Все это звучало напыщенно и — главное — пародийно. Ленин старался показаться Лениным. Но тем не менее Лидочке было так страшно, что ее тошнило.
— Судьба заставила меня страдать и ждать в этой дыре. В прошлой жизни я объездил всю Европу, жил на лучших курортах. Теперь же вся моя заграница — ха-ха-ха! — туристическая поездка в Болгарию десять лет назад.
— Зато теперь перед вами открыт путь в шоп-тур, в Швейцарию! — Лидочка была в бешенстве.
— А вот издеваться я вам не позволю! Я уничтожал и буду уничтожать ничтожных лицемеров и критиканов.
— Вы имеете в виду детей?
— Это не дети, не дети! Это выродки! Это чудовища. Они питаются сгущенкой.
Зазвонил телефон. Лидочка с пустой надеждой прислушивалась к звонкам, словно по телефону могли приказать старику, чтобы он прекратил безобразничать.
— Владимир Ильич!
Ответа не было. Лидочка попробовала приподнять дверь в петлях — может, соскочит. Дверь сидела твердо. Лидочка так увлеклась забавами в духе Монте-Кристо, что вздрогнула, услышав сквозь дверь картавый голос Ленина:
— Вы еще живы, голубушка?
— И надеюсь прожить еще сто лет, — сообщила Лидочка.
— Тогда слушайте и не перебивайте. У меня все готово. Я начинаю операцию, которая призвана спасти Россию от гибели и распада. Я беру власть в свои руки.
— В пределах Садового кольца? — Лидочка была ужасно зла на наследника всех вождей.
— Там посмотрим. — Ленин говорил быстро, отчего картавил более обычного. — Вас это уже не коснется. Я, к сожалению, вынужден убрать лишних свидетелей. Тех, кто может мне реально помешать.
— Кого же?
— Я сегодня час, нет, два часа назад убил вашего друга Сергея Борисовича.
— Вы врете!
— Нет, даю вам слово коммуниста. Я был вынужден его уничтожить, несмотря на то что долгие годы испытывал к нему почти сыновние чувства. К счастью, сделать это оказалось нетрудно. Я прошел к нему в палату. Они даже не догадались, от чего он на самом деле умер. Они уверены, что это — сердце!
— Но вы же врете?
— Не надейтесь. Теперь, когда я добровольно признался в уголовном преступлении, ваша судьба решена. Одного вашего слова достаточно, чтобы они выкопали труп Сергея и провели эксгумацию. Моя репутация висит на волоске.
— Я не скажу! — лживым голосом вякнула Лидочка.
— Дура, при чем тут скажешь или не скажешь! Ты все равно сейчас готова меня обмануть. Чтобы спасти свою ничтожную жизнь. А вот я за жизнь не держусь. Главное для революционера — репутация, главное — чистые руки.
— Я вам не поверила, вы никого не убивали.
Лидочка врала неубедительно, и Фрей это понимал.
— Поверила, мамочка, — сказал он. — Таких, как ты, мы ставили к стенке в семнадцатом!
— Вы насмотрелись революционных фильмов.
Фрей шумно вздохнул. Словно устал от спора.
Потом наступила тишина.
Тишина была наполнена действием, беззвучными движениями — Фрей что-то делал.
Вдруг сказал:
— Черт побери, это же не спички, а сырые дрова. Вот именно, сырые дрова!
Он пронзительно засмеялся.
— Вам никто не поверит! — в отчаянии закричала Лидочка. — Все знают, что Ленин давно умер.
— Поверят, куда денутся! У нас на Руси всегда верили в чудеса. У нас любой юродивый или… как их там… экстрасенс может повести население Москвы в речку, подобно крысолову. Вот так, голубушка!
Снова чиркнула спичка, и раздался торжествующий возглас Фрея:
— Ура! Прощайте, Лидочка! Прощайте и простите старика!
И затем по коридору, удаляясь, застучали его ботинки на высоких каблуках.
Лидочка дернула дверь и тут увидела, как робкий огонек скользнул в щель и тут же в мгновение ока потерял робость и кинулся к ней, охватывая желтым заревом лужу керосина, набежавшую под дверь.
Лидочка хотела было затоптать керосин, но, к счастью, поняла, что это — самоубийство.
Она оглянулась. На крючках висели махровые полотенца и махровый синий халат Сергея, который она и выбрала в качестве главного огнетушителя, потому что помнила, что водой заливать керосин недопустимо.
Лидочка кинула халат на керосиновую лужу и, скинув туфли, начала топтать его — ее попытка оказалась удачной, потому что лужа была, в сущности, невелика. Но керосин пылал за дверью, и казалось, что уже слышен треск разгорающегося пожара. Лида начала срывать полотенца и затыкать ими щель под дверью — халат пропитался керосином, намок, и она бросила его в ванну, ощущая глупое чувство победы.
Лидочка заткнула ванну и пустила холодную воду: нельзя или можно, но вода не горит — пускай она потечет под дверь, отгоняя пожар. Ей было куда менее страшно, чем вначале, потому что она действовала. Но все же она понимала, что должна выбраться отсюда — обязательно! Даже не только ради себя, но и ради детей: ведь Фрей был совершенно серьезен, когда утверждал, что вынужден убить и детей — очевидно, не как свидетелей, но как доказательства существования гормона Би-Эм.
За дверью шумело. Трещало. Там был пожар — Лидочка приложила ладонь к двери, она была теплой.
Лидочка стала молотить в дверь кулаками.
Она молотила, кулакам не было больно, но шум пожара становился все сильнее, и тогда Лида направила в дверь струю душа… Стало трудно дышать.
— Я не хочу! — закричала она и сама удивилась тому, что это — ее голос.
Она колотила стену над ванной — там должны были быть фотографы, но их не было.
Лидочка крутила головой в поисках выхода; сунулась под ванну — подумала, что там может таиться подземный ход с дореволюционных времен, но под ванной был цементный пол. Потом она взобралась на край ванны, рванула на себя и выдернула вентиляционную решетку, но отверстие было слишком мало, чтобы просунуть туда хотя бы голову.
В ванную лез дым — черный, удушающий, горячий, ел глаза и мешал дышать. Лидочка вопила, прижав рот к вентиляционной решетке: она хотела протиснуться в нее, стать маленькой — мышкой, птичкой, она уже превращалась в птицу — лишь бы вырваться из смерти, которая осязаемо схватила ее и пыталась сожрать.
Лидочке показалось, что она поднимается и летит в темной трубе вентиляции… Но тут по ней ударили холодной могильной плитой — то ли хотели покрыть, то ли пожалели и дали полежать на прохладном…
* * *— Лида! Ты что, Лида! Ты не помирай, мать твою! — Кто-то кричал Женькиным голосом и мешал Лидочке отдыхать, да еще стал тащить и переворачивать. Только все хорошо кончилось, только она отлежалась и начала приходить в себя — а тут тащат. Лидочка отбивалась, но не очень удачно, потому что они были сильнее и в конце концов ее вытащили — и не один человек, а двое. Лида кашляла, отбивалась от них — чуть не погибла, а уж окончательно пришла в себя, когда эти наглецы, мучители и палачи, сунули под нос нашатырь. Она открыла глаза, слезы катились градом, все в тумане, красная пожарная машина чуть не наехала на нее: когда уже они не нужны — то появляются, давят невинных людей. Милиционер, который, оказывается, ее откачивал, стал материть пожарников, тянувших кабель. Лидочка к тому времени пришла в себя настолько, что успела увидеть, какой славный факел получился из особнячка, так что, когда Сергей вернется из больницы, он жутко расстроится: там все книги, и его картотека, и гормон Би-Эм, и письма Галины — вся материальная сторона его жизни. И тут Лидочка поняла, что если Ленин не врал, то Сергея нет в живых, и она стала громко спрашивать:
— А как Сергей? Скажите, как Сергей? Он его не убил?
Женька, которая сидела рядом с Лидочкой на корточках, была похожа на грязную негритянку — то есть негритянку, которая красила забор белой краской, а может быть, на Женьку, которая черной краской… в голове путались самые обыкновенные мысли, и Лидочка физически ощущала, как они цепляются острыми краями друг за дружку.
— Ты чего? — удивилась Лидочка. — Тебе надо умыться.
Тогда Женька начала реветь. Полухвостый кот Сергея подошел к ней и стал тереться о ее коленку. Откуда-то с неба спрыгнул доктор в белом халате. У него было глупое лицо.
* * *Все объяснилось на следующий день. Первого же дня не было — его сожрали уколы. Лидочка просыпалась, с кем-то говорила и все ждала, чтобы ее оставили в покое. К счастью, ожоги оказались незначительными, у Лидочки был шок и отравление дымом. Ночью она очнулась настолько, что перебудила все отделение, требуя, чтобы спасали Сергея Борисовича, которому грозит гибель.
Фрей рассчитал свою операцию точно.
В больницу вошел пожилой человек с бородкой, похожий на Ленина, но для людей, его не знающих, — на врача. Тут же, в гардеробе, он облачился в белый халат и уверенно направился в блок интенсивного наблюдения, куда в той больнице помещали больных на день или два, переводя из реанимации в общую палату. Фрей появился в отделении в пересменку, которая падала на мертвый час, в коридоре было пусто, а если кто и встретился ему, то не заметил старого доктора. Фрей вошел в палату, присел на стул, о чем-то поговорил, дал Сергею напиться. В поилке уже был растворен цианистый калий. Убедившись, что его воспитатель и опасный свидетель умер, он тщательно вымыл поилку под струей воды в умывальнике.
Потом, не тратя времени даром, возвратился домой.
Там он заманил в ванную Лидочку и запер, зная, что в фотографической половине особняка никого нет. Затем быстро прошел в свою комнату, к младенцам, которых девицы привезли с прогулки, покормили и уложили спать. Младенцев он задушил. Фрей предпочел не рисковать. Облив комнаты керосином, он ушел. Он был уверен, что Лидочке не выбраться, а от младенцев ничего не останется.
Хоть младенцы ему и надоели и терпел он их лишь по настоянию Сергея Борисовича, их Фрею было жалко; однако существование детей и, возможно, какие-то их дьявольские способности подставляли самого Фрея под удар. Может, и не сегодня, а через год они расскажут что-то опасное. Да и вообще — есть младенцы, есть подозрения, есть поиски. Нет никого в сгоревшем домике — о пожаре скоро забудут. Он полагал даже, что Женька с Ларисой не посмеют рассказывать о своих подброшенных старику уродах.
Фрей ушел спокойно, убежденный, что Лидочка сгорела как жертва исторической необходимости. Он купил в ларьке банку пива «Гиннесс», чего раньше себе даже на радостях не позволял, открыл и выпил, сидя в скверике. Горящий особняк был не виден. Пожарные проезжали другим переулком.
Первой затревожилась Женька. Может, потому, что была в том районе и собиралась заглянуть к своему малышу.
Она шла по улице и увидела дым.
Она побежала. Дым вырывался из комнаты, в которой жил Фрей. Она решила было, что Фрей заснул, не заметив, что случился пожар.
Женька кинулась в дом. К счастью, у нее был с собой ключ. Ключ пригодился, потому что, уходя из дома, Фрей аккуратно запер входную дверь.
Женька пробежала в комнату Фрея и увидела, что младенцы лежат в своих кроватках спокойные и мертвые. В комнате было дымно, занялась мебель. Женька, задыхаясь и все еще ничего не понимая, раскрыла окно, вынесла через него мертвых малышей. Тут прибежали и другие люди, стали помогать Женьке. Женька вернулась в дом и стала искать Фрея. Она решила, что он потерял память. Она даже не поняла еще, что ее сыночек мертв. Когда Женька бегала по заполненному горьким дымом дому, она услышала стук и догадалась, что он доносится из ванной. Потом стук прекратился, но Женька все равно добралась до ванной и вытащила Лидочку. Она вынесла Лидочку — люди подхватили ее — и хотела снова кинуться внутрь, но больше Женьку не пустили, а тут уж подъехала пожарная машина.
Женька принялась откачивать своего ребенка, но безуспешно.
Потом она сердилась на Лидочку, так как в глубине души была убеждена, что не вернись она за ней в горящий дом, то успела бы спасти своего младенца.
Если бы Лидочка сгорела, никто не заподозрил бы Фрея. Ну, жил старичок и сгинул. В наши дни многие старички пропадают.
Следователь допрашивал Лидочку долее других, от остальных совсем не было проку.
Конечно же, Лидочка не делилась со следователем своими подозрениями о происхождении Фрея. А девицы о нем и не знали.
В остальном она рассказывала все как было.
Следователь послушно записывал, он был неласков — ему хотелось бы отправить Лидочку на психиатрическую экспертизу, но оснований к этому не было. К тому же вскрытие показало, что Сергей Борисович в самом деле был отравлен, а дети сначала задушены, затем облиты керосином. Следовательно, Лидочка говорила правду?
Но трудно было поверить в столь злобного старика. Он ведь не числился ни в милиции, ни в собесе. И бумаг Сергея Борисовича не сохранилось.
Женька считала, что в наши нелепые дни старик обязательно вылезет — в Томске или Минске. Поведет за собой людей — у него же такой характер!
Лидочка боялась, что Фрей вернется добить ее. Даже вставила «глазок» в дверь.
Ларису Лидочка больше не видела. И не узнала, был ли второй младенец ее сыном, или это какой-то гений недавнего прошлого, старавшийся избежать смерти.
Глава 4
Март 1992 г
В начале февраля Андрею Берестову позвонил из Питера Костя Эрнестинский. Они были едва знакомы, встретившись лишь однажды, на семинаре по научно-популярному кино в Репине. Андрей попал туда случайно, после неожиданного успеха фильма «Миг истории», снятого по его книге, и чувствовал себя в Доме кинематографистов неловко, как человек, который пришел на банкет без билета и опасается, что его разоблачат и выведут. Костя Эрнестинский, «многогранная звезда», как называла его пампушка-хохотушка Ниночка Беркова, приехал в Репино в числе организаторов, занял три номера, потому что привез с собой компьютер с принтером, совсем новенькую, очень беременную жену, а также взрослую дочь от одного из первых браков, которая разошлась с мужем и, прежде чем заняться поисками следующего, немного переживала разрыв.
Как-то, на третий или четвертый день семинара, поздно вечером Эрнестинский встретил Андрея в коридоре, когда тот шел в холл, к телевизору, посмотреть ночные новости.
Эрнестинский знал по именам, фамилиям и занятиям всех горничных, официанток, шоферов и истопников Дома творчества. Ко всем он был одинаково расположен и равнодушен.
— Прости, Берестов. — Костя Эрнестинский одарил Андрея обаятельной улыбкой и погладил себя по выпуклому животу. — Андрюша, у тебя, конечно же, нечего выпить? Правда ни капли?
Эрнестинский колдовал, потому что надежд на выпивку не оставалось — был двенадцатый час и бар уже закрылся.
— У меня что-то есть в холодильнике, — ответил Андрей. — Я сегодня ждал гостей, а они не приехали. Так что бутылка там неоткрытая.
Андрей говорил виновато — неловко показаться странным человеком, который держит в холодильнике непочатую бутылку. Сам себе кажешься извращением.
— Замечательно, — ответил Костя, стараясь ничем не спугнуть небывалого счастья. — Я тебе завтра принесу две бутылки. Первым делом добегу до станции и принесу тебе две бутылки. А если хочешь — три.
— Не надо две, — ответил Андрей. — Дверь ко мне открыта, бутылка стоит в холодильнике. Номер двадцать третий.
— Знаю, — сказал Костя. — Спасибо тебе.
Андрей продолжил путь к телевизору. Когда возвратился к себе, заглянул в холодильник — бутылка исчезла. Костя здесь побывал.
На следующий день было воскресенье, магазин закрыт, а в баре продавали только плохой коньяк по астрономическим ценам. Потом семинар изжил себя, и все стали разъезжаться. В среду уехал Костя — за ним прибыл «рафик», куда и погрузили технику и две семьи.
Разумеется, бутылку Костя не возвратил. Забыл. Он был очень занят. К тому же ему требовалось много бутылок: ему, собутыльникам — тут уж несложно сбиться со счета. Андрей на него не обижался, тем более что его гости, к счастью, так и не приехали.
А почти через год, в феврале 1992 года, Костя Эрнестинский позвонил Андрею из Питера и сразу спросил:
— Андрюш, у тебя загранпаспорт выправлен?
— Выправлен, — ответил Андрей.
Он еще осенью оформлял паспорт на конгресс археологов в Будапешт, но конгресс лопнул, будучи частью системы социализма. А паспорт остался.
— Считай, что нам с тобой повезло, — сказал Костя. — Завтра Алеша Гаврилин едет ко мне в Питер, передай ему паспорт, добро?
— Погоди, — попросил Андрей, чувствуя, что Костя готов повесить трубку. — А что случилось?
— Провожу круиз, — просто ответил Костя. — Скандинавская общественность кипит желанием помочь свободному русскому народу. Создаем Балтийское кольцо — прогрессивная интеллигенция намерена взяться за руки. Частично оплачивают шведы. Частично подкинет валюты Оскар Бегишев. Ты с ним знаком?
— Нет.
— Ну, тогда познакомишься. Славный человечек.
— А когда круиз?
— С первого по двенадцатое марта. Подробности Алеша Гаврилин изложит при встрече.
Лидочка, узнав о разговоре с Эрнестинским, предположила, что тем руководил комплекс вины. Таким образом Эрнестинский хочет отплатить за Андрюшину доброту. Почему-то Андрею такое объяснение пришлось не по вкусу, словно его обвинили во взятке, о чем он и заявил Лидочке. Лидочке стало смешно, она не успела выключить кофе, и тот убежал. К счастью, именно тут позвонил Алеша Гаврилин, который сказал, что проезжает мимо и готов заехать за паспортом Андрея, а тот так растерялся, что не успел возразить.
Алеша приехал через пять минут, большой, мягкий, добрый, и в ответ на возражения Андрея тут же стал уговаривать его, обращаясь к Лидочке: «Ведь начало марта, шелковый сезон, никакой толкучки, бесплатно и в доброй компании…» Лидочка ответила, что она не возражает, даже рада, если Андрей развеется, а то он с утра до вечера пишет свою монографию, словно человечество стоит на ушах в ожидании этого труда.
— А ты, Лидочка? — спросил Гаврилин голосом, известным стране более, чем голос Высоцкого, потому что Алеша зарабатывал переводом видеокассет, делал это легко и, главное, грамотнее прочих переводчиков.