Возможно ли это?
Ноги Грега словно прилипли к асфальту, он снова пересчитывает: вот перед ним, шагах в тридцати, четыре его дочки. Он уже ничего не понимает, его точно парализовало. Все четыре живы. Он вцепляется в перила у себя за спиной, во рту пересохло. Значит, это была ошибка? С самого начала… Телеграмма была адресована не ему! Она предназначалась кому-то другому… Ну да, ее передали ему, хотя на самом деле она касалась другого моряка и его единственной дочери. Смерть не тронула его семью!
Грег радостно бросается к своим. Сначала хватает в объятия жену Мэри и, смеясь, прижимает к груди. Удивленная, она не сопротивляется, хотя он чуть ли не душит ее. Никогда он не обнимал ее с таким жаром. Потом он расцеловывает дочек, прикасается к ним, ощупывает — точно проверяет, на самом ли деле они живые. Он не произносит ни слова, лишь радостно восклицает, глаза его влажнеют от умиления. Пусть! Ему больше не стыдно, он не скрывает слез, этот застенчивый, сдержанный, молчаливый человек. Он целует их, прижимает к себе, особенно Джоан, дрожащую от изумления. В глазах Грега каждая его девочка — чудо.
Наконец он шепчет:
— Как я счастлив видеть вас всех!
— Тебе сообщили? — спрашивает жена.
О чем она? Нет, только не она… И она туда же… Он больше не хочет, чтобы ему напоминали о том дурацком сообщении! Он стер его из своей памяти! Не его это дело! Произошла ошибка.
— О чем?
— Доктор Сембадур уверял меня, что дал знать на судно.
Внезапно Грег цепенеет. Что же это? То сообщение было всерьез? И оно предназначалось ему?
Мэри опускает голову и с усилием произносит:
— У меня начались боли. Я поехала в больницу. Случился выкидыш, я потеряла нашего ребенка.
Тут Грег вспоминает о том, что прежде не приходило ему на ум: когда он отправлялся в плавание, жена была беременна. Он забыл. Это было настолько нереально, сообщение о смерти ребенка, когда он даже не видел, как округлился живот. У Мэри точно снова была девочка. Если доктор Сембадур не назвал имя, то именно потому, что у плода его еще не было…
Несколько следующих дней Мэри и четверо их дочерей по-прежнему пребывали в изумлении от происшедших с Грегом изменений. Он не только стал заботиться о жене, как никогда прежде, раскрывая перед ней сокровищницы своего внимания, но даже настоял, чтобы неродившуюся девочку крестили.
— Рита. Я уверен, что ее зовут Рита.
Грег потребовал, чтобы ее похоронили. Каждый день он ходил на кладбище, чтобы принести цветы. Каждый день он плакал над крошечной могилкой Риты, младенца, которого не коснулись ни его рука, ни взгляд, и нашептывал ей ласковые слова. Кейт, Грейс, Джоан и Бетти и вообразить не могли, что этот суровый человек может проявлять столько внимания, тепла, нежности. Они привыкли, что этого крупного, физически сильного человека никогда нет дома, подчинялись его приказаниям во время его недолгих побывок. Теперь же они увидели его совсем другими глазами и он уже не внушал им прежнего страха.
Когда два месяца спустя Грег сообщил дочкам, что больше не пойдет в море, потому что нашел работу в порту, они обрадовались, что этот незнакомец, прежде такой далекий и пугающий, стал наконец их отцом.
КОНЦЕРТ «ПАМЯТИ АНГЕЛА»[3]
Только услышав игру Акселя, Крис осознал, насколько тот превосходит его.
Звуки концерта «Памяти ангела» взлетали над деревьями, чтобы слиться с небесной лазурью, тропической дымкой, птичьими трелями и невесомостью облаков. Аксель не исполнял музыку — он жил ею, создавал мелодию. Смены настроения, ускорения и замедления исходили от него и влекли за собой оркестр. Каждый миг под пальцами музыканта возникала песнь, выражающая его мысли. Скрипка превращалась в голос, томительный, срывающийся и вновь обретающий силу, протяжный.
Крис одновременно и покорялся этому очарованию, и противился ему, поскольку чуял опасность: стоит подпасть под обаяние Акселя, и он возненавидит самого себя.
Оркестранты — те будто вышли из публики, покинув кресло в зале, чтобы подняться на сцену; фестивальный оркестр состоял в основном из студентов: странноватые неудачники, не строящие далекоидущих планов, очки в дешевой оправе, купленная по случаю одежда. Аксель, напротив, выглядел представителем другой планеты, где царят разум, вкус, благородство. Среднего роста, стройный, с развитым торсом. Лицо — кошачье, треугольное, с широко расставленными огромными глазами. Легкие беспечные завитки каштановых волос напоминали, что он еще совсем юн. Правильные, гармоничные черты — у других молодых людей они показались бы тоскливыми либо скучными, поскольку ни о чем не говорили, — у него источали сокрушительную энергию. Порядочный, щедрый, экспансивный и одновременно сдержанный, Аксель напоминал кумира толпы, доверчивого, витающего в эмпиреях, словом, сродни гению. С властностью, сообщаемой вдохновением, он медитировал на своей скрипке, подчеркивая целительную силу музыки, перенося слушателя в иное, духовное измерение, где тот становился лучше. Мягко согнутая в локте рука, гладкий лоб. Философия под его смычком превращалась в кантилену.
Крис уставился в пол. На фортепиано ему никогда не удавалось добиться подобного. Что же теперь, бросить музыку? В свои девятнадцать он завоевал немало медалей, премий и званий; этот отличник блестяще расправлялся с любыми виртуозными кунштюками, будь то Лист или Рахманинов. Но, столкнувшись с таким чудом, как Аксель, он вдруг понял, что все его победы одержаны благодаря труду и рвению. Крис знал лишь то, что можно выучить, тогда как Аксель знал то, чему выучиться невозможно. Солисту на сцене недостаточно выдавать верные ноты — важно добиться истинного звучания; Акселю это было дано от природы, а Крису давалось лишь путем изнурительных занятий, наблюдений, подражаний.
Его била дрожь, хотя воздух на этом солнечном таиландском острове прогрелся до тридцати пяти градусов; дрожь выдавала нетерпение Криса: пусть Аксель наконец прекратит навязывать ему это пиршество звуков, а главное, пусть поскорее возобновятся соревнования.
Стажировка под названием «Music and Sports in Winter»[4] предоставляла студентам консерваторий, высокообразованным любителям музыки или будущим профессионалам возможность сочетать развлечения, спортивные занятия и совершенствование в своей специальности. Каждый день после двухчасовых индивидуальных занятий с прикрепленным преподавателем студенты собирались для ансамблевого музицирования и спортивных состязаний. После парусных гонок, подводных погружений, велопробега, скачек и заключительного ралли предстояло подвести итог: победитель получал право на недельную стажировку в Берлинском филармоническом оркестре, одном из лучших музыкальных коллективов мира.
Аксель начал вторую часть. Крис, всегда считавший этот пестрый по тематизму музыкальный фрагмент наименее удачным, обрадовался, подумав, что Аксель сейчас оплошает, развеет очарование и наскучит публике. Тщетная надежда. Аксель сыграл возмущение, бунт, ярость, что придало средней части концерта Альбана Берга целостность и смысл. Если в первой части возникал образ ангела — умершего ребенка, то во второй описывалась скорбь родителей.
— Фантастика! Это затмевает самые лучшие записи.
Как двадцатилетний юноша сумел превзойти Ферра, Гримо, Менухина, Перлмана и всяких прочих Стернов?!
Концерт завершался истаивающей на кончике смычка реминисценцией баховского хорала, рождавшего in extremis[5] уверенность в том, что все, даже трагедия, ниспослано свыше. Поразительный для композитора-модерниста символ веры, но Акселю удалось передать его убедительно и проникновенно.
Публика устроила бурную овацию, оркестранты стучали смычками по пюпитрам. Смущенный австралиец хотел стушеваться, чтобы аплодисменты достались Альбану Бергу, ему казалось неуместным, что чествуют его, простого интерпретатора. Кланялся он неловко, но даже в этой неловкости сквозило изящество.
Крис, которому пришлось встать вместе со слушателями, рукоплескавшими Акселю, кусал губы, оглядываясь вокруг: скрипачу удалось зажечь невежественную публику, состоявшую из пловцов, завсегдатаев пляжей, а также местных жителей, додекафоническим опусом! После третьего вызова его терпение лопнуло; он проскользнул между взволнованными слушателями и, покинув импровизированную концертную площадку, устроенную среди пальм под открытым небом, направился к своей палатке.
По дороге он столкнулся с Полом Брауном из Нью-Йорка, организатором этих международных форумов.
— Ну что, Малыш Корто,[6] как тебе концерт?
Пол Браун прозвал Криса Малышом Корто, поскольку юный пианист был родом из Франции, а американские преподаватели традиционно воспринимали Корто как символ французской фортепианной школы.
Пол Браун прозвал Криса Малышом Корто, поскольку юный пианист был родом из Франции, а американские преподаватели традиционно воспринимали Корто как символ французской фортепианной школы.
— Аксель открыл для меня произведение, которого я не понимал!
— Мне кажется, ты раздосадован и вынужден сложить оружие. Надо полагать, это не привело тебя в восторг, ты не оценил музыку Берга и не восхитился исполнением Акселя.
— Восхищение не по моей части, предпочитаю состязание, борьбу, победу.
— Знаю. Вы с Акселем противоположности. Один безмятежно улыбается, другой работает в поте лица. Ты — борец, он — приверженец дзен. Для тебя жизнь — это борьба, Аксель же идет вперед, даже не подозревая об опасности.
Пол Браун взглянул на Криса. В свои девятнадцать темноглазый Крис к шапке рыжих волос, надменности балованного сынка и крепко сбитой, ничем не примечательной фигуре добавил ленноновские очки и мужественную, аккуратно подстриженную бородку, словно желая, чтобы окружающие видели в нем зрелого человека и относились с уважением.
— Так кто же прав? — спросил Крис.
— Боюсь, что ты.
— О-о…
— Да, Малыш Корто, даром, что ли, я американец? Неведение и доверчивость прекрасны, но малопригодны для этого мира. Чтобы начать делать карьеру, надо обладать талантом, но для развития достигнутого требуются решимость, честолюбие и алчное рвение. И тут нужна твоя ментальность!
— То есть ты считаешь, что я играю лучше, чем Аксель?
— Я этого не сказал. Никто не сыграет лучше Акселя. Но мне кажется, твоя карьера сложится удачнее, чем его.
Хотя за этим замечанием крылась та еще оговорка, считай приговор, Крис решил воспринять его как комплимент. Пол ударил себя по лбу и, радуясь своей догадке, воскликнул:
— Каин и Авель! Если бы я выбирал для вас имена, то предложил бы эти. Два брата с совершенно противоположными характерами: жесткий Каин и мягкий Авель.
В восторге от собственной сообразительности, американец, приоткрыв рот, воззрился на Криса в ожидании отклика. Крис пожал плечами и двинулся дальше, бросив:
— Уж лучше «Малыш Корто»! И надеюсь, слово «малыш» относится только к моему возрасту…
Утром в последнее воскресенье Крис вскочил с постели с взъерошенными волосами, снедаемый нетерпением: довольно спать, необходимо действовать. В мышцах его играл предстартовый зуд.
Накануне он опасался, что пропустит финальный старт, так как из дому ему сообщили, что во вторник ему предстоит прослушивание в престижном парижском концертном агентстве. Благоразумие требовало отправиться в путь тотчас по получении этого известия, ведь ему предстояло доплыть на пароходе до побережья, затем добраться до Бангкока — четыре часа пути — и, наконец, за двенадцать часов пересечь в самолете половину земного шара; даже при таком раскладе у него не останется времени, чтобы свыкнуться с разницей во времени между Таиландом и Францией. Но Крис отказался от этого благоразумного решения. Еще раз посмотрев график пересадок и убедившись, что успеет отплыть в воскресенье вечером, он умудрился ловко сохранить за собой возможность участвовать в соревновании.
Почему он решил подвергнуть себя такому стрессу? Ведь премия вовсе не представляла для него интереса, так как неделя с Берлинским симфоническим оркестром для пианиста мало что давала в концертном плане. Он жаждал вступить в сражение и бросить вызов Акселю, победить австралийца. Он не мог уехать, не доказав своего превосходства, не положив соперника на лопатки.
За завтраком, перешагнув через скамью, он уселся напротив скрипача. Аксель оторвался от тарелки.
— Здравствуй, Крис, рад тебя видеть! — воскликнул он.
Особый изгиб линии век Акселя придавая его улыбке нежность, способную нарушить девичий покой и обезоружить мужчин. В то же время открытый, прямой взгляд его синих глаз внушал собеседникам ощущение, что он видит их насквозь.
— Привет, Аксель. На аппетит сегодня не жалуешься?
— Почему ты спрашиваешь? Сегодня какой-то особенный день? Ах да, ралли! — со смехом сообразил он.
Смеясь, Аксель запрокидывал голову, открывая шею, будто для поцелуя.
У Криса в голове не укладываюсь, что Акселю совершенно плевать на соревнования. «Он просто смеется надо мной! Прикидывается беззаботным, но на самом деле только и думает о ралли».
— Не знаю, стоит ли идти, — признался Аксель. — Хочется после обеда поваляться с книгой на пляже, у меня с собой партитуры и недочитанная книга.
— Ты не можешь так отрываться от всех! — возмутился Крис. — Хотя публика и оценила твое сольное выступление, но такое соло в отрыве от других вряд ли примут с восторгом.
Аксель покраснел:
— Ты прав, прости, я буду участвовать. Спасибо, что наставил на путь истинный. Порой я веду себя чудовищно, думаю о себе, а не о товарищах.
— Думай лучше обо мне, уж я устрою тебе разгром, — пробормотал Крис себе под нос.
Состязание началось в девять. Каждому участнику выдали велосипед, план острова, где был указан первый ориентир: после старта они должны следовать от одного пункта к другому, в каждой точке получая информацию о том, как добраться до следующей, — вплоть до самого последнего тайника, где хранилось сокровище. Тому, кто первым вскроет пиратский сундук, достанется жетон с номером один, следующему — с номером два и так далее.
— Пусть победит сильнейший! — выкрикнул Пол Браун. Лицо его раскраснелось, на шее вздулись вены.
В бирюзовое небо взметнулась ракета.
Крис рванул со старта изо всех сил, будто это уже был финальный отрезок, он нажимал на педали, расталкивая соседей локтями.
После третьего этапа он возглавил гонку. Разгадка ребуса и поиск тайников казались ему детской игрой, но все же он не позволял себе ни расслабиться, ни сбавить скорость.
Одно обстоятельство раздражало его: за ним по пятам следовали Боб и Ким, техасец и кореец. «Я участвую в соревновании не для того, чтобы состязаться с этой парочкой, — с досадой ворчал он про себя. — Тубист и ударник!» Как все музыканты, Крис придерживался иерархии: верхние строчки занимали выдающиеся солисты — пианисты, скрипачи и виолончелисты; чуть ниже — флейтисты, альтисты, арфисты и всякие там кларнетисты; внизу — обслуга, исполнители, игравшие на второстепенных инструментах вроде тубы и ударных!
«Почему Аксель тащится в хвосте?» — гадал Крис.
Он судил о действиях ближнего по себе, вообразив, что Аксель намеренно сдерживает скорость, стартовав с задержкой, чтобы избежать соперничества с ним, Крисом; так, соревнуясь с отстающими, Аксель сохранял возможность сказать себе, что при желании мог бы его догнать.
— Мерзавец! Плут! Ничтожество! — бормотал Крис, привстав на педалях, чтобы преодолеть сложный участок.
После десятой отметки Крис, оглянувшись, заметил, что Аксель уже нагнал Боба и Кима.
«Ага, вот и он!»
Достоинства соперников подчеркивают важность соревнования и цену победы; видя, что Аксель вплотную подошел к лидерам, Крис ощутил прилив энергии.
Не обращая внимания на палящее солнце, на заключительных этапах он выложился полностью. Ребусы усложнялись, поэтому Ким и Боб, потерявшие время на разгадку, слились с основной группой; вскоре впереди остались лишь они с австралийцем. Гонка наконец превращалась в столь желанную для Криса дуэль.
«Дуэль, дуэт… Этот старый пень из Пастеллы решил, что в камерной музыке я спутаю эти понятия! „Дуэт — это ансамбль, господин Крис, а дуэль — это схватка с соперником“ — повторял этот старомодный тип! Ничего удивительного, что он прозябает на педагогической ниве, так и не добравшись до сцены, ведь ему невдомек, что все на свете — непрекращающаяся дуэль!»
Впрочем, именно так и вышло в прошлую среду, когда Пол Браун задал Акселю и Крису сонату Франка для скрипки и фортепиано. Едва они приступили к первой части, Крис понял, что Аксель играет сонату с таким пониманием и свежестью, будто закончил сочинять ее этим утром. Тогда он решил переключить внимание на себя, продемонстрировав все, на что способен как пианист, разнообразя нюансы, усиливая контрасты, беря темп скорее, чем следовало, играя сверхнежно, сверхмечтательно, сверхдинамично, манерно, перебарщивая, умело переиначивая интерпретацию музыки Сезара Франка, в то время как партия Акселя звучала скорее робко, без блеска. Задумка удалась: Криса осыпали комплиментами; только Пол Браун со скептической миной заметил французу, что понял смысл его маневра и считает это дешевкой.
Двадцатый ориентир! Условные знаки подсказали Крису, что сокровище, должно быть, находится на глубине, под коралловым рифом. Вот когда ему пригодится месяц тренировок. Он добрался до берега, опережая Акселя на четыре минуты, спрятал велосипед в кустах и побежал к обозначенной на карте бухточке.