Для Дженкина, который неизменно читал мысли Джерарда, не было секретом, что Джерард осуждал то, что могло ему показаться его возбуждением, даже ликованием по поводу маленькой драмы, которая обещала разыграться вечером. Он также чувствовал, что Джерард скептически отнесся к его похвалам развевающемуся килту Краймонда. А еще Дженкин был раздосадован своей gaucherie[21] с Роуз, неспособностью танцевать хорошо и резким ответом на ее вопрос о книге. К тому же он вовсе не был уверен в том, что был настолько пьян. Когда Роуз отказала ему в следующем танце, отговорившись усталостью, Дженкин быстро обошел все шатры в поисках Дункана, но не нашел его. Побежал за фигурой в белом, вроде бы похожей на Тамар, но та исчезла при его приближении. А Тамар в это время закончила свой танец с Дунканом и услышала от него неопределенное: «Ну иди, развлекайся». Она не чувствовала себя обязанной, да и не испытывала большого желания оставаться с ним, он был откровенно пьян и то ли не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии, то ли совсем забыл, что у нее нет партнера. Она бесцельно бродила среди многолюдья в надежде, что ее заметит кто-нибудь из знакомых. Отыскать кашемировую шаль она уже не рассчитывала, кто-нибудь, наверно, присвоил ее.
Для Джерарда, который неизменно читал мысли Дженкина, не было секретом, какое легкое огорчение омрачает душу приятеля, и поспешил обрадовать его:
— Друг мой, не считаешь ли, что пора достать ту бутылку виски, которую, по твоим словам, ты припрятал? Меня уже тошнит от этой шипучки.
Они прошли в по студенчески аскетичную спальню Левквиста с узкой железной койкой, умывальником с тазиком, кувшином и мыльницей, и Дженкин принялся шарить под одеялом на койке. Бутылка была найдена, графин с водой стоял на прикроватной тумбочке, что было очень кстати, поскольку тут, конечно, не было ни ванной, ни вообще водопровода. Джерард привел в порядок разворошенную постель. Прихватив трофеи, они вернулись в гостиную и налили себе виски в два бокала для шампанского.
— За окном уже день, может, отдернем шторы?
— Да, наверно, — сказал Джерард, — какой ужас!
Он отдернул шторы, впустив кошмарно холодное солнце.
— Я так нигде и не нашел Дункана, но видел массу людей в оленьем парке.
— Их там не должно было быть.
— Но они были.
На лестнице послышались тяжелые неуверенные шаги.
— Наверно, Дункан, — сказал Дженкин и открыл дверь.
Ввалился Дункан, прямиком направился к креслу и рухнул в него. Мгновение тупо смотрел перед собой. Потом провел рукой по лицу, как Джерард раньше, нахмурился и собрался с силами. С трудом сел немного прямей.
— Господи, да ты насквозь мокрый! — воскликнул Дженкин.
Брюки Дункана и часть пиджака были мокрые, в грязи, и грязная вода капала на ковер.
Дункан увидел это и запричитал:
— Боже, что скажет Левквист!
— Я приберу, — сказал Джерард.
Он принес из спальни два полотенца, одно дал Дункану, а другим принялся вытирать лужу на ковре, пока Дункан отряхивался.
— Да, набрался я, — кивнул Дункан. Потом объяснил: — Свалился в реку. Ненормальный.
— Я тоже набрался, — сочувственно откликнулся Дженкин.
— Это у вас виски? Можно глоточек?
Дженкин плеснул виски на донышко и долил воды. Дункан нетвердой рукой взял бокал.
На лестнице раздались еще шаги. Это была Роуз. Она вошла и сразу увидела Дункана.
— Дункан, дорогой, вот ты где! Очень рада! — Не зная, что сказать, она воскликнула: — Так вы тут все, оказывается, пьете виски, нет, я не хочу! Что это за грязь на полу?
— Я свалился в Чер, — сказал Дункан. — Старый пьяница, идиот!
— Бедняжка! Джерард, включи обогреватель. И перестань тереть ковер, ты делаешь только хуже. Посмотри, есть ли еще вода в графине в спальне.
Вода была. Роуз, подоткнув подол зеленого платья, опустилась на колени и приступила к действу, используя крохотные порции воды и осторожные манипуляции полотенцем, так что грязное пятно постепенно слилось с, по счастью, очень темным и древним ковром.
— Боюсь, мы испачкаем Левквисту полотенца, но служитель заменит их. Не забудь дать парню на чай, Джерард.
Кто-то взбежал по лестнице, спотыкаясь от спешки, и ворвался в комнату. Это был Гулливер Эш. Не сразу заметив Дункана, он выпалил новость:
— Там такая суматоха, говорят, Краймонд толкнул человека в Черуэлл!
Тут он увидел мокрого Дункана и грязь на полу и закрыл рот ладонью.
— Пожалуйста, Гулл, уйди, — сказал Джерард.
Гулливер отступил назад и спустился вниз.
Гулливер потерял Лили Бойн и жалел об этом, ему понравилось танцевать с ней, однако жалел все же не так уж чтобы очень, поскольку ему стало ясно, что, хотя давно уже не пил ничего, кроме бокала шампанского, который обнаружил стоящим на траве, он снова чувствовал себя сильно пьяным, даже слегка мутило, и невероятно усталым. Лили, которая, пока танцевала, избавилась от своей белой блузки, которую, скомкав, швырнула в толпу танцующих (где ее поймал и присвоил какой-то юнец), оставшись во вполне пристойной кружевной комбинации, тоже наконец заявила, что «выдохлась», и присела отдохнуть. Гулливер отошел справить нужду, а вернувшись, обнаружил, что та исчезла. Вот тогда он и услышал разговор о Краймонде. После изгнания из квартиры Левквиста он принялся бродить сперва у галереи, где ему удалось получить кружку пива, хотя по-настоящему не хотел его, а потом по главной лужайке, среди шатров.
Утро было в полном разгаре, инквизиторский свет подвел итог ночи, развеяв волшебство леса и всю ее магию и открыв картину, более похожую на поле сражения: вытоптанная трава, пустые бутылки, битые бокалы, перевернутые стулья, разбросанная одежда и прочие непривлекательные следы прошедшей вакханалии. Даже шатры в беспощадном солнечном свете выглядели замызганными и обвисшими. Громко пели черные и пестрые дрозды, синицы, ласточки, вьюрки, малиновки, скворцы и бесчисленные иные птицы, ворковали голуби и каркали грачи, а в высоких деревьях оленьего парка куковала близкая теперь кукушка. Но и танцевальная музыка продолжала греметь в расширившемся пространстве под высоким безоблачным синим небом, сопровождаемая многоголосым птичьим хором, обессилевшая и нереальная. Уже выстраивалась очередь желающих позавтракать, но немало народу еще танцевало, казалось, не в силах остановиться, охваченные экстазом или бешеным желанием продлить колдовское забытье, оттянуть мучительное протрезвление, а с ним раскаяние, сожаление, погасшую надежду, разбитую мечту и все ужасные сложности обыденной жизни. Перспектива позавтракать яичницей с беконом вдруг показалась очень заманчивой, но Гулливеру стоять в очереди одному не хотелось, и он почувствовал настоятельную потребность сесть, а лучше лечь. Он решил немного отдохнуть и прийти за жратвой позже, когда не будет такой давки. На оскверненной, замусоренной траве там и тут валялись в изнеможении тела, большей частью мужские, кое-кто крепко спал. Пробираясь между ними, Гулливер даже прошел, хотя, конечно, не узнал ее, мимо кашемировой шали Тамар, скомканной и в пятнах, которой кто-то вытерся, расплескав бутылку красного вина. Над Черуэллом висел легкий туман. Гулливер прошел через арку в олений парк. По причинам экологии и безопасности гостям было запрещено появляться там. Сейчас, однако, вероятно поскольку бал кончился, охранники в котелках исчезли, и среди деревьев прохаживались пары. Вдалеке на подернутых туманом зеленых полянах пасся олень, резво прыгали кролики. Гулливер, пошатываясь, прошел немного вперед, наслаждаясь восхитительно свежим, напоенным запахом реки утренним воздухом и нетронутой травой. Сел под деревом и уснул.
Тамар наконец нашла Конрада. На какое-то время она просто заснула, сидя на стуле в одном из шатров, а когда вышла наружу, небо уже сияло и солнце поднялось высоко. Свет резал глаза. Подол ее белого платья был в серых грязных пятнах, неведомо откуда взявшихся. Она казалась себе ужасной, как безобразное привидение. Хотела было причесать волосы маленьким гребешком, но случайно уронила его и не стала поднимать. Она медленно пошла вперед, чтобы хоть что-то делать и потому что так можно было меньше привлекать внимание, нежели стоя на одном месте. Все вокруг выглядело нереальным и отвратительным, порывами налетали смех и звуки музыки, заставляя жмуриться и хмурить лоб. Так она и шла, поникнув головой, уголки губ опущены. Оказавшись возле шатра, где магнитофон продолжал играть музыку поп-группы, она хотела было пройти мимо, но все же заглянула внутрь. Мир мгновенно изменился. В шатре Конрад, ее долговязый парень, прыгал, улыбался, кружился, танцуя сам с собой. Тамар уже собралась крикнуть, броситься к нему. Но тут заметила, что танцует он не один, а с Лили Бойн.
Тамар быстро отвернулась, закрыв лицо рукой, и помчалась без оглядки прочь. Она пролетела, приподняв подол, через галерею и дальше, к главным воротам, выскочила на Хай-стрит. В мягком утреннем солнце извилистая улица была пуста, красива, торжественна. Тамар торопливо шла, охваченная отчаянием беглянка. Ремешок на одной сандалии лопнул, и она слегка прихрамывала, спеша мимо внушительных зданий, чьи фасады чисто и холодно розовели на фоне сияющего голубого неба. Она продрогла, но жакет, который прихватила в предвидении зябкого утра, остался в запертой машине Конрада. К счастью, во всем кошмаре прошедшей ночи, когда потерялась шаль, она сумела сохранить сумочку, в которой были косметика, деньги, ключи и которую непроизвольно намотала на запястье. Высоко подняв подол мятого платья, с растрепанной прической, лицо не припудрено, она торопливо шла к автобусной остановке. Редкие в этот ранний час прохожие, видя слезы, бегущие по ее щекам, оборачивались ей вслед. Когда она дошла до остановки и села в автобус до Лондона, все колокола Оксфорда пробили шесть часов.
Тамар быстро отвернулась, закрыв лицо рукой, и помчалась без оглядки прочь. Она пролетела, приподняв подол, через галерею и дальше, к главным воротам, выскочила на Хай-стрит. В мягком утреннем солнце извилистая улица была пуста, красива, торжественна. Тамар торопливо шла, охваченная отчаянием беглянка. Ремешок на одной сандалии лопнул, и она слегка прихрамывала, спеша мимо внушительных зданий, чьи фасады чисто и холодно розовели на фоне сияющего голубого неба. Она продрогла, но жакет, который прихватила в предвидении зябкого утра, остался в запертой машине Конрада. К счастью, во всем кошмаре прошедшей ночи, когда потерялась шаль, она сумела сохранить сумочку, в которой были косметика, деньги, ключи и которую непроизвольно намотала на запястье. Высоко подняв подол мятого платья, с растрепанной прической, лицо не припудрено, она торопливо шла к автобусной остановке. Редкие в этот ранний час прохожие, видя слезы, бегущие по ее щекам, оборачивались ей вслед. Когда она дошла до остановки и села в автобус до Лондона, все колокола Оксфорда пробили шесть часов.
После того как Гулливер ретировался, четверка находившихся в комнате избегала смотреть друг на друга. Роуз принесла обогреватель и поставила поближе к мокрым штанинам Дункана, справилась у него, не слишком ли горячо, и со смехом отреагировала на поваливший от брюк пар. Дункан ответил соответственно: мол, он уже почти высох и чтобы она не беспокоилась и прочее в том же роде. Дженкин и Дункан продолжили пить виски. Все согласились, что жаль, поесть нечего, и обвинили Гулливера, не оставившего ни одного сэндвича. Дженкин расстраивался, что не прихватил с собой шоколад, как собирался. Дженкин и Джерард спорили, стоит ли одному из них отправиться к завтракающим и принести сосисок и хлеба. Возможно ли сейчас сделать это, не стоя в очереди. Но так и не пришли к общему мнению. И все молча размышляли, появится ли Джин и что, черт возьми, будет, если она не придет.
Джин Ковиц-Кэмбес появилась примерно через полчаса. Четко процокав каблучками по лестнице, она вошла, уже будучи в пальто поверх своей незабвенной красной накидки с черными кружевами, которой так восхищалась Роуз. Джин явно явилась сюда не спонтанно. Она уже была одета для быстрого отъезда, подкрасилась и причесалась. Черные волосы, гладкие и блестящие, как оперение экзотической птицы, ровной волной, словно покрытые эмалью, спадали на шею, открывая тонкое ястребиное лицо. Строгое, хотя и спокойное выражение слегка смягчилось в ответ на приветствие Роуз.
— Джин, дорогая, ты пришла, как хорошо!
Роуз обняла Джин, та похлопала ее по плечу и сказала, как это мило, слышать пение птиц. Джерард и Дженкин отступили назад. Джин подошла к Дункану, который тяжело сидел в кресле.
— Ну как, старина? Вдрызг, как всегда? Может кто-нибудь помочь ему подняться?
Дункан вытянул руки, Дженкин взял за одну, Джерард — за другую и вместе они поставили его на ноги.
Джин спросила Дункана, где его пальто, и тот ответил, что, наверно, оставил его в машине, а где машина, он не знает. Джин сказала, что не на стоянке, а поблизости, на дороге. Оба сказали, хорошо, что она не на стоянке, Дженкин согласился, что на стоянке ее могли бы помять, молодежь такая неосторожная. Роуз беззаботно предположила, что за руль сядет Джин, и та подтвердила: само собой. Джин чмокнула Джерарда и Дженкина, и Роуз попыталась поспорить с Джерардом относительно чаевых служителю. Роуз сжала Джин в объятиях, поцеловала, погладила по волосам. Потом тепло обняла Дункана. Джин позвала его, взяла за руку, и они удалились, провожаемые напутствиями и прощальными жестами. Их шаги затихли на лестнице.
Выждав приличествующую паузу, Дженкин сдавленно хихикнул, потом подошел к окну, выглянул и сделал невозмутимое лицо. Роуз посмотрела на Джерарда; тот слегка нахмурился и отвел глаза.
Дженкин и Роуз ждали, что скажет Джерард.
— Что ж, — проговорил он, — полагаю, все закончилось нормально и нам нет больше необходимости думать об этом, я, безусловно, надеюсь на это.
— Ты, может, и способен не думать, — отозвался Дженкин, с непроницаемым лицом возвращаясь от окна, — но я не уверен, что у меня получится.
— Джерард отлично умеет не думать о чем-то, когда не чувствует в этом необходимости, — сказала Роуз.
— Или когда чувствует, что необходимо не думать, — добавил Дженкин.
Джерард быстро сказал:
— Пора уходить. Я оставлю конверт для парня-служителя.
Роуз хотелось бы вернуться в Лондон с Джерардом, но она сама приехала на машине частью потому, что Джерард сказал, что на обратном пути прихватит Дженкина, а частью на случай, если слишком устанет и захочет уехать раньше остальных. Она сходила в спальню Левквиста за пальто. Потом они все вместе прибрались в гостиной, особо не стараясь. Спустились вниз и вышли через галерею наружу, где их встретило теплое солнце, оглушительный птичий гам и громкое кукованье кукушки.
Гулливеру снился дивный сон. Над ним склонилась прекрасная девушка с огромными, подернутыми влагой глазами, густыми длинными ресницами и влажными чувственными губами. Он чувствовал ее сладостное дыхание, мягкие губы коснулись его щеки, огромные чудесные глаза смотрели ему в глаза. Олень, обнаружив какой-то черный куль под знакомым деревом, сунулся к нему темной мокрой мордой. Гулливер резко сел.
Олень отпрянул назад, секунду смотрел на него и с достоинством рысцой пустился прочь. Гулливер утер лицо. Поднялся на ноги. Он чувствовал себя ужасно и выглядел не лучше. Двинулся назад. Голова кружилась, в глазах плясали яркие вспышки, а по краям плыли крохотные черные иероглифы.
Пройдя, потирая глаза, через арку «Нового здания» на главную лужайку, он резко остановился. Его взору предстала кошмарная и невероятная картина, объяснить которую он был не в состоянии. Впереди, как далеко, он не мог определить, столь невероятным было явление, протянулась длинная шеренга людей, две шеренги, одна над другой, прямо напротив него и смотрящих на него. Чувство беспомощности и паники охватило его — увиденное противоречило всем законам природы. Он потер глаза. Люди не исчезли, а все так же неподвижно стояли и молча смотрели на него. Потом он понял, в чем дело. Фотографировали участников бала. Ближе и спиной к нему фотограф суетился у своей камеры, установленной на штатив, смотрел в видоискатель на молчаливые выстроившиеся шеренги. Люди стояли не шевелясь, большинство с торжественным выражением на лице, многие выглядели так же ужасно, как Гулливер: одежда в беспорядке, лица в беспощадном дневном свете серые от усталости, беззащитные, некрасивые и осунувшиеся. В звонком пении птиц молчание музыки ощущалось физически. Хмуро щурясь, Гулливер вглядывался в позирующих, ища знакомые лица. Ни Джерарда с Роуз, ни Тамар, ни Джин, ни Дункана или Краймонда было не видно. Однако он узнал Лили. Она стояла с Конрадом Ломасом, обняв его за талию. Гулливер крадучись проскользнул вдоль фасада здания к автостоянке. Машина была на месте.
~~~
Джерард открыл ключом дверь и вошел в молчаливый дом. В машине по дороге в Лондон он рассказал Дженкину о смерти отца. Дженкин был потрясен и опечален, и непосредственность его горя по отцу Джерарда, которого он знал много лет, тронула Джерарда. Но после первых выражений сочувствия Дженкин тревожно задумался о том, как, должно быть, сильно страдает Джерард и, наверное, чувствует вину за то, что не уехал тотчас с бала. Дженкин ничего этого не сказал, но Джерард интуитивно уловил это за неуклюжими его словами и помрачнел. Машина неслась навстречу солнцу. Джерард сказал Дженкину, что тот может поспать, и Дженкин послушно наклонил назад спинку сиденья, устроился поудобней и мгновенно уснул. Присутствие рядом спящего друга успокаивало, сейчас спящий Дженкин был предпочтительней Дженкина бодрствующего. В Лондон они попали в утренний час пик, и пока машина ползла через пригородные Аксбридж, Руислип и Актон, Дженкин продолжал спать: руки сложены на животе, рубашка смялась, брючный ремень распущен, на полном лице выражение доверчивого покоя. Соседство спящего, предавшего себя его заботам, отвлекло мучительные мысли, приглушило, прикрыло их остроту, как мягкая повязка. Когда они остановились у небольшого одноквартирного дома в Шеперде-Буш, где жил Дженкин, Джерард разбудил друга, обошел машину, открыл дверцу и вытащил его, не забыв чемоданчик, в который Дженкин, по его словам, положил шерстяной кардиган на случай, если станет холодно, и тапочки, если ноги распухнут от танцев. Шоколад остался там, откуда они уехали. Он отверг приглашение зайти на чашку чая, вряд ли шедшее от души. Оба чувствовали, что пора им расстаться, так что парадная дверь захлопнулась прежде, чем Джерард завел машину. Он не сомневался, что Дженкин сейчас поднимется наверх, разденется, влезет в пижаму, задернет шторы на окне, заберется в постель и мгновенно заснет. Джерарда иногда раздражала предсказуемость поведения друга.