Другая проблема связана с лишением свободы журналистов, чтобы наказать или запугать их. В 2009 году, по данным Комитета по защите журналистов, в России посадили в тюрьму одного работника СМИ. Как радикальный сторонник чеченских боевиков, он был признан виновным в «разжигании национальной ненависти и публичных призывах к экстремистской деятельности». «Убивать, убивать, убивать! – написал он. – Залить кровью всю Россию, не давать ни малейшей пощады никому, постараться непременно устроить хотя бы один ядерный взрыв на территории РФ – вот какова должна быть программа радикального сопротивления».
Он восхвалял чеченских террористов за «взрыв этого глупого и бессмысленного российского населения». Мнения разделились: одни считали, что свобода прессы должна быть абсолютной, другие думали, что если наказали одного, с ненавистью выступившего против евреев, надо было наказывать тогда и того, кто с ненавистью высказывался против русских.
Неприятно говорить о числе погибших журналистов. Даже если погиб один журналист – это уже слишком много. Мужество и самоотверженность таких журналистов, как Анна Политковская и Юрий Щекочихин, вызывают восхищение. Но все это – преувеличения, даже если они возникают абсолютно искренне, что политически мотивированный взгляд не помогает делу свободы прессы в России. Они дискредитируют критику и усиливают цинизм в кругах российской элиты по поводу объективности и независимости западных неправительственных организаций. Даже некоторых российских доморощенных сторонников свободы прессы[193] смущает небрежное рвение их западных защитников. Лучший способ почтить журналистский вклад погибших – это, возможно, настаивать на точности и тщательной отчетности информации, даже если результаты не соответствуют преобладающей сюжетной линии.
НефтекратияРоссия действительно кажется иной. В ее недрах – огромные запасы нефти и газа, золота и алмазов, никеля и железной руды. Многие ученые видят в таком природном изобилие, парадоксальное бремя. Правительству, которое может рассчитывать на доход от продажи полезных ископаемых, нет необходимости разрабатывать комплекс институтов по урегулированию конфликтов и политическому обмену, которые стали отличительной чертой современности. Вместо того чтобы торговаться с населением по поводу налогообложения, правители могут просто купить молчаливое согласие граждан или приобрести достаточно пулеметов и наемников, чтобы держать их в узде. Природные богатства, как говорят, вырабатывают несвободную политику.
Эта идея часто рассматривается как ключ к затруднительному положению России. «Будущее России, – пишет Мойзес Наим, главный редактор журнала „Внешняя политика“ и бывший министр торговли и промышленности Венесуэлы, – будет определяться во многом геологией ее недр, а не идеологией ее лидеров… Огромные запасы нефти в сочетании со слабыми государственными учреждениями порождают бедность, неравенство и коррупцию. А также это подрывает демократию». По словам обозревателя New York Times Тома Фридмана, пагубное влияние нефти возрастает по мере роста цен на нее. Чем выше цена на нефть, тем меньше свободы следует ожидать в России.
В главе 7 я отметил, что международное обоснование утверждения Фридмана очень слабое. Изучение мировых производителей нефти не выделяет четких признаков того, что цены на нефть в какой-то степени связаны с демократией. Высокие цены на нефть и авторитаризм гораздо чаще не совпадают, чем можно было ожидать. Нефтяные и газовые доходы могут быть связаны с политической свободой, по крайней мере в определенные периоды времени и в определенных местах (хотя и не до 1980-х годов, и не среди богатых стран, и не в Латинской Америке). Россия сейчас, возможно, менее демократичная, чем если бы у нее не было нефти или газа. Тем не менее влияние нефтяных доходов уменьшается. Учитывая российский уровень производства в начале 1980-х годов, изменения в ее нефтяных доходах с тех пор, вероятно, объясняют очень мало последствий в ее политических институтах.
Даже, может быть, об этом слишком много говорят. Есть основания задаться вопросом, действительно ли Россию можно сопоставить со Средним Востоком, Африкой и Центральной Азией, где доходы от нефти имеют явно негативное воздействие. Во многих отношениях Россия больше похожа на страны Латинской Америки, в которых не найдешь «нефтяного проклятия». Среди стран Латинской Америки нефть и газ на самом деле всегда были связаны с большей демократией.
По сравнению с богатыми нефтью автократиями Персидского залива, нефтегазоносные доходы России на душу населения выглядят довольно скудно. Если бы в Катаре стоимость всей добытой нефти и газа в 2006 году разделили среди жителей эмирата, каждый получил бы чек на 45 000 долларов. В России чек[194] бы был всего лишь на 2800 долларов – примерно на такую же сумму, как и в Венесуэле. Правители Катара могут обеспечить гражданам защиту в плане системы пожизненных выплат – начиная от бесплатного медицинского обслуживания, образования и телефона до гарантированной государственной службы и бесплатных земельных участков, в то же время отказываясь от большинства налогов. В России это далеко не так: социальные услуги значительно менее щедрые, а доходы от нефти и газа составляют лишь около трети от всех государственных доходов.
В России социальные услуги значительно менее щедрые, а доходы от нефти и газа составляют лишь около трети от всех государственных доходов.
В то же время экономическая и социальная структуры России[195] намного более схожи со структурой Латинской Америки, чем с ближневосточными и африканскими нефтяными государствами. Развитая в отличительной советской манере Россия обладает достаточно большими достижениями в области образования и научной инфраструктуры, близких к уровню развитых стран. Грамотность универсальна. Участие женщин в занятости населения выше, чем в Норвегии или Дании. Доля работников, занятых в научных исследованиях и разработках, близка к Канаде и в 45 раз больше, чем в Кувейте. Среди 20 ведущих мировых производителей нефти и газа Россия имеет самую высокую долю ВВП в обрабатывающей промышленности и третью по величине долю в сфере услуг. Установление политического контроля над грамотным урбанизированным населением, богатыми учеными, в том числе и учеными-женщинами, происходит сложнее, чем введение авторитарного режима в традиционных общинах фермеров, торговцев или трудящихся-мигрантов.
Наконец, нефтедоллары скорее всего только закрепляют самодержавие, если они достаются режиму. Однако начиная с середины 1990-х годов Россия была одной из очень немногих стран, в которой большая часть нефти производилась независимыми частными компаниями, а не по программам, которыми руководит государство (совместно или без помощи иностранных партнеров). Это легко забыть в условиях фурора в связи с усилиями Кремля по повышению роли государства. Нападки на Путина за национализацию «всего энергетического сектора» загадочны по двум причинам. Во-первых, он этого не сделал, а во-вторых, большинство других это сделали.
В период с 1960 по 2006 годы частные нефтяные компании были национализированы в Алжире, Анголе, Аргентине, Бахрейне, Бангладеше, Боливии, Бирме, Камбодже, Чаде, Колумбии, Конго-Браззавиле, Эквадоре, Египте, Эфиопии, Габоне, Гане, Гайане, Индии, Индонезии, Иране, Ираке, Кувейте, Ливии, Малайзии, Марокко, Мозамбике, Непале, Нигерии, Омане, Пакистане, Перу, Филиппинах, Катаре, Саудовской Аравии, Судане, Тринидаде и Тобаго, Уганде, ОАЭ, Венесуэле, Йемене и Замбии. В других нефтедобывающих странах (например в Мексике), национализация была исключена только потому, что государство не могло национализировать то, чем оно уже и так владеет. Примерно 3/4 пробуренной нефти во всем мире сейчас производится государственными национальными нефтяными компаниями.
Начиная с приватизации 1990-х годов Россия принадлежала к небольшому числу стран, включая США и Канаду, в которых значительная часть нефтяного сектора являлась частной. Даже после экспроприации ЮКОСа, выкупа «Сибнефти» и пересмотра Москвой соглашений о разделе продукции с иностранными нефтяными компаниями доля нефти, добываемой в большинстве государственных компаний, оценивается от 37 до 43 %. В газовом секторе Кремль довел государственную долю в «Газпроме» до чуть больше 50 % за счет выкупа акций. Но одновременно Путин разрешил иностранцам владеть остальными 50 % акций «Газпрома». Конечно, российские частные нефтяные компании вряд ли смогут игнорировать пожелания Кремля. Они полагаются на государственные лицензии и на государственную трубопроводную систему, чтобы транспортировать свою продукцию. Тем не менее российский нефтяной сектор создал концентрацию частного богатства, которое могло бы профинансировать возрождение оппозиции и регенерацию гражданского общества, если бы позиции Кремля ослабели.
Начиная с приватизации 1990-х годов Россия принадлежала к небольшому числу стран, включая США и Канаду, в которых значительная часть нефтяного сектора являлась частной. Даже после экспроприации ЮКОСа, выкупа «Сибнефти» и пересмотра Москвой соглашений о разделе продукции с иностранными нефтяными компаниями доля нефти, добываемой в большинстве государственных компаний, оценивается от 37 до 43 %. В газовом секторе Кремль довел государственную долю в «Газпроме» до чуть больше 50 % за счет выкупа акций. Но одновременно Путин разрешил иностранцам владеть остальными 50 % акций «Газпрома». Конечно, российские частные нефтяные компании вряд ли смогут игнорировать пожелания Кремля. Они полагаются на государственные лицензии и на государственную трубопроводную систему, чтобы транспортировать свою продукцию. Тем не менее российский нефтяной сектор создал концентрацию частного богатства, которое могло бы профинансировать возрождение оппозиции и регенерацию гражданского общества, если бы позиции Кремля ослабели.
Даже если растущие нефтяные доходы России не делают авторитарный курс Путина неизбежным, они могут повлиять на распространение коррупции. Стивен Фиш соглашается, что российские нефтяные доходы были недостаточными, чтобы лидеры «могли играть роль кувейтских правителей, осыпая людей услугами без всякого налогообложения». Но в России, пишет он, было «более чем достаточно денег, чтобы коррумпировать государственный аппарат».
Но так ли это? И было ли что-то, что коррумпировало государственный аппарат? Оказывается, трудно ответить на этот вопрос. Государства, богатые нефтью, такие как Катар и Экваториальная Гвинея, воспринимаются международными бизнесменами и государственными экспертами более коррумпированными, чем другие страны, имеющие их уровень доходов. Однако мнения таких бизнесменов и экспертов, скорее всего, обусловлены влиянием их представлений в мировых средствах массовой информации, которые могут быть неточны или устарели. Лучший способ оценить реальность заключается в использовании коррупционных мер, которые отражают непосредственный опыт граждан или местных бизнесменов. Я искал такие факторы, используя результаты двух опросов. Во-первых, данные о взяточничестве, выявленные в результате опроса Global Corruption Barometer (результаты такого же опроса граждан приведены на рис. 10.1). Во-вторых, World Business Environment Survey (WBES), опрос руководителей предприятий в 80 странах, проведенный Всемирным банком в 1999–2000 годах. Интервьюеры WBES спрашивали, относится ли к ним утверждение «Все фирмы в моей сфере деятельности вынуждены платить какие-либо непостоянные „дополнительные платежи“, чтобы добиться своей цели». Респонденты могли выбирать между шестью ответами – от «всегда» до «никогда». Начертив диаграмму известной частоты взяточничества против логарифма стран, богатых нефтью и газом на душу населения, я обнаружил модели, аналогичные для обоих опросов: взяточничество встречалось несколько реже в странах, где нефтяные и газовые доходы на душу населения были выше. Рисунок 10.4 показывает соотношение данных WBES. Чтобы сделать интерпретацию более понятной, я перевернул шкалу так, чтобы 1 означала «никогда», 6 – «всегда».
Рис. 10.4. Нефтегазовые доходы и коррупция, 1997–2000 годы
Не существует никаких доказательств в этих опросах относительно того, что наличие минеральных богатств коррумпируют более мелких чиновников. Такие чиновники коррумпированы и в бедных ресурсами развивающихся странах. С другой стороны, не исключено, что минеральные ресурсы имеют значение в высших слоях власти, для которых результаты не будут отражены.
Как только выросла цена на нефть, в России появились анекдоты о наглой продажности высших должностных лиц, получающих ошеломляющие суммы. К сожалению, у нас нет надежных мер для борьбы с коррупцией такого высокого уровня.
В общем, богатство России минеральными ресурсами не предназначено для будущей авторитарной политики. Относительно умеренные доходы на душу населения от продажи нефти и газа, ее модернизированная экономика и общество, а также важная роль частных компаний в энергетическом секторе делают Россию больше похожей на латиноамериканские государства, богатые нефтью, а не на ближневосточные и африканские страны, в которых нефть была связана с диктатурой. Более того, международная практика свидетельствует о том, что изменения в нефтяных и газовых доходах страны с 1985 года могут объяснить только очень небольшую часть преобразований ее политического строя. Вполне возможно, что более высокие нефтяные доходы стимулировали коррупцию, но достоверных доказательств этого очень мало.
Если нефть и газ в России не исключают демократию, то они имеют несколько более сложные результаты. Если действующий президент имеет авторитарные наклонности, то быстрый экономический рост, который повышает популярность президента, облегчает осуществление этих наклонностей. Хотя растущие цены на нефть – не единственная причина роста, они обеспечивают основной стимул. Таким образом, время от времени в России прослеживается логика действующего «нефтяного проклятия»: в 2005–2007 годах цены на нефтехимическую продукцию устойчиво росли, что позволило Путину продолжить концентрацию власти. Однако в период между 2000 и 2004 годом Путин укрепил исполнительную власть без какого-либо существенного увеличения цен на нефть. А в начале 1980-х годов цены на нефть резко упали, никак не повлияв на демократию.
Кроме таких непредвиденных случайных результатов зависимость от сырьевого экспорта приводит страны, богатые нефтью и газом, к значительной экономической турбулентности, поскольку цены на сырьевые товары более изменчивы, чем цены на промышленные товары и услуги. В таких странах, как Россия, где доходы от нефти на душу населения не слишком велики, результатом, скорее всего, будет не столько самодержавие, сколько нестабильность. Такое непостоянство не всегда плохо для демократии. Если нестабильность умеренная, она может[196] даже облегчить переворот в государстве. В Латинской Америке циклы подъемов и спадов спроса на рабочие ресурсы в 1970–80-х годах, возможно, помогли вытеснить авторитарные режимы и вернули демократию. В России представить себе нечто подобное – чрезмерно оптимистично, но такой поворот событий кажется более правдоподобным, чем тот, что нефтяные доходы консолидируют диктатуру в стиле стран Персидского залива.
Демографическая катастрофаЛюбой читатель западных газет знает, что население России терпит крах. «Демография России соответствует демографии страны в состоянии войны, – прогремел „Экономист“ в ноябре 2008 года. – Население в 142 миллиона человек сокращается на 700 000 человек в год. К 2050 году оно может сократиться до 100 миллионов». «Снижение численности населения в России, – говорит экономист в сфере здравоохранения Мирового банка и соавтор недавнего исследования „В России стали умирать раньше“, – беспрецедентное среди индустриально развитых стран».
Возможно, это правильно – подразумевать под «промышленно развитыми» богатые страны. Но вряд ли это беспрецедентно среди соседей России. Среди 28 посткоммунистических стран, для которых Всемирный банк публикует данные, в России было только 14 крупнейших падений численности населения в период между 1989 и 2007 годом (табл. 10.1). Хотя население России уменьшилось на 3,8 % в течение этого периода, население Грузии сократилось почти на 20 %, а в Латвии, Эстонии и Армении – примерно на 15 %. В этом окружении проблемы с населением России, тоже достаточно серьезные, по-видимому, несколько менее внушительны.
Табл. 10.1. Процентное изменение численности населения, 1989–2007 годы[197]
Для России цифры выглядели бы намного хуже, если бы она не привлекала сотни тысяч иммигрантов каждый год; и наоборот, показатели для Грузии и стран Балтии выглядели бы лучше, если бы так много жителей этих стран не покидали свою родину. Но, даже если вычесть чистую иммиграцию в Россию за эти годы, равную 4,2 миллиона человек, это только увеличит сокращение численности населения России до 6,6 %, поставив ее между Республикой Казахстан и Румынией. Россия все равно будет далеко не на первом месте.
Исследование демографических проблем, с которыми сталкиваются посткоммунистические страны, показывает, что несколько стран могли бы конкурировать с Россией за внимание к своим проблемам. В Эстонии существует распад традиционной семьи, где в настоящее время почти 60 % детей рождаются у матерей-одиночек. В Европе лишь Исландия, имея 64 % в 2007 году, бьет рекорд Эстонии по количеству внебрачных детей. Может быть, это не так тревожно, как кажется, поскольку многие из не состоящих в браке родителей все-таки живут вместе. Что касается ужасающих проблем, развивающихся на Кавказе, здесь нет такой уверенности. В Грузии, Армении и Азербайджане демографы зафиксировали огромный дисбаланс в численности младенцев мужского и женского пола. Почти во всех странах рождается больше мальчиков, чем девочек, в США и в большинстве развитых стран соотношение мальчиков и девочек среди детей в возрасте до пяти лет составляет около 1,05. В Китае и Индии высокий коэффициент мальчиков по отношению к девочкам приводится в качестве косвенного доказательства избирательных абортов плодов женского пола, жестокого обращения и пренебрежения детьми женского пола и даже убийств новорожденных девочек. В этих странах в последние годы соотношение мальчиков в возрасте до пяти лет на каждую девочку было равно соответственно 1,15 и 1,11. В Азербайджане, Армении и Грузии число мальчиков на одну девочку в этой возрастной группе составляет 1,17, 1,15 и 1,13. Демографы не знают, почему это происходит.