– Пока мне все нравится, – назло Лере, добивавшейся эффекта противоположного, сказала я. – Ты же знаешь, саморазрушение – наше все. Тем более с темноволосым и темноглазым, да еще и под лимонную «Маргариту». Что же будет с нами потом? Чай-кофе-пасадобль или сказочка о Петре и Февронии?
– Ага, разбежалась, – хмыкнула она. – Вы какое-то время будете мыкаться по отелям, которые будут становиться все дешевле. Потом поедете отдохнуть – куда-нибудь на другой конец света, чтобы ненароком не встретить друзей его жены. А потом, рано или поздно, ты поймешь, что это бег по кругу. Стадион комфортабельный, навороченные кроссовки, все дела… Но суть дела от этого не меняется. И тогда ты снова позвонишь мне – чтобы сообщить, что он оказался мудаком.
– И мы пойдем в бар и закажем по двойному виски, потому что плевать мы хотели на координаты фаллоцентричного общества, и еще потому что инфантильными коктейлями можно только начинать отношения, а заканчивать – чем-нибудь крепким.
– Так и будет. Если хочешь, можем сэкономить время и встретиться на виски прямо сейчас.
– Браво, подруга. Только вот с какой стати я должна отказываться от бега по кругу в комфортабельных кроссовках, если я все равно не верю в то, что горожане вроде нас привыкли называть «любовью»? И считаю институт брака давно почившим.
– Дело твое, – флегматично согласилась Лера.
– Кстати, его зовут Олег, он действительно брюнет, у него красивые крупные руки и мятый пиджак цвета хаки, скоро мы встречаемся на кальян.
Повесив трубку, я встала перед зеркалом, зачем-то накрасила губы алой помадой, которую купила тысячу лет назад, в последний день двадцатидевятилетия.
Я давно заметила, что большинство женщин боится цифры «тридцать», как будто бы пересечение этой черты подобно зловещему вудуистскому ритуалу. Хотя ничего, по сути, не меняется. Но я тоже поддалась массовой панике и даже перестала применять относительно себя слово «девушка». Мои ровесницы шарахались от статуса «женщина» как черт от ладана, им казалось, что это слово похоже на вонзающийся в гробовую доску гвоздь.
И вот я пошла в магазин и купила, во-первых, умопомрачительно вульгарные чулки с блестками, а во-вторых, красную помаду. Это было что-то среднее между предменструальной истерикой и попыткой утвердить в материальном предмете лозунг «Жизнь после тридцати только начинается!». Ни чулки, ни помада так и не увидели белый свет – во всем этом я напоминала проститутку из какого-нибудь портового португальского городка.
Так вот, повесив трубку, я густо-густо накрасила губы. И продекламировала:
Потом вытерла помаду рукавом махрового халата и подумала: «Лера все-таки такая дура. Ну зачем читать Блейка, да еще и про мастурбирующую розу, симпатичным мужикам?»
15 января
Репка. Грустная московская сказка.
В соседней квартире с некими Артамоновыми поселился молодой состоятельный холостяк. У Артамоновых была Варя, дочь на выданье – хорошая девочка из приличной московской семьи. Музыкальная школа, русая коса, бессмысленное, но тяжеловесное, гуманитарное образование, миллион впечатляющих навыков (например, она могла растопить в кастрюле десять «обмылков» и слепить из них новый кусочек мыла, да еще и не простой, а в виде розы с десятками тонких нежных лепестков).
И вот дед Артамонов, генерал в отставке, пошел сватать Вареньку соседу. Взял с собою поллитрушку, как водится, детские внученькины фото и килограмм красной икры. Сидели весь вечер, дед вернулся домой румяный и навеселе, а сосед на следующее утро прислал для Вари корзину нарциссов, но этим все и ограничилось. «Проку от тебя, дед, нет!» – сказала Варина бабушка, заслуженный учитель на пенсии. Напекла гору блинов и пошла к соседу. Тоже прекрасно вечер провела, и они даже вместе посмотрели очередную серию какой-то там «Дикой Розы». Но ничего.
Не захотел перспективный холостяк на Вареньке жениться. Артамоновы подождали пару недель и решились на новый ход – подослали к бедному мужику бабкину подругу, жучку редкостную. Та весь вечер мозги ему промывала, и с той стороны зайдет, и с этой. Но вернулась тоже с пустыми руками.
А потом еще несколько недель прошло, и симпатичный сосед представил Артамоновым свою невесту. Типичную серую мышь – приехала откуда-то из Воронежа и поймала нашего холостяка на сайте знакомств. И теперь живет в его трехкомнатной квартире, водит его «ниссан» и растит ему двоих детей, мальчика и девочку. И ведь выглядит – без слез не взглянешь, мышь она и есть мышь. В общем, просто повезло. Сучке.
18 января
Встреча была назначена в «Петровиче», и это не предвещало ничего хорошего – слишком много связано у меня с этим местом. Впервые я попала туда еще студенткой. Не передать, сколько литров местной «хреновухи» перекочевало в мой желудок, сколько бессонных ночей было потрачено на танцы под «Летящей походкой ты вышла из мая» и странные разговоры с подвыпившими богемными персонажами. И сколько раз я уходила оттуда под утро с кем-нибудь, чье плечо воспринималось надежной опорой и чье лицо казалось сошедшим с портрета Леонардо. Таким же нездешним и одухотворенным. Все-таки «хреновуха» – лучший фотошоп.
На Мясницкую меня вез таксист – вез и бубнил себе под нос, как его достала Москва, пробки, цены, неприветливые люди, толпы. Бубнил не растерянно, а зло, даже не задумываясь о том, что рядом сидит человек, которому может быть неприятно слышать такое о родном городе. Мне и было неприятно. Причем я не то чтобы московский патриот. Я легкомысленно влюбляюсь в чужие города. В Одессу. В Ростов. В Ярославль. В Углич. В Будву. В Амстердам.
И мне симпатичны те, кто влюблен в мой город. Кто приехал, очаровался и остался жить. Некоторые из них – более москвичи, чем я сама.
Но я недолюбливаю тех, кто относится к Москве так, как потрепанная проститутка относится к прошедшему мимо олигарху. Она потянула его за рукав, рассчитывая как минимум на соболя, а он брезгливо дал сто долларов на водку, лишь бы отстала. И вот она жалуется товаркам: мол, что он нашел в этой девке, которая идет рядом, чем я-то хуже, я бы с ним смогла, пусть он старый и вонючий. Которые стонут, как тут все плохо, но продолжают мрачно доить мой город.
Я стараюсь с ними не общаться.
Олег уже ждал меня. Это был хороший знак. Даже удивительно, почему так получилось и это возможно в принципе, но я, будучи великим раздолбаем всея Руси, тем не менее всегда прихожу вовремя. И для меня мучителен московский пятнадцатиминутный люфт вежливости – если ты договорился встретиться в полдень, прийти в четверть первого считается вполне нормальным, в лучшем случае требующим лаконичного «извини» без дополнительных объяснений.
Хотя эти самые объяснения иногда тоже умиляют – например, большинство плюющих на чужое время разводят руками: мол, пробки же. Как будто нельзя поехать заранее или воспользоваться метро, если не умеешь, заглянув в яндекс-карту, время рассчитать.
Олег выглядел уставшим – бледное лицо, тени под глазами, – но улыбался приветливо и тепло. На нем был тот же кашемировый свитер, а на столе перед ним стоял запотевший графинчик с «хреновухой». Я села напротив.
– Привет! Если ты не возражаешь, закажу себе что-нибудь более куртуазное… А то после местных настоек от меня добра ждать не приходится.
– Звучит многообещающе… Очень рад тебя, Саша, видеть… Значит, ты тут часто бываешь?
– А ты, наверное, наоборот. Несвободные мужчины устраивают тайные ужины в клубах, где нет шансов встретить знакомых.
– Вижу, ты большой специалист по несвободным мужчинам и тайным свиданиям. Да расслабься, у меня тут просто переговоры были… Как провела праздники?
– Не поверишь, но за работой. Пыталась написать сценарий сериала.
– Ого, ты еще и сценарист! – восхитился Олег.
– Ах, если бы. Просто периодически рассылаю заявки. Веером. И пока ничего. Может быть, дело в том, что я претендую на обновление жанра. И даже не авторское – подсмотренное у западных студий. Но у нас все такие инертные, Олег. И в журналистике, и в кино. Если сериал, то должны быть засахаренные сопли.
– И тебе приятного аппетита, да!
– Если героиня – женщина, то она должна быть либо немного нелепой и вызывающей снисходительную реакцию, либо кремень-бабой, круче, чем Джеки Чан, но с прилагающимся бонусом в виде горькой доли. И чтобы она выла по ночам в подушку и мечтала избавиться от внутреннего бабоконя, лишь бы было кому пожарить яичницу. Ну и понятное дело, чтобы в финале ей встретился этот гипотетический пожиратель яичниц. И это был бы хеппи-энд…. А мне бы так хотелось, чтобы появился русский сериал с нормальной героиней. Просто современной умной женщиной, не жеманной, не мечтающей загнать в ЗАГС олигарха. Чтобы все как в жизни.
Олег выглядел уставшим – бледное лицо, тени под глазами, – но улыбался приветливо и тепло. На нем был тот же кашемировый свитер, а на столе перед ним стоял запотевший графинчик с «хреновухой». Я села напротив.
– Привет! Если ты не возражаешь, закажу себе что-нибудь более куртуазное… А то после местных настоек от меня добра ждать не приходится.
– Звучит многообещающе… Очень рад тебя, Саша, видеть… Значит, ты тут часто бываешь?
– А ты, наверное, наоборот. Несвободные мужчины устраивают тайные ужины в клубах, где нет шансов встретить знакомых.
– Вижу, ты большой специалист по несвободным мужчинам и тайным свиданиям. Да расслабься, у меня тут просто переговоры были… Как провела праздники?
– Не поверишь, но за работой. Пыталась написать сценарий сериала.
– Ого, ты еще и сценарист! – восхитился Олег.
– Ах, если бы. Просто периодически рассылаю заявки. Веером. И пока ничего. Может быть, дело в том, что я претендую на обновление жанра. И даже не авторское – подсмотренное у западных студий. Но у нас все такие инертные, Олег. И в журналистике, и в кино. Если сериал, то должны быть засахаренные сопли.
– И тебе приятного аппетита, да!
– Если героиня – женщина, то она должна быть либо немного нелепой и вызывающей снисходительную реакцию, либо кремень-бабой, круче, чем Джеки Чан, но с прилагающимся бонусом в виде горькой доли. И чтобы она выла по ночам в подушку и мечтала избавиться от внутреннего бабоконя, лишь бы было кому пожарить яичницу. Ну и понятное дело, чтобы в финале ей встретился этот гипотетический пожиратель яичниц. И это был бы хеппи-энд…. А мне бы так хотелось, чтобы появился русский сериал с нормальной героиней. Просто современной умной женщиной, не жеманной, не мечтающей загнать в ЗАГС олигарха. Чтобы все как в жизни.
Мы заказали гречку с котлетами – идеальная еда для того, чтобы низвести свидание в жанр бесперспективных дружеских посиделок.
Говорили преимущественно об искусстве – обоим эта территория казалась безопасной. Выяснилось, что мы оба любим старые ужастики студии Hammer, умиляемся Дракуле тридцать первого года и считаем Чарли Чаплина героем скорее трагическим, а Вивьен Ли – самой красивой женщиной из всех, кто когда-либо рождался на белый свет. Разговаривать с Олегом было легко – даже неловкие паузы он умел превратить в многозначительное, наполняющее молчание.
Медленно повышали градус. Я начала с мохито, потом перешла на ужасную маргинальную смесь «коньяк со спрайтом» (студенческая привычка, за которую мне ужасно стыдно).
Он сказал, что купил на аукционе в Лондоне альбом с эскизами театральных костюмов для спектакля «Отверженные» 1878 года. И что никто из друзей его не понял, и все считали, что порвать пачку денег и выпустить обрывки из рук на ветру было бы более красивым жестом.
– А я тоже мастер дурацких трат. Вообще не думаю о деньгах, если вещь для меня что-то значит.
Знаешь, когда мне было тринадцать, я потратила все карманные деньги на автограф Майкла Джексона. Он мне нравился, – призналась я. – А это было очень много денег. Год копила, о велосипеде и роликах мечтала.
– Ничего себе! Где же ты ухитрилась найти автограф Джексона в те годы в Москве?
– Один старшеклассник продавал… Потом, конечно, я узнала, что он сам и рисовал их. Было вдвойне обидно.
И вот, наконец, настал момент, когда я поняла: либо немедленно надо уходить, либо эта ночь закончится не в «Петровиче». Хотя даже наши руки не соприкасались и не говорили мы ни о чем «таком». Но общение было словно на двух уровнях – на поверхности безобидный светский разговор, а на дне – вопросительный взгляд, улыбка уголком губы, и обоим понятно, что все это значит и к чему ведет.
– Знаешь, пожалуй, я поеду домой. Завтра вставать рано, – сказала я.
Через десять минут мы вовсю целовались в такси.
А теперь внимание: пусть риторический, но все-таки вопрос. О чем думают девушки двадцати, тридцати и сорока лет, когда собираются заняться сексом на первом свидании?
Двадцатилетняя девушка думает так: правильно ли я поступаю? Позвонит ли он утром, не сочтет ли меня чересчур легкомысленной? Видят ли капитулировавшие крепости рыцарей, вошедших в них, во второй раз? Или те, сверкая латами, победоносно проходят сквозь, чтобы потом обжиться в каком-нибудь тридесятом царстве, путь к которому долог, опасен и сокрыт молочными туманами?
Смешной философский парадокс: пожалуй, я ни разу не встречала живую двадцатилетнюю девушку, которая и в самом деле мечтала бы о прекрасном принце. То есть они любят об этом поговорить, иногда за бутылочкой полусладкого посетовать подругам на то, что вокруг – сплошь попрыгунчики и ноль – порядочных и надежных, готовых прижать к мускулистой грудной клетке и на руках перенести через Северный Ледовитый океан.
В реальности же этот вросший корнями в землю рыцарь нужен им для единственного простейшего ритуального действа: выпорхнуть из его ладоней и умчаться в голубые дали, трепеща нежными крылышками. И чтобы за спиною осталось его окровавленное сердце. И потом, скорбно сложив брови, рассказывать направо и налево – мол, все-таки я такая сволочь, сломала мужику жизнь.
Если же вдруг у несчастного хватает силы воли подобрать из пыли свое сердце, запихнуть его обратно в разверстую грудь и зашить рану аккуратным хирургическим швом с саморассасывающимися нитками, то в легкомысленные сволочи низводится уже он. Как же так, посмел посягнуть на счастье после того, как мял мои простыни и врал, что на белом свете не найдешь столь упругой и соблазнительной попы, как моя.
Двадцатипятилетние девушки, которые собираются заняться сексом на первом свидании, думают так: уверена ли я в том, что мои трусы и лифчик из одного комплекта?
Тоже загадочное явление: я не знаю ни одну женщину, отвергнутую из-за разномастного белья, но знаю как минимум десяток, однажды отказавшихся от намечающегося секса именно по этой причине.
Тридцатилетние женщины, которые собираются заняться сексом на первом свидании, думают иногда: не посмотрит ли он косо, если я обозначу свою осведомленность относительно отелей на одну ночь? Не все, конечно. Некоторым не страшно пригласить незнакомца на свою территорию, но ни я, ни мои близкие подруги к подобным камикадзе никогда не относились.
И дело тут даже не в том, что мужчина может оказаться Джеком-потрошителем, и следующим утром твою мутноглазую голову с некрасиво вываленным синим языком найдут в мусорном контейнере дворники-гастарбайтеры. Просто квартира, в которой ты живешь одна, уже много лет – это как незащищенное ежиное брюшко, как доверчиво раскрытая навстречу профессиональному хироманту ладонь. Ну зачем мне нужно, чтобы, возможно, случайный прохожий знал, что на прикроватной тумбочке, почти надежно замаскированный книгой «Элегантность ежика», у меня лежит какой-нибудь альманах «Десять тысяч способов омоложения с помощью трын-травы»?
Зачем ему знать, что прямо на обоях, над кроватью, я рисую мандалы шариковой ручкой? Еще решит, что я депрессивная личность, а это в целом не так, хотя рисую я их, признаться, в состоянии подавленном. Зачем ему видеть коллекцию фарфоровых поросят? Магнит на холодильнике, на котором написано: «Я целуюсь лучше, чем готовлю»? Фотоальбомы, в недрах которых можно встретить мою физиономию родом из восьмидесятых, с залакированной до деревянного состояния челкой и синими блестками на веках? Зачем?
Идти к нему – немногим лучше. Однажды я познакомилась с мужчиной эльфийской наружности, с грустными серыми глазами, напряженной морщинкой на высоком лбу, полупрозрачной кожей и пальцами гитариста, а дома у него, на пыльном подоконнике, стояли бутылки из-под пива «Оболонь» и пахло, как в конюшне. Оболонью по эльфам – это жестоко, я так не хочу.
Лучше – безликая чистота гостиничного номера. Это безопасно для психики. Это дарит иллюзию, что мы начинаем все с начала, рождаемся из пены морской. Можно не узнавать героя, можно его придумать, дорисовать.
Женщины же под сорок, которые собираются заняться сексом на первом свидании, не думают ни о чем.
Вот и моя голова была пуста, как у бодхисаттвы. Целовался Олег самозабвенно, а щетина его оказалось неожиданно мягкой – не царапала щеки. В гостиницу мы ввалились живописной парочкой – оба румяные, с чертями в глазах, мое платье наполовину расстегнуто, его галстук съехал набок.
– У тебя паспорт с собой? – спросил он.
Я догадалась, что Олег не хочет «светиться» в гостинице-на-час – женатый человек все-таки. Паспорт у меня был, а на репутацию мне давно плевать. Более того, я убеждена, что с возрастом дурная репутация только украшает.
– Опустошим мини-бар? – только и успела сказать я, прежде чем почувствовала его руки на своей коже, и реальность перестала существовать.
19 января
Утром я завтракала с Лерой в «Старбаксе». Перед нами стояли открытые ноутбуки – мы обе пришли сюда, чтобы имитировать поиск творческого вдохновения. Хотя скажите, о какой вообще музе может идти речь, если Лере надо было написать рекламный материал о встроенных шкафах-купе, а мне – и того хуже – проверить диалоги к очередной серии пошлейшего телемувика на предмет отсутствия ненормативных слов.