— Кофе брать? — осведомилась Марта.
— Ты же через полтора часа оголодаешь, — сказал Данилов, — так что бери.
— Можно подумать, что ты не оголодаешь, — фыркнула Марта.
Она налила в чайник воды, рассеянно сунула свою кружку в раковину и ушла в коридор.
— Данилов! — закричала она оттуда. — Можно я надену твою дубленку?
— Да! — крикнул в ответ Данилов.
Она вернулась и оттеснила его от кофейника.
— Я сама заварю. Иди собирайся.
Когда он вернулся — в другом кашемировом свитере и других брюках со стрелками, — она уже аккуратно поставила в рюкзак изящный серебряный термос, коробку с бутербродами, а сверху положила два. яблока.
— Еще салфетки, — распорядился Данилов. — И яблоки сунь в пакет.
— И так сойдет, — пробормотала Марта, но все-таки положила салфетки, прикрыв ими яблоки. — Хоть бы раз в жизни ты воздержался от замечаний!
Данилов промолчал. Он был уверен, что никаких замечаний и не делал.
Просто он любил, чтобы все было как следует. По правилам. Если постоянно следовать определенным правилам, можно в конце концов убедить себя, что живешь не зря.
— Данилов, купил бы ты себе солдатские башмаки в «Экко», — сказала Марта, глядя, как он обувается. — Ты что, в этих штиблетах в песок полезешь?
— Нет там никакого песка. Все уже построено, остались только отделочные работы. Ты сейчас все увидишь.
— А как это получилось, что тебе проект заказал Тимофей Кольцов?
Данилов распрямился, посмотрел на Марту и слегка улыбнулся.
— Я отличный архитектор. Да? Или нет?
— Д-да, — согласилась Марта с запинкой.
— Я профессионал и давно работаю. Его помощник позвонил мне, приехал и посмотрел мои дома. А потом перезвонила его жена. Катерина.
— Катерина? — переспросила Марта. — Что-то больно фамильярно, Данилов, особенно для тебя. Ты поосторожней, а то нежный муж закатает тебя в бетон и сбросит с Бруклинского моста.
— До Бруклина лететь далеко, — пробормотал Данилов.
— Ну, с Крымского.
На это Данилов ничего не ответил. Завязать с ним дискуссию было невозможно. Поругаться — никогда.
Он или замолкал, или отвечал с тихим и твердым терпением идиота.
Марта вздохнула. Его дубленка была ей не по росту и слишком широка, зато внутри она приятно пахла Даниловым — одеколоном, сигаретами и машиной.
Может, все-таки стоило вчера повеситься? Впрочем, сегодня тоже еще не поздно.
Снег все летел. В сыром и остром воздухе летела мелкая жесткая крупа, секла крыши машин, рассыпалась крохотными белыми шариками.
— Люблю ноябрь, — по дороге к машине сказала Марта, отчетливо клацая зубами, — лучше ничего не придумаешь. А, Данилов?
— Что?
— Ты любишь ноябрь?
Данилов подумал.
— Не особенно.
— А я — особенно! — объявила Марта и сунула замерзшую руку в его карман. В кармане было тепло и сухо, и совсем рядом было бедро Данилова. — Нет ничего лучше, чем двадцать четыре часа в сутки снег, холод и тьма.
Из сугроба, в который превратилась машина Данилова, выглядывали только колеса и два бампера — передний и задний.
— А где лопата, — спросила Марта и заглянула Данилову за спину, как будто в надежде увидеть там лопату, — или чем мы ее откапывать будем?
Данилов нажал кнопку на брелоке — сквозь снег желтым мигнули фары — и полез к водительской двери.
— Подожди, — велел он Марте, — постой там. Через некоторое время из-под снега раздалось негромкое, но бодрое урчание двигателя, откуда-то из района заднего бампера вырвалось облачко белого дыма, дернулись «дворники», обрушив снежные пласты с лобового стекла, и вдруг показались фары, как будто открылись глаза, и заднее стекло обнаружилось — машина старательно отряхивалась, как попавшая в лужу собака.
Марта полезла через сугроб, зачерпывая снег ботинками.
— Я бы выехал, — сказал Данилов недовольно, когда она плюхнулась на сиденье, — я же просил тебя подождать!
— Я замерзла.
Данилов моментально включил отопитель. Марта закатила глаза.
— Данилов, я не желаю, чтобы ты поминутно проявлял чудеса человечности и заботы. — Марта постучала ботинками по порожку, подтащила ноги и захлопнула дверь. — Я начинаю чувствовать себя инвалидом.
Он ничего не ответил, нашарил на полу элегантную немецкую щеточку, предназначенную для элегантного стряхивания с машины элегантного немецкого снега, вылез и стал разгребать ею утренний русский сугроб.
— Хочешь, я дам тебе чайную ложку? — предложила Марта, опустив стекло. — В рюкзаке есть, я захватила.
Данилов улыбнулся и покачал головой.
Ну конечно. Ей ни за что не удастся вывести его из себя, раз уж он решил из себя не выходить.
На морозе он казался очень смуглым и темноволосым. И почти столь же элегантным, как немецкая щеточка. Марта вполне понимала, почему помощник Тимофея Кольцова выбрал именно его — он выглядел так, как должен выглядеть процветающий первоклассный архитектор из модного московского журнала «Английский помещик». Непременный портрет в интерьере — Данилову больше всего подошел бы камин, сложенный из речного камня, неяркий ковер на плиточном полу, белая стена, широкое кресло, а ниже статейка под названием «Линии вашего дома — линии вашей судьбы».
Увидав такую статейку, Данилов бы точно повесился. От стыда.
Марта улыбнулась.
— Хватит, — в окошко сказала она Данилову, который тщательно скреб щеточкой по капоту, — сейчас на ходу все стряхнется. А что не стряхнется, то растает.
— А что не растает и не стряхнется?
— На то, значит, наплевать.
Данилов засмеялся, перестал скрести и сел в машину.
— Правда, холодно что-то сегодня. Зима скоро.
— Ты отстал от жизни, Данилов. Скоро лето, а зима уже сейчас. Слушай, а мы успеем вернуться до твоих бальных танцев?
— Начало в восемь, — сообщил Данилов, заставляя машину осторожно перевалить через сугроб, — конечно, успеем.
Он выбрался на дорогу, примерившись, поправил боковое зеркало и спросил, не глядя на Марту:
— Ты сегодня уедешь или опять останешься?
— Как я могу остаться, Данилов, если у тебя вечером романтическое свидание! Конечно, я уеду, ты не беспокойся.
— Я особенно не беспокоюсь, — заявил он холодно, — просто мне хотелось заранее знать о твоих планах.
— А нельзя словами сказать — уезжай, ты сегодня вечером будешь мне мешать?
— Ты никогда мне не мешаешь, но…
— Но тебе хотелось заранее знать о моих планах.
Что такое? Она вскипела, как турка с кофе, забытая на огне, — гнев мгновенно поднялся, перевалил через край, залил все вокруг, хотя ничего такого не произошло.
Она никогда не ревновала Данилова — ничего глупее, чем ревновать его, придумать было нельзя.
Марте было шестнадцать лет, когда в доме отдыха под Ригой она впервые увидела Данилова и, естественно, немедленно в него влюбилась. Он был с ней очень мил, несколько раз поиграл в теннис, угостил кофе в модной кондитерской в самом центре старой Риги. Однажды его барышня почему-то не явилась на свидание, и он сводил Марту на концерт в Домский собор — очевидно, больше пригласить было совсем уж некого. Вместе с барышней он уехал в Москву на несколько дней раньше, чем Марта с родителями, и оставшиеся дни она уныло бродила по берегу, тосковала, уединялась, на сочувственные вопросы не отвечала и была уверена, что в ее жизни больше никогда не будет счастья — то есть Данилова. В Москве она ему позвонила — он великодушно оставил ей телефон — и, трясясь от стыда и страха, пригласила его на свидание. Почему-то он пришел, и это было странное. свидание.
Не дав Марте и рта раскрыть, он вдруг стал рассказывать ей про свою дипломную работу — он проектировал «загородный дом для отдыха», а его научный руководитель настойчиво предлагал переделать «загородный дом» в пионерский лагерь или «усадьбу колхозника». Данилов не желал ничего переделывать, и научный руководитель намекнул на мелкобуржуазность даниловского подхода к архитектуре. Марта слушала, кивала, не соглашалась, спрашивала, высказывала мнение, сочувствовала и негодовала.
Вернувшись домой, она некоторое время ликовала от того, что оказалась такой умной и необыкновенной — он разговаривал с ней три часа подряд, и нисколько не устал, и даже пообещал позвонить, и даже проводил ее до электрички, и даже рукой помахал, когда она вошла в вагон! Ликовала она дня два, а потом пригорюнилась.
На том первом свидании их отношения определились раз и навсегда, и это было совершенно ясно, только Марта по молодости лет не сразу поняла. Миновав все прочие стадии, она с ходу заняла в жизни Данилова совершенно определенное место, над которым, как в зоопарке, висела табличка «Старый друг». Место с табличкой «Дама сердца» бывало то занято, то свободно, барышни то воцарялись там с комфортом, то заглядывали всего на несколько дней, только «старый друг» ни при каких обстоятельствах не мог покинуть отведенного ему места, как собака, притороченная к будке звенящей прочной цепью.
Старый друг лучше новых двух, это уж как пить дать.
Те времена, когда ей больше всего на свете хотелось, чтобы он перевел ее в «дамы сердца», давно прошли.
Правда. Нет, нет, совершенно точно — правда.
На сегодняшний момент «дамой сердца» была красавица Лида, которую Марта видела всего один раз в жизни.
Приехала по своему обыкновению без предупреждения и у подъезда увидела их — Данилова и красавицу. Данилов придерживал ей дверь, как всегда придерживал Марте, а она была так сказочно, не правдоподобно, удивительно хороша, что Марта совсем приуныла, прячась в своей чумазой «Ниве». Они давно уехали, а она все сидела в машине, растравляя свои раны и вспоминая, как она несла себя по мокрому асфальту, как поворачивала голову на длинной шее, как поджидала, пока Данилов откроет ей дверь, как сверкали зубы и бриллиантовые капельки в ушах, как летела на холодном ветру светлая ласковая шуба, как легкомысленно и радостно цокали каблучки — как будто фильм шел про другую, счастливую, беззаботную и красивую, жизнь.
Потом вдруг позвонил Данилов.
«Говорил я тебе, — спросил он очень близко, — чтобы ты мне звонила, прежде чем приезжать? Говорил?»
«Говорил, — согласилась Марта, — но это даже хорошо, что я не позвонила. Зато увидала, кто у нас муж».
«Муж?» — переспросил Данилов.
«Это из кино, балда, — сказала Марта сердито. — А где она? В смысле, муж? Почему ты звонишь?»
«Я приеду часа через два. Один. Если хочешь, можешь подняться».
«Премного вам благодарен, — Марта даже поклонилась, чуть не стукнувшись лбом о переднюю панель своей машины, хотя Данилов никак не мог ее видеть, — мы уж как-нибудь в другой раз. Вы уж извиняйте нас, дураков деревенских».
Ревновать Данилова не было никакого смысла. Так всегда было и так всегда будет, и она отлично жила с шестнадцати лет и никогда его не ревновала.
Ну… почти никогда.
— Что ты молчишь? Я тебя чем-то обидел?
— Я все равно должна ехать домой, Данилов, — громко сказала Марта, — так что не беспокойся. Все-таки сегодня суббота, и я маме обещала, что вечером обязательно приеду.
— Передавай ей привет, — произнес Данилов задумчиво.
— И поцелуй, — подсказала Марта.
— И поцелуй, — согласился было Данилов. — Какой поцелуй?
— А дом большой? — торопливо спросила Марта. — Тот, который ты строишь?
— Я его не строю. Я его спроектировал.
— Он большой?
— Нет. Не очень. Средний.
— Немножко больше Зимнего дворца, но зато немножко меньше собора Святого Петра в Риме?
Данилов ничего не ответил, но рука в черной перчатке решительно взяла Марту за подбородок и повернула ее лицом к нему.
— Ты сердишься на меня?
Марта мотнула головой и оттолкнула руку.
— Данилов, смотри, куда едешь, и не приставай ко мне. Все беременные женщины подвержены частым сменам настроения. Ясно тебе?
— Ясно. Я все время забываю об этом, — добавил он совершенно серьезно, — о том, что ты… о твоей беременности.
— Ай-яй-яй, — пробормотала Марта, — как можно?..
Они уже выбирались из Москвы, машины пошли пореже, снег лепил в стекла, «дворники» мерно постукивали, приемник взахлеб пел про то, «как в сказке придет Новый год, миллионы огней на елках зажжет…».
— Данилов, как ты будешь встречать Новый год?
— Я еще точно не знаю. Лида хотела куда-то в Юго-Восточную Азию, но пока мы ничего толком не решили. А ты?
— Я скорее всего останусь где-нибудь в Кратове, хотя пока толком еще…
— А Петя? — неожиданно перебил ее Данилов.
— Петя? — удивилась Марта. — Петя, наверное, поедет в город Гомель к мамочке. А при чем тут он?
— Марта, я не понимаю. У тебя же будет ребенок.
— Будет, — согласилась Марта.
— А… свадьба? Будет?
— Ты вчера у меня уже спрашивал, Данилов. Может, и будет. Даже скорее всего. Петя — человек решительный.
— А почему тогда он на Новый год поедет… в Гомель?
— Я не знаю, — сказала Марта, — вполне возможно, что он поедет не в Гомель, а в Мелитополь, к примеру. А что? Ты хочешь поехать с ним?
— Ужас какой-то, — серьезно заявил Данилов, — сегодня с тобой невозможно разговаривать.
— Со мной всегда трудно разговаривать. Я вся такая… внезапная, Данилов. — Ей не хотелось больше говорить о Пете. — Смотри, что это там такое? — С преувеличенным любопытством она привстала на сиденье и вытянулась в сторону, почти перегнувшись через Данилова и оказавшись вдруг очень близко к нему.
Данилов глянул влево, но ничего особенного там не увидел, зато неожиданно обнаружил, что от нее пахнет чем-то свежим и легким, похожим на Симфонию соль-минор Моцарта. Иногда по старой памяти в голове у Данилова сначала появлялась музыка, а уже потом — человеческие мысли. Эту музыку в своей голове Данилов ненавидел. Она мешала ему стать таким, как все. Нормальным.
— Что это такое?
— Что?
— Ну вон! Шатер в чистом поле, а к нему очередь. Ты что? Не видишь? Ты же здесь каждый день ездишь!..
Данилов наконец понял, о чем речь.
— Это не шатер в чистом поле, — сказал он, — это пирамида. Она гармонизирует пространство.
— Что? — с изумлением переспросила Марта и плюхнулась обратно на сиденье. — Что она делает?
— Гармонизирует пространство, — объяснил Данилов очень серьезно, — ее пропорции таковы, что вся космическая — или тантрическая, я точно не запомнил — энергия концентрируется у нее внутри, а снаружи достигается полная и стабильная гармония. Кабачки растут, вирусы гибнут, вода в мороз не замерзает, ножи сами затачиваются. На обратной дороге можем подъехать и зарядиться. Хочешь?
— Немного тантрической энергии мне бы не помешало, — сказала Марта, оглядываясь на диковинное сооружение посреди белого поля и вереницу припаркованных на обочине машин. — А ты уже заряжался?
Данилов только посмотрел на нее и ничего не ответил.
— Прелесть какая! — Марта снова оглянулась. Сооружение все еще виднелось сзади. — А откуда ты знаешь про энергию и про гармонизацию пространства?
— В Интернете прочитал, когда в первый раз увидел. Ты что? Не слышала?
— Нет. И еще я не поняла, ты сам заряжался?
— Я против ханжества и мракобесия! — объявил Данилов. — Конечно, здесь значительно меньше машин, чем на Минке. Хотя пятьдесят третий километр — далековато.
Он думал о своем доме, и ему наплевать было на гармонизацию пространства посредством водружения в чистом поле картонных пирамид и на тантрическую — или какую там? — энергию наплевать тоже. Он вез Марту, чтобы показать ей свою работу, которой гордился, и думал только об этом.
Марта улыбнулась, глядя в окно на белое поле, неподвижно лежавшее до синей кромки дальнего леса.
Она знает его всего — вдоль и поперек, сверху донизу и еще немного наискосок. С тех пор, как он угощал ее пирожными и кофе в крошечном темном кафе в центре старой Риги, прошло пятнадцать лет — вполне достаточно для того, чтобы научиться не строить себе никаких иллюзий.
Ну и что?
Ничего.
Она знает, как он думает, как молчит, как отчетливо выговаривает слова, когда сердится, какие предпочитает галстуки и что ест на завтрак, и это нисколько — даже чуточку! — не приближает их друг к другу.
Да что с ней такое, на самом-то деле! Что она выдумала?! Зачем ей к нему приближаться?! Она уж и так приблизилась настолько, что ночует у него в квартире, и готовит ему ужин, и утешает его, когда после разговоров с родителями ему непременно требуется утешение, и мчится к нему по первому зову, и проводит с ним куда больше времени, чем с самым любимым из своих любовников!
Зря она решилась сказать ему, что беременна. Это не касается никого, кроме нее, а его внимание действует на нее плохо. Так плохо, что вот теперь ей зачем-то понадобилось к нему приближаться, как будто до этого она не знала, что сидит в будке, над которой закреплена табличка с надписью «Старый друг»!
Аккуратно притормозив, Данилов перестроился в правый ряд и свернул на узкую дорогу, которая сразу пошла между деревьями в засыпанном снегом, как будто рождественском, лесу.
— Он что, среди леса живет, твой Кольцов? Разве ему не полагается периметр с вооруженной до зубов личной королевской охраной?
— Я его никогда не видел, — терпеливо сказал Данилов, — наверное, полагается. Охраняемой территории вокруг нет. Я думаю, что у него будет своя охрана, на участке.
— А эта дорога куда?
Данилов глянул влево:
— Там чуть подальше старые песчаные разработки. Их сто лет назад забросили, только подъездные пути остались. Ничего интересного, просто яма среди леса. Дорога обрывается, и — яма. Я туда пару раз ездил, когда готовил проект. Просто так, чтобы посмотреть. Но из дома котлована не видно. И оттуда дом тоже не виден.
В боковом зеркале что-то мелькнуло, и Марта оглянулась. Темная машина вырулила с боковой дороги, мигнули красные тормозные огни, взметнулся снег, и машина стала быстро удаляться в сторону шоссе.