Но на дома смотреть желания нет. В поле зрения вечно оказываются одни лишь уродливые заплаты, гордо именуемые дверями. Одна лишь мысль о прикосновении к вашей промёрзшей глади заставляет поверить, что адская сковорода — это и есть райское блаженство. Но речь сейчас не о вас. Хвалу вам я пропою после. Сейчас мои слова о том, что прячется за вами.
Холод пробирается всё глубже. Мысли текут ленивее. Мозг медленно засыпает. Мир странно наклоняется, и ты обнаруживаешь, что нелепо размахиваешь руками. Ты ещё успеваешь догадаться, что ноги, которые напрочь не чувствуются, заплетаться друг о друга отнюдь не разучились. А глаза успевают заметить светлый прямоугольник.
Так не радуются даже открывшимся Звёздным Вратам. Потому что где они, звёзды? Кого согреют и накормят? Разве что счастливчиков из фантастических комедий. Но этот кусочек света… Он навевает полузабытые размышления о равенстве и братстве.
В него имеет право зайти любой.
И ты обнаруживаешь, что ноги сами ведут тебя к желанной мечте. Они ещё не проснулись. Они смутно ощущаются где-то над хрустящим снегом. В них начинают проскакивать непрятные покалывания. Вслушиваясь в ноги, ты совсем забываешь про нос и щёки, а потом, чуть не опоздав, яростно растираешь побелевшую кожу.
Но близок, близок миг блаженства.
Клубы пара, словно пришедшие из мистических фильмов, пытаются закрыть собой свет. Тепло, схлестнувшись с одуряющим морозом, оборачивается пушистой белой порослью на козырьке подъезда, прорастает извилистыми сосульками. Ещё десяток шагов, и ты у крыльца. Казалось, ноги напрочь разучились сгибаться в коленях. Ан нет, предчувствие тепла вершит настоящие чудеса.
Ничем не возможно описать пересечение грани в рай — подъездного порога. И вот ты внутри. Холод, затаившийся в складках одежды, ещё пробует заявить о былом могуществе, заставляя тело колыхаться противной дрожью. Но с каждой секундой он слабеет и, наконец, постыдно отступает, не в силах вынести зрелища работающих во всю мощь батарей.
Когда-нибудь мы научимся экономить тепло.
Я так надеюсь не дожить до тех суровых времён.
Я уже видел подъезды, где бережливые руки провели операцию по усечению батарей, изъятию их из повседневного обращения. Уродливые шрамы на трубах. Мёртвые подъезды. О них помолчим. О мёртвых или хорошо, или ничего. Я пою песнь славы тем, кто жив и поныне.
Перчатки сушатся на раскалённых цилиндрах. Пальцы гладят шершавую поверхность. Они ждут, когда тепло проберётся сквозь одубевшую кожу. Не успевший отвалиться нос жадно вбирает запахи, сочащиеся из квартир и призывает выбрать этаж повкуснее. А сплетённые в единый коктейль Надежда Бабкина, «Мумий Тролль» и Танец маленьких лебедей кажутся божественной симфонией, предвестником нисхождения ангелов.
Скоро, скоро придётся отсчитывать ступеньки вниз и продолжать скорбный путь в мире зимы, но сейчас можно чуток поблаженствовать. Если закрыть глаза, можно увидеть вкуснотищу, приготовленную для встречи Нового Года. Тускло поблёскивающие бутылки, мозаику салатов, кружочки лимона, от одной мысли про которые сводит скулы.
И пироги, пироги, пироги…
Карлсон за пять минут оставил бы в квартире только запахи, а пироги грели бы его ловкие пальцы в подъезде или в уютном домике на крыше.
Но я — не Карлсон, путь в окна мне закрыт.
Я всего лишь Дед Мороз. Поэтому смело звоню в двери, протягиваю чупа-чупс наиболее подходящему субъекту и жду, когда хозяева вынесут мне частичку того, что заставляет крылышки носа подрагивать в нежном трепетании.
Да не оскудеет рука дающего!
И не захлопнется дверь, отделяющая подъезд от заледенелых мест, где жизнь с точки зрения разумного человека попросту невозможна.
5
Мешок догадливого Деда Мороза состоит из трёх отделений.
В первом хранятся запланированные подарки. То есть подарки тем, из-за кого Дед Мороз и двинулся в трудный путь сквозь полный опасностей и неожиданностей ночной город. Подарки эти ждут, потому как их обещали. Они неизбежны, как течение времени. Они — традиция, жертвоприношение, взнос в копилку человеческих взаимоотношений.
Второе предназначено для неожиданных подарков. Бывает так, что хочется подарить хоть что-то, хоть яркую безделушку, хоть пустячок. А нечего! Но «нечего» — это для недогадливых Дедов Морозов. У догадливых всегда есть что-нибудь про запас. Второе отделение моего мешка не потрясало размерами, но туда как раз умещался десяток чупа-чупсов. Как выяснилось, весьма и весьма пригодившихся.
Третье отделение есть далеко не во всех мешках. Потому что туда попадают подарки Деду Морозу. Вы дарили подарки Деду Морозу? Если да, то знайте, что их складывали как раз в третье отделение.
Чем могло гордиться третье отделение? Ну про яблоко с парой орехов вы уже осведомлены. Но к этому моменту запасы для завтрашнего праздника весьма пополнились. Там уже лежали две дюжины карамелек, маленькая баночка абрикосового джема, несколько мандаринок, устрашающего размера грейпфрут, пачка печенек в яркой упаковке, три куска торта, заботливо завёрнутые в целлофан, и большая шоколадная медаль в золотой фольге.
— Смотри, — пихнула меня Снегурка. — Этот открыт.
Охота за припасами заметно подняла ей настроение. Реабилитированный, я плавал в каком-то блаженном оцепенении, поэтому то и дело пропускал возможные места добычи съестного. Но от зоркого взгляда Снегурочки они не могли укрыться.
— Число? — спросил я.
— Шесть, — прозвучало незамедлительно.
— Девять, — тут же добавил я.
— Подходит, — кивнул я. — Подъезд как раз второй. С 37-ой по 72-ю. Чего-то нас с тобой вечно тянет на верхние этажи.
Лифт работал. С усталым гудением кабина добралась до девятого этажа. Лязгнув, разошлись двери. Я потопал по бетонной площадке, отряхивая налипший снег, и мы подошли к 69-ой квартире. Как обычно, обязанность давить кнопку милостиво предоставили мне.
— Бом! Бом! — раскатился звон, словно ударил старый морской колокол.
Когда дверь открылась, за ней обнаружился слабо бритый толстячок в мешковатом двубортном пиджаке. Он издал неопределённое хрипение и окинул меня весьма недовольным взглядом. Чем-то он был опечален. Чего-то у него не клеилось. А тут ещё непредвиденные посетители.
— С Новым Годом! — бухнул я, чтобы не накалять атмосферу напряжённым молчанием.
— Кто ещё там? — прозвучал прошитый металлическими нитками голос.
И в коридор выплыла Снежная Королева!
Я не мог подобрать другого определения длинноногой блондинке в белом платье, ослепительно сверкающем миллионами блёсток, словно снег под солнцем безоблачного зимнего дня. Рядом с её ледяным презрением недовольство толстячка смотрелось детским лепетом по сравнению с докладом генерального секретаря ООН. Толстячок стушевался и даже как бы затерялся на фоне малиновых обоев. Зато Снежная Королева несокрушимым монументом остановилась посреди коридора с таким видом, будто должна находиться куда в лучшем месте, а сюда зашла просто по ошибке и сейчас недоумевает, почему ещё не забрала шубку и не покинула эти сумрачные просторы.
— И вас с Новым Годом! — отрапортовал я.
Лёгкая заинтересованность возникла в глазах ледяной красотки. Я тут же отнёс её на свой счёт, да вспомнил, что фэйс глухо закрыт бородой и усами. Впрочем, едва выводы были сделаны, заинтересованность тут же потухла. Холодный взгляд перебрался с меня на толстячка.
— Видишь, дорогая, — забормотал он. — Я же обещал тебе сюрприз.
А я жёстко понял, что НЕ МОГУ вручить такому великолепию обычный чупа-чупс. Таким вручают бриллиантовые диадемы, жемчужные ожерелья, серьги с сапфирами и золотые короны.
Положение неожиданно спас толстячок. Он подобрался ко мне, поднялся на цыпочки и зашептал в ухо что-то влажно-неразборчивое. Потом я ощутил, как с меня стянули перчатку и сунули в руки коробочку среднего размера. И я понял, что это не для третьего отделения дедморозовского мешка. Это — то самое, что предназначено Снежной Королеве. Но по каким-то причинам толстячок вручить эту коробочку не решался.
— Самой обворожительной, которую я встретил за этот вечер, — торжественно возвестил я, не покривив душой, и вручил подарок.
Холёные пальцы, увенчанные алыми ноготками, медленно открыли коробку. На атласной подкладке лежало ожерелье с довольно крупным бриллиантом.
— То, которое тебе нравилось, — пробормотал толстячок, теребя золотую цепь у горла. — Я ведь это… Весь мир к твоим ногам.
Снежная Королева потеплела. Её улыбка показала лучшим местам, что они сегодня не будут удостоены чести её посещения. Толстячок счастливо замигал глазами, добираясь до понимания, что жизнь это… налаживается. А мы почувствовали себя лишними.
— То, которое тебе нравилось, — пробормотал толстячок, теребя золотую цепь у горла. — Я ведь это… Весь мир к твоим ногам.
Снежная Королева потеплела. Её улыбка показала лучшим местам, что они сегодня не будут удостоены чести её посещения. Толстячок счастливо замигал глазами, добираясь до понимания, что жизнь это… налаживается. А мы почувствовали себя лишними.
Но уйти не успели. Красотка профланировала к зеркалу в противоположном конце коридора, а окрылённый счастливец нырнул в комнату, где журчали душещипательные мелодии, и появился оттуда, держа, словно коробейник, огромное блюдо, засыпанное бутербродами с чёрной и красной икрой.
— Вы это… угощайтесь что ли, — предложил он.
— Да неудобно как-то, — начал я, пожирая глазами великолепие и прикидывая, какую часть содержимого разрешит оставить на блюде моя совесть.
— Бери, братан, сколь унесёшь, — осклабился ощутивший величие приближающегося праздника. — У меня там ещё два таких.
Совесть позволила мне оставить парочку бутербродов. Остальные перекочевали в третье отделение мешка, и я порадовался, что сделал его не маленьким.
Мы стояли в подъезде. Снегурочка счастливо улыбалась. То ли чужой удаче, то ли предвкушению нашего завтрашнего стола, который теперь полноправно мог именоваться праздничным.
6
Ода железным дверям.
«Скинемся по копеечке и купим новенький броневичок».
А ведь купили уже. И не один. Только ты собираешься как следует погреться, ан нет, кусочек тепла, на который рассчитывалось, уже приватизирован. Не платил за тепло, не смей даже думать о батареях, славно журчащих в подъездах… отделённых от нашей несчастной персоны неприступным куском металла.
Так славьтесь вы, Железные Двери.
Лишь познав вас, понимаешь нежное счастье времён, когда вы и в проектах не значились. Какой простой была жизнь. И каждый имел не только права, но и возможности.
«Имеею ли я право?…»
«Конечно, имеете!»
«В таком случае, могу ли я…»
«Нет, не можете».
Теперь всё не так. Теперь мы идём в гости, зная, что на входе нас ждёт броневик. Бесстрастный лист железа. И отверстие для ключа — злой глаз тьмы, похожий на ствол пулемёта.
Двери ведут с прохожими безмолвные разговоры.
«Пароль», — намекают они.
Обладатель заветного ключа молча предъявляет права, вставляя изрезанный бороздами штырь длиною с карандаш в бесстрастную дыру, и дверь холодным щелчком чеканит отзыв. Вслед за счастливчиком просачиваются бесправные ходоки, топтавшиеся возле двери последние полчаса.
«Со мной», — без слов поясняет ключевладелец.
Дверь не возражает. Но и не запоминает тех, кого пропустила по разовым визам. Разговор простой: либо обретай постоянное гражданство, либо каждый раз проводи тягучие минуты в ожидании того, кто имеет право приглашать.
Я люблю вас, Красавицы Из Металла. В те самые минуты, когда вижу вас, стоящих нараспашку и являющих миру изуродованные внутренности замка с вырванным языком.
А через день-другой я услышу требовательный звоночек и на пороге обнаружу старичка с суровым лицом, собирающего подъездную дань на продление медицинского полиса для Железной Девы. Мне не жаль эту очередную тридцатку. Не пройдёт и месяца, как красотка снизу снова окажется безнадёжно больной.
Эту денежку я плачу не на лечение. Я плачу за ожидание щемящего мига, когда мой подъезд из бомбоубежища с многоуровневыми степенями защиты снова превратится в кусочек пространства, наполненного тайнами и чародейством. Сказки не проходят сквозь запертые двери. Чудеса, постучавшись и не услышав ответа, уходят, чтобы больше не возвращаться. Они запоминают места, где их больше не ждут. И зеленоволосая красотка с Марса не коснётся кнопки звонка вашей квартиры.
А! Вы бы согласились заплатить тридцатник, чтобы ваш подъезд обернулся кусочком сказки?
Я знаю, вы бы заплатили и больше за то, чтобы кусочком волшебного мира стал чей-нибудь другой подъезд. Вы говорите, что в открытые подъезды любят заходить посторонние со зловредными намерениями, забывая, что злоумышленники давно прознали все явки и пароли, став для Металлических Прелестниц желанными любовниками. Или прикидываются неприметными ходоками, пропуская вас вперёд, чтобы ударить в спину, когда вонзающийся в скважину штырь заявляет право на проход. Вы не хотите думать об этом. Вы предпочитаете надёжную реальность эфемерным сказкам.
Закрывая за собой железные двери, вы больше не ждёте в гости Деда Мороза.
7
Отоварив чупа-чупсы, можно было отправляться на разнос запланированных подарков. Теперь надлежало выполнять снегурочкины планы, иначе моя победа грозила обернуться скоротечной или, того хуже, пирровой.
Я люблю разносить подарки по квартирам. К близким родственникам и дальним знакомым. Всматриваться в восторженные глаза ребёнка, не верившего, но надеявшегося. Чувствовать этот волнующий миг вместе с ним, когда сказка вступает в реальную жизнь. В мою жизнь. В его жизнь.
Если, конечно, кто-то не предпочитал отсиживаться под столом, с испугом наблюдая, как сапоги Деда Мороза важно ступают по ковру. А где-то неподалёку, тот самый огромный и ужасный мешок, в который обещали посадить, если манная каша не будет съедена до последней ложки.
Наконец, подарок вручен (или положен возле стола), и взрослые уводят Деда Мороза на кухню, где начинается совсем другая жизнь. Приоткрывается дверца недовольно урчащего холодильника, откуда извлекается запотевшая бутылка «Смирновки» или «Гжелочки». Просяще булькнув, сосуд с тихим журчащим плачем покидает кристально-прозрачная жидкость. Умелые руки ловко наполняют стопки до краёв. Водка вздыбливается едва заметным бугорком и дрожит, обещая перелиться через край, но не решаясь претворить обещания в жизнь. Может, не сейчас, может, всего через секунду…
Поздно! Сверкающей ракетой стопка возносится к страждущим губам и опрокидывает обжигающую жидкость в глотку. Не медля, со второй космической скоростью туда же отправляются неожиданные друзья: ломтик варёной колбасы с кружочком круто засоленного огурца. И глаза начинают блестеть, словно у ребёнка, сумевшего дождаться своего Деда Мороза.
Стопку муки за каплю, капельку, капелюшечку праздника.
Но праздника хочется много, поэтому сосуд снова жалобно булькает, значительно теряя в весе. Дед Мороз, осторожно расправляя ватные усы, закусывает, а зоркие глаза следят за Снегуркой, чтобы та не поддавалась заразительности дурных примеров.
Включается магнитофон, и хор весёлых голосов трезвонит на всю комнату:
— Что опять нас обманут, ничего не дадут, — тут же вставляет каверзный голосок сквозь хрип динамиков.
— Злая песня, — говорю я Снегурочке.
— Зато прикольная, — спорит она.
Приходится кивать. Что прикольная, это точно. И до ужаса жизненная.
— Странно, — говорю я. — Если подарки положены всем, то почему кого-то постоянно обманывают?
— Потому что мешок у Деда Мороза слишком маленький, — отвечает Снегурка. — На всех не хватит.
Мы рисуем мысленные картинки, где Дед Мороз нагружает свой мешок. Мешок этот куда вместительнее, чем наш, но всё-таки далеко не безразмерный. Тогда мы ещё могли прикалываться, потому что не знали настоящих ответов ни про песню, ни про мешок Деда Мороза, которого изображают на открытках.
Народ обменивается ничего не значащими фразами, которые ускользают через секунды. Фразочки смазывают время, заставляя его сокращаться от стопки к стопке. Смазка действует отменно. Праздник раскручивает обороты.
Когда тарелка с колбасой наполовину пустеет, Дед Мороз оглядывает задумчиво подобревшие лица и направляется к двери. Дверь отсекает скоротечный праздник, но Дед Мороз не в обиде. Капелька восторга ворочается в нём и красит мир радугой.
Ведь радугу хочется видеть даже зимой. Особенно зимой. Особенно, когда мир укутан сумерками. Сумеречные радуги самые мягкие в мире. Самые завлекательные. С ними так не хочется расставаться. Ведь знаешь, что не настоящие они. Но знаешь и то, что про это можно не думать.
8
Десятку мы нашли невдалеке от стеклянного павильончика, чьи стены плотно укрывали морозные узоры. Поэтому свет, пробивавшийся сквозь миллионы снежинок, казался чем-то волшебным.