Когда через пять минут Аксель вновь принялся напевать, бывший дзюдоист из симпатии к пациенту осмелился повторить свой вопрос, полагая, что тот будет рад поделиться хорошим настроением.
— Что вас так обрадовало, мистер Ланг?
— Надежда. Я поклялся, что, заработав первый миллиард, исполню мечту. Свою мечту.
— Вот как? Поздравляю. Я хочу сказать, поздравляю с миллиардом.
— Мне больно, кретин!
— Простите. А что это за мечта?
— Отправиться во Францию.
— Понимаю…
— В Аннеси.
— Не знаю такого места.
— Я тоже. На виллу «Сократ».
— Вилла «Сократ» — что это? — спросил массажист тягучим голосом. — Ресторан? Центр талассотерапии? Клиника акупунктуры?
— Ничего подобного. Просто место, где я смогу отомстить. Я колеблюсь между пыткой и убийством.
— Какой вы шутник, мистер Ланг!
Смех гиганта звучал фальшиво; его переливы выдавали скорее глупость, чем радость. Аксель подумал, что за шесть месяцев сеансов массажа его достала безмятежность бывшего борца, тупые высказывания и потные руки придурка. Завтра перед отъездом он его уберет.
Умиротворенный, он снова принялся рассматривать фото из буклета, где люди в возрасте, обнявшись, позировали перед объективом. Где же он? Который из них? Как теперь выглядит Крис?
* * *Из динамиков лился концерт «Памяти ангела» — едва уловимый, робкий, мимолетный. Не звучащая музыка, а скорее воспоминание. В своей комнате под самой крышей Крис никогда не позволял себе усиливать громкость, так как в этом большом деревянном доме, прилепившемся к горе, звуки разносились повсюду, а ему не хотелось, чтобы кто-либо из подростков, вверенных его попечению на вилле «Сократ», заявился и оскорбил его, раскритиковав его вкус. Не потому, что он стыдился: просто это произведение было частью его внутреннего мира, а туда он никого не хотел пускать.
Потрескивание дешевого плеера, плоское звучание скрипки, оркестр, спрессованный в звуковую магму, — но ему было достаточно этого, чтобы воскресить концерт, высвободить воспоминания. Крис слушал диск, как разглядывают старые цветные снимки, и превращал музыку в средство передачи мечты.
С тех пор как умер Аксель, он беспрестанно думал о нем. Поначалу это ограничивалось малым, составляло тонкую струйку в его памяти, но со временем ручеек превратился в широкую могучую реку. Аксель, гениальный, приветливый, совершенный, отныне занимал существенное место в сознании Криса, превратившись в икону, в святого, едва ли не бога, к которому неверующий Крис обращался в затруднительных случаях.
Сидя перед небольшим письменным столом, куда падал дневной свет, Крис наслаждался любимым зрелищем — пейзажем, где непрерывно сменялись времена года. В наклонном окне мансарды можно было видеть скорее небо и воду, чем землю. Окно в бесконечность? Меж крутых берегов дремало озеро Аннеси, в ясном небе парили орлы. Окруженные елями дома, взбегавшие вверх на том берегу, на фоне темного луга выглядели кирпичиками, а выше, там, где расстояние делало их призрачными, благодаря светлым крышам они напоминали стадо белых вершин.
— Эй, Крис! Иди-ка скорей, у нас проблема.
В дверях появилась Лора, коллега-воспитательница, расхаживавшая в болтавшихся на ней джинсах «лолита» и широченной футболке, подчеркивавшей худобу.
Он последовал за ней. Молча, чтобы их не услышали обитатели пансиона, они помчались в директорский кабинет, единственную изолированную комнату во всем шале.
Когда собрались все семь воспитателей, Монтино, основатель заведения, объявил:
— Сбежал Карим, новенький. Его с утра нигде нет: ни в постели, ни в мастерской, ни в риге.
— Нужно сообщить в жандармерию! — воскликнула Лора.
Монтино нахмурился:
— Как можно позже; Лора, прежде поищем сами. Нехорошо отправлять жандармов за мальчишкой, который в прошлом нередко имел дело с полицией. Он или забьется поглубже в укрытие, или разозлит их, или, если его поймают, затаит обиду на нас, решив, что мы с копами заодно. Тогда все насмарку. Мы утратим на него всякое влияние.
Собравшиеся, включая Лору, согласились. В центре для трудных подростков, куда попадали несовершеннолетние, пристрастившиеся к наркотикам, избитые, изнасилованные, совершившие правонарушения, увлеченные нелегкой задачей воспитатели, поступаясь собственным эго, признавали, что могут оказаться не правы. Ребенок здесь был важнее.
— Полагаю, что кому-то из вас удалось установить с ним контакт. Кто хоть немного знал его?
Крис поднял руку.
— Да, Крис, расскажи, что тебе известно.
— Боюсь, речь идет не о бегстве.
— Что ты имеешь в виду? — встревожился Монтино.
— У Карима явные суицидные наклонности.
Пораженные воспитатели встретили это заявление молчанием. Потом специалисты, усевшись вокруг стола, принялись размышлять, каким способом Карим мог попытаться свести счеты с жизнью.
Через двадцать минут Крис уже спускался к железной дороге, проходившей ниже виллы «Сократ». Чтобы определить направление поиска, он поставил себя на место Карима, мальчишки, выросшего в неблагополучном квартале. Поскольку тяга к смерти свидетельствует о регрессивном поведении, о поступке, нацеленном на обретение детства, нужно было отыскать в столь экзотическом для мальчика альпийском пейзаже уголок, который напоминал бы ему родные места, парижский пригород. В этом плане железная дорога представляла собой универсальный элемент. И в городе, и в деревне у нее один и тот же запах — смесь масла, угля и органических отходов. Те же плакаты над железными рельсами. Тот же наводящий страх грохот надвигающегося поезда.
Он двинулся вдоль узкой реки, которая, журча и пенясь, извивалась в каменистом русле, берега местами поросли зеленой колышущейся травой. В лицо хлестал ледяной ветер. Зима явно была не за горами.
Добравшись до рельсов, Крис огляделся по сторонам: никого.
Вдруг вдали он увидел то, что также могло привлечь сорванца: мост через железнодорожные пути. Вспомнив, как выглядит это место, Крис окончательно уверился: Карим должен быть именно там, он поджидает поезд, чтобы броситься под колеса.
Стараясь держаться незаметно, Крис бегом преодолел километровый отрезок пути до моста. Верный расчет! На мосту он различил силуэт человека, глядящего вдаль.
Подобравшись к Кариму сзади, Крис заговорил с ним, только когда до мальчика можно было дотянуться рукой.
— Карим, похоже, нынче у тебя выдалось не лучшее утро.
Подросток повернулся; он испытывал противоречивые чувства: ярость, что его обнаружили, удивление при виде Криса, к которому он питал симпатию, и горечь, вызванную словами воспитателя.
— Что, скверно тебе, да? Скверно? — тихо спросил Крис.
Кариму хотелось сказать «да», но согласиться означало ответить, а он больше не хотел никому отвечать.
— Это твоя жизнь, Карим, ты делаешь с ней что хочешь.
Крис понимал, что паренек охвачен чувством протеста.
— Я не хочу влиять на твое решение или портить тебе мгновения, которые ты проведешь здесь. Проблема в том, что я останусь с тобой и, когда появится поезд, помешаю тебе спрыгнуть. Согласен, я зануда.
Карим отвернулся, раздраженный тем, что Крис угадал его мысли.
— Так вот, Карим, я предлагаю такой уговор: я готов там, наверху, угостить тебя.
Он указал на расположенную на склоне таверну — красное пятнышко на отчаянно крутом косогоре.
— Там мы сможем немного поболтать. А потом ты поступишь, как сочтешь нужным.
— Я вернусь сюда! — выкрикнул Карим, желая доказать, что он не слабак и не флюгер, что держится принятого решения.
— По рукам, — заключил Крис. — Захочешь — вернешься сюда, и я оставлю тебя в покое. Но прежде пойдем выпьем кофе или горячего шоколада.
— Поклянись, что потом отстанешь от меня!
— Клянусь!
Напускная мальчишеская гордость была удовлетворена, Карим сунул руки в карманы, сгорбился и опустил голову, что означало «иду с тобой».
Наверху какой-то человек весьма заинтересованно наблюдал за этой сценой с террасы таверны. Убедившись, что пара направляется в эту сторону, он откатился в своем инвалидном кресле вглубь заведения и в надежде остаться незамеченным втиснулся между двумя выступающими балками.
Войдя в помещение с красными клетчатыми скатертями и занавесками, где на подоконниках были расставлены альпийские коровьи колокольчики, Карим понял, что это кафе, по двум деталям: на барной стойке стояла кофеварка, а возле туалета — электрический бильярд.
Крис заказал две порции горячего шоколада, и, прежде чем отхлебнуть, они обхватили керамические чашки замерзшими руками.
— Почему ты хочешь убить себя? — заговорил Крис.
— Потому что я ни на что не гожусь, совершаю идиотские поступки.
— Тебе сколько лет?
— Потому что я ни на что не гожусь, совершаю идиотские поступки.
— Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Значит, можно сказать, что до шестнадцати ты тупил. Но теперь…
— Скажешь тоже! Если ты выкован из железа, то таким и останешься. Если ты дубина, тут ничего не изменишь. А если, как я, из говна, останешься говном.
— А вот и нет. Люди меняются. И я тому живое доказательство.
— Ты? Да ты всегда такой был.
— Ну да, я всегда такой был, вроде святого Бернара, который сперва думал о других, а уж потом о себе. Представь себе, когда мне было столько лет, как тебе, я плевать на всех хотел, переступал через любого и думал лишь о собственной персоне.
— Ты это говоришь, чтобы мне…
— Я говорю это, Карим, потому что это правда. Мы способны меняться. Если человек осознает, что вел себя скверно, он становится лучше. Мы свободны, Карим, свободны!
— Я, что ли, свободен? Да как только мне стукнет восемнадцать, меня тут же упекут в тюрягу. И будут правы. Я не собираюсь этого дожидаться.
— Ты не веришь в искупление?
— Ты это о чем?
У затаившегося в двух метрах от них, старающегося не упустить ни слова Акселя перехватило дыхание. Он забился поглубже в свой закуток, чтобы подслушивать без помех.
— Переломи судьбу, Карим, вот о чем я. Вор может сделаться честным человеком, убийца — понять, что творил зло, и впредь жить иначе. Пускай ты, Карим, начал с хулиганства, грабежей, краж со взломом и продажи наркоты, это не значит, что тебе чуждо добро. То, что ты противен сам себе, доказывает это. Действительно скверные люди обычно считают, что они в полном порядке. Придурки вообще не ведают, что они придурки. Так что ты, прости за прямоту, перешел на высший уровень. Я в тебя верю, Карим. И чем смогу — помогу, даю слово.
Они умолкли. Карим начал согреваться благодаря горячему шоколаду и пылким словам Криса.
Чтобы не впасть в сантименты и, по его понятиям, выказать себя сильным, он решил оказать сопротивление.
— Ты кто вообще такой? Чего ты ко мне пристал? Ты что, мой брат?
— Не совсем!
— Это что значит?
— Я могу чувствовать, что ты мне брат, даже если между нами нет кровного родства.
— Шут гороховый! Братья бывают только по крови, а остальное не в счет.
— Ах вот как! А то ты в своем квартале не видел, как дерутся и ненавидят друг друга родные братья! А у тебя в семье, твои братья, что они для тебя сделали?
— Они еще маленькие, я самый старший.
— И ты покончишь с собой. Браво! Идеальный старший брат!
— Ну, это… это мое дело, как поступать.
— Как бы не так! Ты знаешь историю двух братьев, Каина и Авеля?
— Спрашиваешь! Про это есть в Коране.
— В Библии тоже. Эти сыновья Адама и Евы жили себе тихо-мирно до той ссоры из-за жертвы. Первый, Авель, принес Богу в жертву животное из своего стада, а Каин — выращенные им фрукты и овощи. Ну, Бог, непонятно почему, принял жертву Авеля и отказался от подношения Каина. Сам знаешь, жизнь такая штука — несправедливость, непредсказуемость, неравенство. Приходится смириться. Но вот Каин, очень гордый, не принял это: он взорвался, взбунтовался. Бог обругал его, посоветовав успокоиться. Не тут-то было. В приступе гнева Каин из зависти убил своего брата Авеля. И тут на месте преступления — когда было уже поздно — Бог спрашивает, где его брат. Каин с насмешкой отвечает: «Разве я сторож брату моему?» Так ведь он и впрямь им был, только не понимал этого, он не думал, что люди — это большая семья. Всякий человек отвечает за другого, и за своего брата, и за других. Убить — значит забыть об этом. Быть жестоким — значит забыть это. Но я не хочу забывать: я твой сторож, Карим, и я не дам тебе упасть. А ты — сторож своим младшим братьям: ты не можешь бросить их, более того, должен им помогать.
— Ладно… И что дальше?
— Бог сослал Каина на землю, где он работал, терзаясь угрызениями совести и плодя детей; люди вплоть до Ноя считаются его потомками. Так что жестокость все усиливается. И жизни без жестокости не бывает, только ее надо обуздывать.
— Когда я сказал «что дальше?», то имел в виду себя, а не Каина!
— Вернешься со мной. Ты доверяешь мне, ты доверяешь себе. Может, тебе удастся стать самим собой, настоящим Каримом, а не тем, кого сотворили проходимцы, что заправляют в твоем квартале.
— Ты что, веришь в Бога?
— Нет. Но мне нравятся истории, которые помогают мне стать не таким одиноким и глупым.
— А вот я верю в Бога! — сказал Карим, гордясь, что может высказать свои убеждения и подтвердить превосходство.
По его реакции Крис понял, что победил: парень не станет возвращаться на мост, чтобы броситься под поезд.
Немного погодя они покинули таверну и бок о бок, порой соприкасаясь плечами, двинулись вверх по тропе к вилле «Сократ».
Аксель нагнулся, чтобы проследить, как они скрылись вдали. В его мозгу маячило единственное слово: «разочарован», да, «глубоко разочарован», он вовсе не предполагал, что столкнется с Крисом при таких обстоятельствах.
Ведь и он тоже переменился.
Но где же ликование, которое он жаждал ощутить? Отчего близость мести его более не воодушевляет? Отчего при мысли, что он нанесет удар, в нем больше не вздымается темная радость? Ничего, он снова обретет ее!..
Задуманный специально, чтобы у человека создавалось впечатление, будто он плавает прямо посреди альпийской природы, между поросшими травой горными склонами и раскинувшимся на солнце озером, под спокойным присмотром гор в снежных шапках, бассейн со стеклянными стенами казался в этот день изолированным от внешнего мира: туман так плотно обступил гостиницу, что стекло под воздействием холода покрылось теплыми каплями, совершенно скрывшими вид на долину.
По дорожкам большого бассейна сновали несколько пловцов, мягко нанизывавших гребки и не обращавших внимания друг на друга. Старик с раздутым животом, нависавшим над рахитичными ногами, описывая руками медленные круги, стоял под вышкой для прыжков в воду, напоминая какое-то насекомое.
Похожий на гигантского младенца с соской тренер с толстыми, мягкими и гладкими ляжками сидел на высоком стуле, что позволяло ему наблюдать за происходящим в бассейне, и дремал, зажав в зубах свисток.
Закутанный в халат Аксель в сопровождении служащего, довезшего его кресло до малого бассейна, наблюдал за интересующим его объектом.
Крис в воде занимался восьмидесятилетней дамой, разбитой ревматизмом. Поддерживая ее, он пользовался легкостью, дарованной погружением, чтобы заставить ее совершать движения, на которые она была не способна на твердой земле, укрепить ее мышцы и сухожилия. Водная терапия — сравнительно новый метод, и Крис если не изобрел его, то все же был одним из немногих, кто его практиковал.
Аксель отметил эту деталь в гостинице, когда потребовал предоставить ему человека для помощи в повседневных делах. В предложенном директором списке он отметил, что Крис фигурирует в разделе «Новинка. Водный массаж».
— Да, — подтвердил директор, — это тот самый парень, который вкалывает на вилле «Сократ»: это такой центр для трудных подростков. Будто встречаются легкие подростки! Ладно, замнем. Как раз Криса я бы вам порекомендовал. Им все довольны. Записать вас к нему?
— Пожалуйста, запишите, но как постояльца отеля, не указывая мое имя.
Аксель хотел воспользоваться этой встречей. Если объявить свою фамилию, Крис тут же поймет, кто он такой, а если скрыть, то не сразу разберется, кто перед ним, и тогда его ждет изысканный сюрприз.
Аксель изучал противника, воспользовавшись тем, что Крис поглощен своим занятием и его можно как следует рассмотреть, не будучи замеченным. Какая благожелательность! Как он любезен с этой помятой динозаврихой… Еще одна незнакомка… Даже по отношению к собственной матери он вряд ли мог выказать большую нежность и предупредительность! Невозможно! Склонившись к ее потасканному лицу, он ворочает этот скелет, как влюбленный танцор, заглядывает партнерше в глаза, давая ей ощутить блаженство движения. А как он выглядит! Сорок лет, загар, подчеркивающий лучики морщинок в уголках глаз, шапка рыжих волос. Со времен юности Крис не прибавил ни унции жира. Четко очерченные выпуклые мускулы, подтянутый живот, широкие плечи, узкая талия, грудь с редкими волосками, такое же обрамление по низу живота и торсу. Аксель глаз не может оторвать, в то же время ожесточение побуждает его сравнивать это тело со своим. Больше всего он завидует превосходно очерченным ногам и упругим ягодицам Криса; вследствие паралича его собственные ягодицы и бедра, лишенные привычных функций, обмякли и атрофировались.
«А кто виноват?» — в ярости шепчет Аксель, разминая правой рукой тощие, как стальной прут, конечности.
Атлетическое сложение Криса лишь укрепляет его решимость: никакой жалости.