алеша, — Салтыков обнял его за плечи. — Успокойся, все страшное позади. Я был бы здесь еще раньше, но я не мог. Меня тоже допрашивали в полиции… Но теперь я здесь, я не уеду. Пойдем, — он повел Изумрудова в дом. В холле, когда он раздевался, ему сразу бросилось в глаза, что большое зеркало, висящее на стене, завешано шторой, снятой с окна.
— Кто это сделал, зачем? — удивленно спросил он.
— Я, — Леша Изумрудов отвернулся. — Пусть будет так до утра. Я не могу туда смотреть — дома темно, на улице темно, я тут один как проклятый торчу. Я не хочу, я боюсь!
— Бедный, бедный мой, — Салтыков, не отпуская его, увлекал за собой, поднимаясь по лестнице. — Это все расстроенное воображение, это все пустые страхи…
Они поднялись в спальню Салтыкова.
— Я только приму душ с дороги, а ты постарайся успокоиться и согреться, — Салтыков снял пиджак, нагнулся и взял с кровати аккуратно сложенный синий купальный халат.
Кровать была полутораспальной, светлого дерева. Постельное белье из натурального шелка, бледно-розового цвета. Сама спальня выглядела довольно аскетично, только белье было шикарным и очень дорогим. Мало кто знал, что Роман Валерьянович Салтыков был просто помешан на постельном белье. Постельные аксессуары отеля «Амбассадор» абсолютно не удовлетворяли его требованиям и привычкам.
— Раздевайся, я скоро, — мягко сказал он Леше. Уже в душе под горячими струями воды, пропитанной пряными ароматами массажной плитки для тела, он размышлял о том, что все события этого ужасного и трагического дня следует воспринимать стоически, как учил несравненный Марк Аврелий. А закончить этот день надо в наслаждении и удовольствии, чтобы восстановить этим нарушенное душевное равновесие и хоть на время отвлечься от тяжких мыслей, которые, по сути своей, не что иное, как пустое и глупое, суеверие, недостойное настоящего мужчины.
Глава 15 МЕТАЛЛОИСКАТЕЛЬ
— Из всех этих любителей старины Денис Малявин, пожалуй, для нас самый неподходящий тип, — сказал Кулешов Колосову наутро, после обычного приветствия. Новый день начальник отдела убийств встречал снова в Воздвиженском — точнее, на полпути к нему, на шоссе между церковью мучеников Флора и Лавра и Лесным.
— Отчего же это неподходящий? — спросил Никита.
Они курили с Кулешовым в дежурной машине местного ГИБДД. А на шоссе стоял инспектор ГИБДД, проверял проезжающий редкий транспорт. Из всех здешних и нездешних машин им в это утро нужна была только одна-единственная.
— Потому, что характер у него сутяжный, — ответил Кулешов. — Стоять на своем он любит и всем свою правоту глоткой доказывает. Через это самое, через несговорчивость, негибкость, и бизнес у него прахом пошел. У нас тут таких ершей иванычей не очень-то любят — особенно местная администрация.
— Неужели через одно это? — спросил Никита.
— Ну и сожительница его Марина Аркадьевна Ткач тоже свою роль в этом крахе финансовом сыграла. Ты ее сам видел — какова она. Бойкая бабенка. Много из него денег тянула, он, видно, сил своих с ней не рассчитал. В принципе, мужик он, как и все мы тут, простой, деревенский. Ну а когда деньги появились — конечно, красивой жизни захотелось. Из Москвы он ее себе привез — Марину-то эту Аркадьевну. Подцепила она его где-то крепко на крючок. Подцепила и доить начала. И выдоила, что называется, досуха.
— Но она ведь не бросила его, когда у него дела пошли худо, — заметил Никита. — Обычно такие сразу бросают, когда их содержать по-крупному перестают. А она до сих пор живет с Малявиным — ты же сам говорил мне.
— Вот я и удивляюсь, чего ж это она его до сих пор не бросила, — Кулешов усмехнулся. — Вроде совсем у них дело разладилось — горшок об горшок. А тут вдруг в Лесном Салтыков объявился и предложил Малявину работать у себя. И Марина эта сразу попритихла, осталась. И вроде сошлись они снова. Слухи такие ходили.
— Слухи у вас тут, одни только слухи-пересуды. Эх, деревня вы, матушка…
— Три деревни — два села, — поправил Кулешов. — А слухами ты нас, Никита Михалыч, не попрекай. Тут тебе не Москва. Не хлебом единым жив человек и в деревне. Слухи — они ведь как песня… А про Малявина и эту Марину его Аркадьевну у нас тут целыми днями языки чесали. Как мексиканский сериал все воспринималось, как кино «Богатые тоже плачут». Бабки наши местные все к окнам просто прилипали, когда эта парочка тут у нас на машине раскатывала.
— Слухи у вас тут, одни только слухи-пересуды. Эх, деревня вы, матушка…
— Три деревни — два села, — поправил Кулешов. — А слухами ты нас, Никита Михалыч, не попрекай. Тут тебе не Москва. Не хлебом единым жив человек и в деревне. Слухи — они ведь как песня… А про Малявина и эту Марину его Аркадьевну у нас тут целыми днями языки чесали. Как мексиканский сериал все воспринималось, как кино «Богатые тоже плачут». Бабки наши местные все к окнам просто прилипали, когда эта парочка тут у нас на машине раскатывала.
— Смотри, его машина? — перебил его Никита, кивая на замаячившую впереди на шоссе иномарку.
— Его самая. Один он тут у нас на джипе ездит. Покупал-то новый, с доходов с кирпичного завода своего. А теперь вот добивает по нашим ухабам.
Инспектор ГИБДД пошел навстречу джипу, жестом приказывая водителю остановиться.
А дело было в том, что после некоторых раздумий Никита Колосов решил не вызывать Дениса Григорьевича Малявина на допрос в отделение милиции, а провести это следственно-оперативное действие несколько по-иному, застав Малявина, что называется, врасплох. Задержание утром на дороге, когда Малявин торопился в Лесное на работу, конечно же, слегка отдавало дешевой полицейской бравадой, но Никита не прочь был иногда и побравировать, и поиграть перед фигурантом в шерифа. Такие финты удавались пятьдесят на пятьдесят. Иногда от них не было никакого проку, а иногда они давали гораздо больший эффект, чем нудная словесная долбежка в кабинете на тему: знаешь — не знаю, видел — не видел, не был, не состоял, не участвовал.
Перехватывая Малявина на пути в Лесное на следующий день после убийства Филологовой, Никита ставил перед собой две основные задачи: во-первых, сбить фигуранта с толку, встревожить его, лишив тем самым на какое-то время самообладания, а во-вторых… Ну это, конечно, было из области оперативной фантастики, Ho возможно, таким способом могли всплыть на свет божий и какие-то улики, которые Малявин не успел уничтожить. Хотя именно здесь и крылась главная загвоздка: наличие улик Никита допускал, а вот в виновность Малявина в убийстве Филологовой и тем более отца Дмитрия не верил. Не верил в это и Кулешов, заявлявший с грубоватой категоричностью: «Какого хрена ему их убивать? С какой такой корысти, а?»
Джип остановился на обочине. Инспектор приблизился к нему. Козырнул. Денис Григорьевич Малявин, сидевший за рулем, опустил стекло, "полез за правами, явно обескураженный присутствием стража порядка на дороге, по которой раньше милиция вообще проезжала раз в год по большим праздникам.
— Идем к нему, тряханем, — скомандовал Никита. И они с Кулешовым двинулись к джипу.
— Николай Николаич, приветствую, что, с моими правами что-то не так? — громко спросил Малявин, увидев их. Обращался он к Кулешову, которого хорошо знал.
— Нет, с правами все в порядке, Денис Григорьевич. Утро доброе. — Кулешов козырнул, как и инспектор ГИБДД. — Вопросы у нас к вам имеются в связи с новым убийством в нашем районе. Это вот начальник отдела убийств уголовного розыска из нашего главка Колосов Никита Михайлович. Уж не обессудьте, придется вам на некоторое время задержаться.
Малявин вышел из машины. Никита с любопытством рассматривал его — видел-то впервые. Крепкий мужик. Прямо штангист-разрядник. Плечи — косая сажень Затылок подбритый, бычий; Взгляд… А вот взгляд-то явно встревоженный, хотя и совсем не робкий.
— В связи со смертью. Натальи Павловны ко мне вопросы? — спросил Малявин. Голос у него был сиплый, простуженный.
— Да, в связи с этим убийством и в связи с убийством настоятеля храма отца Дмитрия, — ответил Никита. — Вы ведь были с ним знакомы?
— А то как же я с ним не был знаком? Его у нас тут все знали, кто в церковь ходил, — хмуро сказал Малявин.
— И вы тоже ходили?
— Я человек православный, а то как же?
— Часто ходили?
— Настолько часто, насколько это прилично светскому человеку, — выдал Малявин и выпятил свой тяжелый квадратный подбородок, а заодно и богатырскую грудь. — А что, Николай Николаич, — спросил он Кулешова, — мы так и будем посреди дороги, как три тополя на Плющихе, торчать?
— Да чего же? Почему же? — Кулешов пожал плечами. — Тут ничего, и воздух свежий. И не мешает нам никто. И не холодно, сыро вот только… Мы в Москву едем. Вот решили, чтобы время не терять, по дороге вас перехватить, чтоб в отделение не гонять, от работы надолго не отрывать.
— А, понятно, — Малявин криво улыбнулся. — Ну что же, раз такое дело — спрашивайте.
— В общем-то, вопрос у меня к вам, Денис Григорьевич, один. Вы вчера утром случаем Наталью Павловну Филологову на станцию не подвозили? — спросил Никита.
— Нет, не подвозил. Она пешком шла. Да это ж все тут уже знают, что пешком!
— Да, знают-то все… А вы вчера утром в Лесном были, да?
— А то где же? Я ж работаю там. У меня рабочий день официально по контракту с девяти до семи. А приезжаю я утром когда в восемь, когда в семь, когда еще и петухи в деревне не пели. А уезжаю, между прочим, когда в девять, а когда и в десять.
— Вы вчера утром Филологову видели? — оборвал его Никита.
— Нет. Наталью Павловну я не видал. Я в дом даже не заходил. Некогда было, рабочие приехали, надо было с их бригадиром договариваться. Фронт работ на день намечать. Там у нас еще с вечера проблемы возникли, надо было срочно решать, что делать.
— Какие еще проблемы?
— Воды грунтовые, — ответил Малявин нехотя. — Самая главная наша боль головная. Мы парк начали благоустраивать, потом фундамент разбираем старый одного из павильонов разрушенных, чтобы восстановительные работы с нулевого цикла там начинать. Ведь все заново делать надо — водой все размыто к чертям… А система дренажная в полной негодности. Воду надо по всему парку спускать, если дожди еще несколько дней продолжатся, так все совсем размоет, весь грунт, все берега. У нас оборудование кой-какое есть, но его не хватает. Экскаватор срочно пришлось вчера утром искать — траншеи пробивать отводные.
— А вы знали, что Филологова собирается утром станцию? — спросил Никита.
— Конечно, знал. Все знали. Она еще дня за два меня и Салтыкова предупредила, мол, в понедельник ей в Москву надо.
— А раньше вы ее подвозили?
— А то! Конечно, подвозил. Когда на станцию, когда и в Москву. Отчего ж не помочь женщине?
— А когда вы подвозили ее до станции, то пользовались дорогой, что проходит через железнодорожный переезд?
— А это у нас тут самый короткий и удобный путь — на переезд, — Малявин покосился на Кулешова. — Все так ездят.
— Вчера утром около десяти часов вы этой дорогой куда, ехали — на станцию? — спросил Никита.
Малявин уставился на него. Взгляд у него был тяжелый.
— Нет, не ехал я на станцию, — ответил он.
— Но ведь это дорога на станцию.
— На станцию и после станции продолжается. А я лично ехал не на станцию. На переезде стоял — это точно. Семафор красный был минут, наверное, пятнадцать — все поезд какой-то ждали, — Малявин брезгливо поморщился. — Поезда тоже мне, чайники худые… Я ж вам объясняю русским языком — экскаватор мне достать нужно было, и ехал я в автохозяйство к Мужайле Павлу Тихоновичу, — он снова обернулся к молчавшему Кулешову, словно ища у него поддержки. — Он потом экскаватор пригнал в Лесное на пару часов.
— В автохозяйство через переезд — это в Сочи через Киев ехать, Денис Григорич, — заметил Кулешов. — Не с руки что-то.
— Так я еще в одно место заскочить должен был. В одну фирму на Рязанке. Насчет оборудования.
— И где эта фирма находится? — спросил Никита.
— У поворота на Бронницы… Где торговый центр «Автомир». Мне оборудование надо было забрать, что мы там заказывали. Поэтому я и поехал через переезд, чтоб потом сразу на Рязанку выскочить. Да вот там и застрял.
— Ну хорошо. Ясно, — Никита пока решил не настаивать. — Когда вы по этой дороге ехали в направлении переезда, ничего подозрительного не заметили?
— Нет, не заметил я ничего, — лицо Малявина помрачнело. — Понятно, почему вы меня об этом спрашиваете. Но я ничего такого не видел. И никого. Ни одной живой души на дороге. Машин встречных и то мало было. Совсем пустая трасса. Наталья Павловна-то на электричку 8:45 шла, а уж когда я ехал-то, уже в одиннадцатом часу!
— Вы же сказали — не виделись вы с ней утром, откуда же знаете, на какую она электричку шла?
— А мне, для того чтобы знать это, видеть ее совсем не обязательно было, — едко отрезал Малявин. — Она на этой электричке, да будет вам известно, только и ездила. Это ж голутвинская, скорая. А если на дачный сядешь или на коломенскую, то на каждой платформе стоять будешь по сто лет.
— Когда вы узнали об убийстве? — спросил Никита.
— Когда? Когда уж милиция в Лесное заявилась по второму разу. Вы ведь и утром приезжали тоже, как мне Журавлева сказала.
— Приезжали. Только не утром, а днем, — Никита окинул его взглядом с ног до головы. — И, между прочим, вас в Лесном не было. А экскаватор, который вы доставать ездили, — вот он как раз уже был, грохотал, трудился. Опередил вас, выходит.