Но эти игры в мораль с целью возложения вины – лишь частный случай ошибки атрибуции. Давайте рассмотрим несколько примеров.
Эпидемиологи считают, что до 1905 года не было никакой пользы от визита к врачу (Игнац Земмельвейс подсчитал, что присутствие врача при родах удваивало вероятность смертельного исхода). Однако врачи существовали за тысячи лет до того, как они начали приносить пользу. Так почему же они существовали?
Экономисты, аналитики и управляющие инвестиционными портфелями, как правило, в своих прогнозах просто гадают на кофейной гуще. Но это не мешает им получать огромные вознаграждения за свои услуги.
Цены на продовольствие в развивающихся странах ползут вверх, провоцируя голод. Это происходит потому, что прогнозы на будущие урожаи делаются на основе ущербных климатических моделей, которые не позволяют успешно проанализировать даже уже известную нам климатическую историю.
Юристы, специализирующиеся на исках о причинении вреда, подчас отсуживают у корпораций крупные суммы, хотя потерпевшие, здоровью которых якобы нанесен ущерб, страдают теми же заболеваниями и так же часто, что и все прочие граждане.
Так что же происходит? Сложность любой настоящей сети причин и вызванные этой сложностью помехи окутывают сеть туманом неопределенности. Даже крошечная ошибка в атрибуции причины или вины (например, утверждение, что грех деяния тяжелее, чем греха недеяния) создает надежную лазейку для получения незаслуженной выгоды или мишень для несправедливого обвинения. Если пациент выздоровел, то лишь ценой моих героических усилий; если умер – значит, болезнь была слишком тяжелой. Если бы не моя макроэкономическая политика, то ситуация в экономике была бы еще хуже.
Отказ от морали как оружия и спекуляций на ложной атрибуции, а также умение видеть сеть причин помогут нам осознать многие деструктивные иллюзии, которые обходятся человечеству слишком дорого.
Предрасположенность в собственную пользу
ДЭВИД ДЖ. МАЙЕРС
Социопсихолог, Хоуп-колледж, автор книги A Friendly Letter to Skeptics and Atheists («Дружеское письмо скептикам и атеистам»)
Большинство из нас имеют у самих себя хорошую репутацию. В этом суть порой забавного, но чаще опасного феномена, который социопсихологи называют «предрасположенностью в собственную пользу» (self-serving bias).
Люди приписывают свой успех своим заслугам, но не принимают на себя ответственность за свои провалы.
Когда в ходе эксперимента участникам говорят, что они выполнили задание успешно, они охотно объясняют это своими способностями и приложенными усилиями. Но неудачу они склонны объяснять внешними факторами, такими как невезение или излишняя сложность задачи. Если мы выигрываем в «Эрудит», то объясняем победу богатством своего словарного запаса. Когда же проигрываем, то это лишь потому, что «мне нужна была буква У, а у меня была только П». Предрасположенность в свою пользу наблюдается у спортсменов (после победы или поражения), у студентов (при получении высоких или низких экзаменационных оценок), у водителей (после аварии) и у менеджеров (после подсчета прибыли или убытков). Но вопрос «Чем я заслужил это?» мы задаем себе после провалов, а не после побед.
Возьмем, например, известный феномен «мой уровень выше среднего»: насколько сильно я себя люблю? Давайте перечислим эти случаи.
Не только в детском телешоу способности всех участников выше среднего. В исследовании, проведенном Университетским советом США, было опрошено 829 000 учащихся старших классов, и никто из них не сказал, что его способность уживаться с другими подростками ниже средней. 60 из 100 школьников причислили себя к верхним 10 %, а 25 из 100 – к лучшему 1 %. Сравнивая себя со среднестатистическим уровнем, большинство людей полагают, что они умнее, красивее, менее предубеждены, более здоровы, более нравственны и к тому же дольше проживут. Этот феномен отражен в анекдоте, который приписывают Фрейду: муж говорит жене: «Если кто-то из нас умрет раньше другого, я, наверное, перееду в Париж».
Девять из десяти водителей считают, что водят машину на уровне «выше среднего». Опросы, проведенные среди преподавателей колледжа, показывают, что более 90 % из них считают, что их деловые качества выше среднего уровня (а это, конечно, приводит к зависти и недовольству, естественным, когда чей-то талант недооценивают). Когда мужа и жену по отдельности просят оценить собственный вклад в работу по дому или коллегам предлагают оценить свое участие в общем проекте, сумма этих оценок обычно переваливает за 100 %.
Исследования предрасположенности в собственную пользу и сходных заблуждений – основанного на иллюзиях оптимизма, самооправдания и групповых предрассудков – напоминают нам о том же, чему нас учат литература и религия: гордыня часто ведет к неудаче. Завышенная самооценка помогает избегать депрессии, смягчать стрессы и поддерживать надежду. Но расплатой за это могут быть развод, провал важных переговоров, оскорбительная снисходительность к другим, преувеличенная национальная гордость, война. Если же постоянно помнить о собственной предвзятости по отношению к самому себе, это приведет вовсе не к ложной скромности, но к смирению, которое будет лишь подтверждать истинные таланты и добродетели – наши и окружающих нас людей.
Когнитивное смирение
ГЭРИ МАРКУС
Руководитель Центра детской речи Университета Нью-Йорка, автор книги Kluge: The Haphazard Evolotion of the Human Mind («Как попало: роль случайности в эволюции человеческого мышления»)
Хотя Гамлет и говорил про человека, что полет его ума высок, а способности безграничны, на самом деле – как показывают десятилетия экспериментов в области когнитивной психологии – наш разум весьма ограничен и далек от совершенства. Осознание этого факта может помочь нам эффективнее мыслить.
Почти все эти ограничения связаны с одним необычным свойством человеческой памяти: хотя наш мозг очень хорошо умеет хранить информацию, нам довольно сложно ее оттуда извлечь. Мы помним каждое имя на фотографии нашего выпускного класса, сделанной много десятилетий назад, но не можем вспомнить, что вчера ели на завтрак. Известно, что ошибки памяти не раз приводили к ошибочным свидетельским показаниям (и осуждению невиновных), они часто приводят к семейным ссорам (если вы совсем забыли про важный семейный юбилей), а иногда даже к смерти (согласно одному исследованию, из всех случаев гибели парашютистов во время затяжных прыжков шесть процентов связаны с тем, что они забывают вовремя дернуть за кольцо).
Память компьютера намного более совершенна, чем человеческая, потому что создатели первых компьютеров придумали хитрость, до которой не додумалась эволюция: они организовали информацию, разложив биты памяти согласно строго определенному плану, так что каждый бит хранится в заранее заданном месте. У человеческой памяти подобного плана нет, и мы извлекаем информацию гораздо более бессистемно, используя различные ключи и сигналы. Как следствие, мы не можем осуществить поиск в собственной памяти так же систематично и надежно, как в памяти компьютера (или в какой-нибудь базе данных в Интернете). Совсем наоборот: память человека глубочайшим образом укоренена в контексте. Например, аквалангисты, которым предлагали заучивать определенные слова под водой, легче вспоминают их под водой, чем на суше, даже если эти слова не имеют никакого отношения к морю.
Иногда эта чувствительность к контексту весьма полезна. Мы лучше вспоминаем кулинарные рецепты, когда находимся на кухне, а не, скажем, катаемся на лыжах. Но это имеет свою оборотную сторону: когда нужно что-то вспомнить в иной ситуации (а не в той, в которой мы сохранили это в памяти), бывает нелегко. Например, одна из самых больших проблем образования – как научить детей использовать в реальной жизни знания, приобретенные в школе. Одно из самых печальных последствий устройства нашей памяти – склонность людей лучше помнить факты, согласующиеся с их убеждениями, чем те, которые им противоречат. Когда два человека вступают в спор, это часто связано с тем, что имеющиеся у каждого из них предубеждения заставляют их вспоминать разные аспекты одних и тех же фактов и сосредотачиваться именно на этих аспектах. Для подлинно разностороннего обсуждения необходимо, разумеется, оценить все имеющиеся аргументы, однако нам приходится прикладывать серьезные сознательные усилия, чтобы заставить себя учесть альтернативное мнение, поскольку наша природа этому сопротивляется. Мы более склонны вспоминать информацию, которая согласуется с нашими убеждениями.
Чтобы победить эту ментальную слабость (которую называют предвзятостью подтверждения), необходима постоянная борьба. И первым важным шагом будет осознание того, что этой слабостью страдаем все мы. Чтобы побороть эту врожденную тенденцию, нужно приучать себя учитывать не только то, что согласуется с нашими убеждениями, но и факты, которые заставляют других людей придерживаться взглядов, отличных от наших.
Чтобы победить эту ментальную слабость (которую называют предвзятостью подтверждения), необходима постоянная борьба. И первым важным шагом будет осознание того, что этой слабостью страдаем все мы. Чтобы побороть эту врожденную тенденцию, нужно приучать себя учитывать не только то, что согласуется с нашими убеждениями, но и факты, которые заставляют других людей придерживаться взглядов, отличных от наших.
У технологий тоже есть собственные склонности
ДУГЛАС РАШКОФФ
Теоретик медиа, писатель-документалист, автор книги Program or be Programmed: Ten Commands for a Digital Age («Программируй или будешь запрограммирован: десять заповедей цифровой эры»)
Люди предпочитают думать, что технологии и средства информации нейтральны и эффект, который они оказывают, зависит только от того, как их использовать и чем наполнить. В конце концов, ведь ружья не убивают людей, это люди убивают людей. Однако концепция ружья гораздо больше подходит для убийства, чем, скажем, концепция подушки – даже с учетом того, что подушками тоже нередко душили престарелых родственников или неверных супругов.
Наша широко распространенная неспособность распознать эти «склонности» (biases) технологий или даже просто признать, что эти склонности существуют, лишает нас возможности использовать технологии в полной мере. Мы оцениваем наши айпады, аккаунты в соцсетях и автомобили по номинальной стоимости – просто как изначально существующие условия, а не как инструменты, в которые уже встроена способность склонять нас к определенному поведению.
Маршалл Маклюэн пытался убедить нас, что наши медиа влияют на нас вне зависимости от того, какое сообщение транслируют. И хотя даже это «сообщение» (message) Маклюэна было искажено тем средством коммуникации, которое он использовал, чтобы его передать, эта оценка вполне справедлива по отношению ко всем технологиям. Мы можем добраться от дома до работы на любом автомобиле – пусть его двигатель работает на бензине, дизеле, водороде или электричестве, – и эта возможность выбора полностью заслоняет в нашем сознании тот факт, что автомобиль в принципе склоняет нас к преодолению больших расстояний, регулярному перемещению и потреблению топлива.
Сходным образом и различные тонкие технологии, от валютного регулирования до психотерапии, демонстрируют собственные склонности, которые определяют как их устройство, так и использование. Как бы мы ни тратили свои доллары, мы все равно укрепляем банки и усиливаем централизацию капитала. Положите психотерапевта на его собственную кушетку, а пациента посадите в кресло – и психотерапевт тут же продемонстрирует поддающиеся коррекции отклонения. Так уж это устроено: «Фейсбук» склоняет нас оценивать себя в количестве «лайков», а айпад – потреблять медиа, а не производить их.
Если это понимание – наличие у технологий собственных склонностей – станет общепринятым, мы сможем использовать технологии более осознанно и с большей пользой. Иначе они и дальше будут пугать нас и сбивать с толку.
Самое главное – предвзятость
ДЖЕРАЛЬД СМОЛЛБЕРГ
Практикующий невролог, Нью-Йорк, драматург (Charter members, The Gold Ring)
Взрывной рост количества информации и ее доступность делают наше умение оценивать ее достоверность не только особенно важным, но и намного более трудным. Важность информации зависит от ее релевантности и значения. Ценность информации заключается в том, как мы используем ее для принятия решений и как она согласуется с уже имеющимися у нас знаниями.
Восприятие критически важно для оценки достоверности информации, но мы не можем объективно воспринимать реальность. Человеческое восприятие основано на распознавании и интерпретации сенсорных стимулов, передаваемых по нервам посредством электрических сигналов. Из этих данных мозг создает аналоги и модели, которые имитируют осязаемые, конкретные объекты реального мира. Опыт окрашивает наше восприятие, влияет на него, создавая ожидания и предсказывая следствия. Именно это имел в виду Гете, говоря, что «о вкусе вишен и клубники нужно спрашивать у птиц и детей». Предпочтительный набор чувств, мыслей и интуиции, который менее поэтично называют предубеждением, затрудняет нашу способность аккуратно взвешивать данные, чтобы прийти к истине. Предубеждение – это то, чем опыт пытается склонить чашу весов.
Наш мозг развит настолько, что умеет делать правильный выбор даже в условиях ограниченной информации. Фортуна, как говорят, благоволит подготовленным умам. Предвзятость, которая может действовать в форме ожиданий, предчувствий и упреждающих догадок, помогает повернуть колесо фортуны в нашу пользу – затем она и встроена в наше мышление. Предвзятость – это интуиция (чувствительность, восприимчивость), которая действует подобно линзе или фильтру, через который проходит наше восприятие. Как сказал Уильям Блейк: «Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, какое оно есть, – бесконечным». Однако без предвзятости, которая фокусирует наше внимание, мы бы потерялись в бесконечном и безграничном пространстве. В нашем распоряжении есть громадный набор различных предвзятостей, комбинация которых у каждого из нас так же уникальна, как отпечаток пальца. Предвзятость служит связующим звеном между разумом и эмоциями, помогая «сгустить» то, что мы воспринимаем, во мнения, суждения, категории, метафоры, аналогии, теории и идеологию, которая в конце концов определяет наше видение мира.
Предвзятость условна. Предвзятость постоянно приспосабливается к меняющимся фактам. Предвзятость – это предварительные гипотезы. Предвзятость – это нормально.
Однако хотя предвзятость нормальна в том смысле, что она есть результат отбора и восприятия информации, не стоит игнорировать ее влияние на мыслительный процесс. Медицинская наука давно знает, что процесс сбора и анализа клинических данных не обходится без предвзятости. Чтобы нейтрализовать ее воздействие, был разработан золотой стандарт клинических испытаний – контролируемые исследования по случайной выборке с использованием двойного слепого метода.
Но мы живем в реальном мире, а не в лаборатории, и побороть предвзятость невозможно. Однако если ее использовать критически, предвзятость помогает собирать информацию, подсказывая, когда, куда и как смотреть. Она фундаментально важна и для индуктивных, и для дедуктивных умозаключений. Формулируя свою теорию эволюции, Дарвин не собирал информацию случайным образом и с незаинтересованным равнодушием. Во главе всего – предвзятость.
Истинность умозаключений необходимо постоянно проверять фактами, которые честно и открыто бросают ей вызов. Наука с ее формальной методологией эксперимента и требованием воспроизводимости результатов доступна любому, кто согласен играть по ее правилам. Никакая идеология, религия, культура или цивилизация не наделена особыми правами или привилегиями. Истина, прошедшая это суровое испытание, несет это бремя и дальше. Подобно слову в многомерном кроссворде, она должна согласовываться со всеми остальными словами, уже вписанными в клеточки знания. Чем лучше она согласуется, тем более она достоверна. Наука не допускает исключений. Она непреклонна, она перепроверяет все, учится на своих ошибках, стирает и переписывает даже самые священные свои тексты, пока все клеточки кроссворда не будут заполнены.
Контролируйте свое внимание
ДЖОНА ЛЕРЕР
Редактор журнала Wired, автор книги How We Decide[5]
В конце 1960-х психолог Уолтер Мишел провел простой эксперимент с четырехлетними детьми. Он пригласил малышей в небольшую комнатку, где стояли стол и стул, и предложил выбрать угощение с подноса, на котором лежала пастила, печенье и крендели. Затем он предложил детям следующее: можно съесть тут же что-нибудь одно или подождать несколько минут, пока его не будет в комнате, и когда он вернется, можно будет взять сразу два лакомства. Неудивительно, что почти все решили подождать.
В то время психологи думали, что способность отсрочить удовольствие, чтобы получить вторую конфету или печенье, зависит от силы воли. У некоторых людей просто более сильная воля, и они могут устоять перед соблазнительными сладостями и скопить себе денег на пенсию. Но повторив эксперимент много раз и понаблюдав за поведением сотен детей, Мишел пришел к выводу, что это стандартное представление ошибочно. Он понял, что врожденная сила воли слаба: дети, которые, решительно стиснув зубы перед лицом соблазна, пытались не трогать угощение, сдавались очень быстро – иногда в течение тридцати секунд.
Но изучая тех редких детей, которые все же смогли дождаться обещанного второго угощения, Мишел обнаружил нечто интересное. Все эти дети без исключения пользовались одной и той же когнитивной стратегией: они находили способ не думать об угощении, отводя взгляд от вкусной пастилы. Некоторые закрывали глаза или играли в прятки под столом. Другие пели песенки из «Улицы Сезам», или бесконечно развязывали и завязывали шнурки, или притворялись спящими. Они не могли побороть желание, но могли о нем забыть.