Поскольку Диавол Христофорович уже создал в науке новую школу, нашлись и гады, пожелавшие встать во главе ее вместо Фулюганова. Они решили сожрать молодого гения, заявив: не для того вождь напрягал голову, чтобы трудам его валяться по лесам и полям, а не в сердце каждого советского человека. И товарищ Фулюганов неправильно ориентирует насекомых, чье классовое сознанье еще не окрепло и в значительной степени остается подверженным влиянию всякого рода мелкобуржуазных уклонов.
Фулюганов научно возразил, что мураши, конечно, мелкие, но не мельче некоторых, что классовое сознание присуще им искони, так как они насекомые общественные, чего нельзя сказать об оппонентах-индивидуалистах. А брошюрки по лесу разбросали кулаки и подкулачники, и он, Фулюганов, готов хоть сейчас назвать их преступные приметы и даже фамилии.
Противники возразили, что кулаки и подкулачники в таком случае сыграли несвойственную им роль пропагандистов-агитаторов, а это — обеление кулака и подпевание ему.
Тут в большой жизни обнаружилось головокружение от успехов, на обе тяжущиеся стороны было прицыкнуто сверху. Брошюрная версия забылась, ее место заняло предположение, что на муравьев оказали самое благотворное воздействие звуки репродуктора на расположенной поблизости от контрольного муравейника дачи. Научные враги и тут не растерялись: выяснили, кому принадлежит дача, и заявили, что из логова омерзительного двурушника могли раздаваться разве что призывы, способные толкнуть сообщество муравьев в объятия социал-фашистов всех мастей сразу.
Диавол Христофорович испугался, но выяснил от своих не успевших разбежаться учеников, что главарь противников занимается исследованиями капитально и даже голые ноги в муравейник пихает, чтобы одновременно изучать и лечить ревматизм. Диавол Христофорович написал в органы, что в муравейнике у оппонента спрятана вражеская радиостанция, а на ключе он работает большим пальцем правой ноги. Карательные органы в муравьиную кучу не полезли, они тоже не все дураки, но ревматического оппонента быстро увезли в места, способствующие развитию этой болезни. Школа Диавола Христофоровича восторжествовала: о возможных источниках и составных частях муравьиного мировоззрения никто уж более не заикался.
Фулюганов брал десяток здоровенных черных муравьев, бросал их в жилище мелких красных (названия по-латыни подбирали ассистенты) и наблюдал, как хозяева с пришельцами расправляются. «Вот видите, — говорил он, — как сама природа подтверждает тезис об усилении по мере приближения!» Правдашние ученые сказали, что муравьи, мол, разных пород, вот и грызутся. На что Фулюганов гордо ответил: «Мы вот тоже всякие бываем — и русские, и туркмены, и некоторые даже евреи, но рушить нашу великую дружбу никому не дано!»
В заботе муравьев об яичках он видел много общего с дошкольным воспитанием. Иногда вспоминал про давние испытания огнем и мочой, следовавший за этим переполох по-научному характеризовал как энтузиазм.
Муравьев он оставил за собой, а пчел, например, уступил ученикам, потому что они больно покусать могут. У пчел открыли не только коммунистическое мировоззрение, но и элементы колхозного строя, социалистического соревнования и непримиримой борьбы с тунеядством. Был обнаружен даже язык пчел в виде танца. Один сотрудник, желая превзойти учителя, попытался с помощью этого танца внушить пчелам лозунг «Первая заповедь улья — сдать весь мед государству!» Целый день подпрыгивал, кружился и жужжал на всю пасеку, а когда пчелы, наконец, доперли, что он пропагандирует, они забили его жалами мало не до смерти.
Мстительный сотрудник решил, что за пчелами, так как у них берут взятки, нужен глаз да глаз и особые уполномоченные, следящие за укрытием излишков меда. Он стал искать классово близких себе насекомых и нашел, мерзавец, варроатозного клеща. Он снабдил клеща всеми полномочиями и разослал по пасекам на манер двадцатипятитысячников. Никакой работы умный клещ вести не стал, а стал он жрать пчелиную детву и губить целые семьи. Оттого нынче дорог мед.
Расплодившиеся ученики накладывали лапу на всю природу. В кладках лягушачьей икры, например, обнаружили все восемь признаков стахановского движения. Всерьез начали поговаривать о приеме в партию наиболее высокоорганизованных млекопитающих для сбора взносов молоком, мясом и шерстью.
Чтобы не показаться отставшим от жизни, Диавол Христофорович сообщил, что классовое чутье присуще муравьям в мировом масштабе, что есть надежда найти с ними общий язык — язык революции и даже создать муравьиный Коминтерн. А что? В Бразилии, например, муравьев такая пропасть, что они все джунгли в страхе держат, но это пока протест неосознанный, стихийный, а ну как его направить? Но тут и настоящий-то Коминтерн начали зорить не хуже муравейника. А потом началась война и Диавол Христофорович, с почетом эвакуированный, принялся в Средней Азии за термитов, хоть они противные и не родня муравьям. Они классово чуждые насекомые и заброшены к нам по ленд-лизу. У себя на исторической родине, в Африке, они строят циклопические сооружения, как учит нас Жюль Верн. Так пусть и здесь строят, решил Диавол Христофорович. Только строят пусть не свои дурацкие термитники, а укрепрайоны.
Сотрудники Фулюганова, благословляя академика за бронь, бросились собирать термитов. А в качестве вологодского конвоя академик решил приставить к насекомым ворон. Воронам при этом подрезали крылья, чтобы не улетели в самоволку. Но глупые вороны наклюются термитов от пуза и дрыхнут себе на полигоне, а расконвоированные термиты расползаются и грызут автомобильные покрышки: им все равно, они и резину переварят.
Кошка скребет на свой хребет. Наскреб и Диавол Христофорович. Своими бесчеловечными опытами он все-таки пробудил в термитах подлинные зачатки разума и острое чувство мести. Мало того, вредительские насекомые стакнулись со своими покалеченными тюремщиками и на загривках вполне здоровых молодых птиц совершили массированный десант на Москву, куда к тому времени отбыл из эвакуации академик Фулюганов.
Ни о чем наш Христофорович не подозревал, отпраздновал Победу, в дело которой внес непоправимый вклад, стал похаживать по женскому полу, принял участие в подготовке к исторической сессии ВАСХНИЛ. Он к тому времени обнаружил чувство социальной справедливости у колосьев ржи («Матушка рожь кормит всех сплошь») и собирался с этой позиции переплюнуть Трофима Денисовича. Но тут…
Словом, сначала у него пропал паспорт. Что ж, Фулюганов человек известный, в паспортном столе откозыряли и велели скоро ждать новый. Но вместо нового паспорта появились новые неприятности. Оказалось, исчезли вообще все документы, подтверждающие его незаурядную личность или в какой-то степени ее касающиеся. С полок библиотек пропали все научные труды. Правда, нет худа без добра: в архивах НКВД сгинули доносы врагов. Но ведь и собственные исчезли! И прекрасных характеристик не стало! «Самозванец какой-то, — стали поговаривать коллеги в академических ермолках. — Без роду, батенька, без племени — вон шнобель какой! Убил, наверное, настоящего Фулюганова, все открытия присвоил, а труп расчленил». «Да я ваш, братцы! — доказывал Диавол Христофорович. — Вот и протокол соответствующего заседания…» Но как раз протокола-то и не было. В газетах, сообщавших о наградах Фулюганова, торчали дыры. Это, ясное дело, поработали термиты — крепко же он их обидел!
В таких условиях воспрянувшим врагам ничего не стоило уничтожить академика и отправить его в Заведение.
Кузьма Никитич радостью обрадовался, что у него теперь настоящий академик и лауреат, и назначил Фулюганова командовать всей научной частью, несмотря на то что по возрасту это право принадлежало пушкинисту Рогозулину.
14. ПУШКИН — НАША СЛАВА БОЕВАЯ
Когда умирает хороший человек, а тем более Пушкин, сейчас же набежит много народу и посмотрит: нельзя ли чего-нибудь сотворить? Так как воротить хорошего человека, а тем более Пушкина, невозможно, набежавшие решают разъяснить оставшимся, как хороший человек жил, да что ел, да какими предметами пользовался, да что он имел в виду, написав слово «чернь».
С большим опозданием набежал на Пушкина в двадцатые годы Егор Хасбулатович Рогозулин, да лихо так набежал: сочинил и напечатал брошюрку «Тайна бороды Черномора». В брошюрке он неопровержимо доказывал: ежели в поэме «Руслан и Людмила» везде, где речь идет о Черноморе, вместо слова «борода» подставить «елда», то выйдет очень хорошо и озорно. Брошюрку вкупе с автором обвинили в порнографии и сожгли, причем автор не сгорел, а бежал в стальные объятия Лефа. Там он в два счета переменил точку зрения на Пушкина и в два счета объяснил, что Александр Сергеевич — певец ручек, ножек и некоторых других вещей, без которых пролетариат вполне перетопчется. За это ему тоже досталось на орехи. Пришлось бежать к конструктивистам, овладеть смежной профессией молотобойца и создать книгу «Завод-богатырь», которая не устарела и доныне, так как оборудование на этом заводе с тех пор и не менялось.
Одним из первых Рогозулин сообразил, что для удобства литературоведения всех писателей следует собрать до кучи. К сожалению, на известной картине, изображающей встречу писателей на квартире у Горького, мы не увидим Егора Хасбулатовича, потому что он сидит под столом в ногах у Фадеева. Из-за этого произошло недоразумение и Рогозулина чуть было не застрелили, но промахнулись.
Потрясенный избавлением от гэпэушной пули, Егор Хасбулатович немедленно сформулировал определение социалистического реализма и внушил его всем присутствующим непосредственно из-под стола. За это под стол упало немало лакомых кусков, а Демьян Бедный даже пожертвовал своим стаканом водки. Вот так, за недорого, наша литература получила ценный подарок, расплатиться за который не может и посейчас.
В тысяча девятьсот тридцать седьмом году стране было велено праздновать радостное событие: сто лет как Пушкина нет. Егор Хасбулатович воспрял, сильно постарался и отыскал десятую главу «Онегина». Глава эта весьма отличалась от тех, что нашли конкуренты: Александр Сергеевич в ней предрекал события в России на сто лет вперед. Было очень похоже, некоторые даже путали:
Егор Хасбулатович изготовился к почестям, но критик Ермилов нашел, что строки
слишком тепло отзываются о нэпе, который мы отбросили к черту.
Попутно Егор Хасбулатович выпустил брошюру «Сукин сын Дантес». В ней рассказывалось, что убийца поэта действительно был порождением безответственных опытов преступного химика Лаперуза над домашними животными. В качестве доказательства прилагалась фотография собачьего хвоста, неизвестно кому принадлежавшего.
В тысяча девятьсот тридцать девятом году Егор Хасбулатович был даже представлен Риббентропу во время известного визита, и пораженный Риббентроп сказал, что в ведомстве доктора Геббельса он всякого навидался и наслышался, но такого… Похвала гитлеровского дипломата была палка о двух концах, но все обошлось.
Где провел Егор Хасбулатович тяжкие военные годы — никто не знает. Жена его только приговаривала: «По четыреста граммов масла на человека! Как мы выжили?!» Помнят, правда, что под эвакуацию ему удалось достать два вагона, а из поверженной Германии он припер всякого добра два вагона же.
Не успев отереть лица от воображаемой пороховой гари, Рогозулин бросился в самую гущу борьбы на фронтах идеологических. В посрамление английскому языку доказал, что тот является хорошо испорченным русским, и шекспировское «my sweat» — не что иное, как наше ласковое «мой свет», а сам Шекспир — холоп Ивана Грозного, бежавший от прогрессивного царя в Альбион на самодельных крыльях с паровым приводом.
Он и Пушкина не забыл: никакой он не эфиоп, не арап, прозвище «Аннибал» получил его предок от Петра под горячую руку, потому что был большой ходок, но всегда отпирался.
Благополучно уцелевая в самые тяжкие времена, Егор Хасбулатович не уберегся, когда всей жизни вышла скидка и послабление. Он дерзко решил возвести литературоведение в ранг точных наук и совершенно самостоятельно разработал единицу оценки всякого творения. Единица эта называлась «эпическая сила» и была конгруэнтна лошадиной.
Когда с помощью рогозулинской методики стали ревизовать литературные запасы, оказалось, что роман М.Бубеннова «Белая береза» в двадцать два раза мощней «Тихого Дона». Великий писатель-гуманист потребовал в закрытом письме, чтобы Рогозулина судили за компанию с Синявским и Даниэлем и приговорили к расстрелу. Когда вышло не по его, он смертельно обиделся и навсегда замкнулся в безднах своего гуманизма.
Надо ли говорить, что в санитарной службе Рогозулин обрел вторую молодость, поскольку первая уже никуда не годилась.
15. В КОГТЯХ ЭСКУЛАПА
Не успел Тихон Гренадеров прострочить третью пару верхонок из ткани «Слава Киргизии», как подошли двое санитаров и без дальних слов поволокли его на медосмотр.
Что-что, а медицина в Заведении была на высоте! Одно только плохо не так давно перешел в пособники смерти единственный дипломированный специалист. Это был известный в мире проктолог, его прислали в одной упаковке с японским эндоскопом. Некоторое время проктолог квалифицированно курировал состояние здоровья прямой кишки Кузьмы Никитича, но однажды на рассвете увидел в эндоскоп такое, от чего убежал и повесился на безлюдном этаже. В результате этого плохо мотивированного поступка в составе медицинского консилиума остались упомянутые ранее врач-стрикулист, врач-волосопед, врач-сатанатам и врач-стукотолог. Без сомнения, это были весьма узкие специалисты по чрезвычайно редким профилям. Правда, дипломы они друг другу оформили с отличием.
— Что болит? — набросился на Тихона стукотолог.
Тихон твердо усвоил, что у человека перед лицом врачей должно болеть все. Он так и сказал:
— Да все у меня, дяденьки, болит: и тут болит, и там болит!
— А знаешь, у кого обычно болит? У того, кто смерти пособить намылился! Голова болит? — спросил волосопед.
— Спасу нет!
— Вот! — сказал волосопед. — А кто у нас за голову отвечает согласно учению?
Вместо ответа врач-стрикулист вытащил из-под стола толстую книгу и поискал в ней.
— Этерафаопе Аброн создал его голову, — сказал он. — Мениггесстроеф создал его головной мозг. Астерехмен правый глаз, Фаспомохам левый глаз, Иеронумос правое ухо, Биссум левое ухо, Акпореим нос…
— Ну, понял? — спросил волосопед Тихона. — Понял, с кого спрос? Вот из-за них у тебя голова и болит, чего же ты от нас хочешь? Чего ты к нам приперся? Разве ты у нас один? Вас вон сколько гавриков!
— Так я же и не просился… — сказал Тихон.
— Еще бы ты просился! Батюшки, а зачем мы его вызывали?
— Очнитесь! — сказал врач-сатанатам. — С ранья самого лично от Кузьмы Никитича разнарядка пришла по форме восемьдесят четыре…
— Охти мне! — закричал волосопед. — Да неужто? Молодой да ранний! Честь-то какая, господи… Раздевайся, молодой человек, поддайся медосмотру…
Тихон дисциплинированно разделся. Самодеятельные врачи искренне залюбовались могучей мускулатурой, накачанной в подвальном спортзале. Тихон сам-то не помнил, как накачал ее, а врачи и сроду не знали.
— Надо же… — дивились врачи. — Бицепсы, трицепсы… А где у человека, кстати, трицепсы?
Тихон гордо потрепал трицепсы рукой: вот, мол.
— Это, молодой человек, не трицепсы, — задумчиво сказал волосопед. Это, надо вам знать, придатки… Сдавайте лучше анализы.
Врач-стрикулист вооружился ножницами и выстриг у Тихона по клочку волос отовсюду и кусочек ногтя на мизинце. Анализы перемешали стеклянной палочкой в стеклянной чашке Петри и поместили под мощнейший электронный микроскоп. Японская техника от нажатия кнопки охотно загудела и показала на экране толстенные бревна, по которым лазили всякие таинственные существа.
— Во! — сказал волосопед. — Серега, это кто, микробы или сами воши ты специалист!
— Какие воши! — обиделся сатанатам. — Ты, брат, воши доброй не видел! А я их несколько времени даже кормил в одном месте! Это, конечно, микробы или вирусы, их даже казанским тройным мылом не выведешь…
Тихон догадался, что все это безобразие творится у него в волосах, стал выдергивать их из головы, попытался бежать, но сатанатам грозно показал пальцем на портрет, висевший у него над столом. Портрет изображал молодую интересную женщину в скафандре, под которым ничегошеньки больше не было.
— А Виктория Викторовна Перемога-то как сердится! — припугнул он Тихона. — Я, говорит, этому парню собираюсь подходящую невесту подыскать по достижении, а он кочевряжится! Вот я тебе лучше целый ряд лекарств пропишу, противопаркинсонических да адреноблокирующих, оно и полегчает.
С этими словами врач выдвинул из стола ящик, доверху наполненный белым порошком. Тихон сразу узнал порошок: это был мел, который он, Тихон, вот этими руками лично толок в ступе, пока не был направлен в швейные мастерские. Сатанатам быстро и ловко рассыпал порошок в пяток пакетиков и перебросил их стукотологу. Тот, не долго чинясь, взял ручку и красиво надписал на каждом пакетике:
«Экстракт мужского папоротника густой»;
«Натрия бромид»;