— Он тут один, фонарь-то, — сказал Максим Вавилов. — Как не видеть?..
— Ну вот. Я отсчитала деньги, и он уехал, а я пошла к подъезду.
— Вы здесь живете?
— Снимаю. Я учусь здесь.
— В подъезде? — не удержался Максим Вавилов, но она не поняла. То ли была напугана, то ли вообще без чувства юмора.
— Да нет, почему в подъезде!
— Значит, в университете. Да?
— Нет, не в университете! Я учусь в Останкине, меня начальник на стажировку отправил, на Первый канал. Ах да! Я не представилась!
И с необычайной гордостью она вытащила из кармана долгополого сюртука, в который была наряжена, удостоверение и сунула его Максиму под нос, как только что он совал ей свое.
В удостоверении была еще одна фотка сказочной красоты и написано большими буквами, что Самгина Екатерина является сотрудником телекомпании такой-то.
— Очень хорошо, — похвалил Максим Вавилов и захлопнул ее удостоверение прямо у нее в ладони. Она удивленно посмотрела на свою руку. — Значит, вы учитесь в Останкине, а здесь снимаете. Бомбила вас привез, вы вылезли, и дальше что?
— И я пошла к подъезду. Вон, где ваши коллеги.., смеются.
Максим Вавилов оглянулся. Мужики рассматривали что-то у подъезда пятиэтажки, выходившей фасадом прямо на Сиреневый бульвар.
— Он под лавочкой лежал, понимаете? Как будто сидел и упал, и я сразу вам позвонила, как только поняла, что он.., неживой. Я сначала думала, что он сумасшедший или.., или… Я испугалась очень.
И тут она заплакала.
— Успокойтесь, успокойтесь, — равнодушно пробормотал Максим Вавилов. — Разберемся.
Прямо перед подъездом, ногами под щелястой крашеной лавкой, щекой на заплеванном асфальте, лежал труп. Даже в свете единственного фонаря было совершенно понятно, что это труп, он и в синеву уже немного пошел, из чего старший оперуполномоченный сделал вывод, что труп даже и не сегодняшний. Примерно позавчерашний такой труп.
И был он совершенно голый.
Екатерина Михайловна, питерская журналистка, издавала жалобные всхлипы, а Максим Вавилов вдруг сильно встревожился.
— Мужики, — сказал он, моментально позабыв про Екатерину Михайловну. — Никак на нашей территории маньяк объявился!
— Тьфу на тебя. Макс!
— Да у него наручники на руках! Вы чего?! Ослепли, мать вашу?!
Стало тихо, как на похоронах, и лейтенант Бобров ногой приподнял деревянное, синее, твердое, бывшее когда-то человеческим тело.
— Наручники, мужики. Глядите!
— И чего делать?
— Оперов с Петровки вызывать, чего делать!..
— А как его.., того?..
— Да удушение! Синий весь, и язык вывален. И шея вон порвана. Вроде порвана, да, посмотри. Макс?
Максим Вавилов нагнулся и посмотрел и вдруг быстро отошел к краю тротуара и завертел головой сначала налево, а потом направо.
— Макс, ты чего?
— Да так…
— А чего ты смотришь-то?!
— Фонарь тут только один горит, во-он там, откуда мы пришли. А потом до самого перекрестка никаких фонарей нету. Где свидетельница? Свидетельница, вы где?
— Только что тут была. Куда ж она подевалась?..
Свидетельницу рвало в кустах так, что слышно было даже отсюда.
Оперативники отвернулись — из деликатности, — и лейтенант Бобров сказал нечто в том духе, что не повезло дамочке.
— Ты бы сгонял в палатку пока, — предложил Максим Вавилов лейтенанту. — Вон на той стороне светится!
— А чего купить-то?
— Ну, воды купи. Сигарет мне купи, где-то у меня сотня была…
— Понял, сейчас сгоняю.
— Да подожди ты! Палатка круглосуточная, может, там кто чего видел, или останавливался кто возле них…
— Понял, шеф, сейчас!
Шеф, подумал Максим Вавилов вяло. Какой я тебе шеф!.. Я такая же водовозная кляча, как и ты! А «шеф» в детективных романах про русский сыск все больше бывает. Там всегда есть «шеф», блестящий и удачливый профессионал, игрок, кутила, бретер и скандалист, и «простак», юнкер, который смотрит ему в рот и своим тупоумием оттеняет искрометность начальнического умища.
— Звонить на Петровку-то, Макс?
— Валяй, звони. А я пока со свидетельницей…
— А давай наоборот! Давай я со свидетельницей, а ты на Петровку!
— Валяй наоборот.
— Макс, ты че? Я шучу же!
— И я шучу. Давайте пока заграждение натяните, труповозку вызывайте, они как раз к утру приедут, а нам бы труп сдать, пока жильцы на работу не повалили. Ну, чего стоите-то?!
Все стояли потому, что труп был странный — не бытовой и явно не алкогольно-бомжовый. Голый мужик в наручниках у подъезда на Сиреневом бульваре!.. Дело пахнет керосином, ох как пахнет! Хорошо бы в управление забрали, потому что это даже не «глухарь», а гораздо хуже, может, начало «серии», вот тогда мало никому не покажется! Маньяк в столице!..
Максим Вавилов еще раз оглянулся на свидетельницу, которая тяжело дышала в кустах, и позвал:
— Екатерина Михайловна! Можно вас на минуточку?
— Да, да, — пропищали из кустов светским тоном. — Сейчас.
Она еще какое-то время громко дышала и топталась, а потом вылезла на асфальт.
— Давайте в сторонку отойдем. Или можно, если хотите, в машину сесть. Хотите?
— А воды нет? Мне бы попить.
— Сейчас будет вода, — пообещал Максим Вавилов. — Давайте пока так попробуем поговорить, без воды. Вы в этом подъезде снимаете?
Она оглянулась на подъезд, и по лицу у нее прошла судорога.
— В этом.
— А машинка вас привезла во-он к тому углу, где фонарь горит, правильно я понял?
— Да.
— И вы от угла в кромешной тьме топали, да?
— Ну.., да.
— А зачем? Почему он вас у подъезда не высадил?
Старший оперуполномоченный знал ответ на этот вопрос и задал его просто так, чтобы себя проверить. Он же ведь «шеф» из романа про «русский сыск»!..
Свидетельница посмотрела на него непонимающе.
— А?
— Екатерина Михайловна, вы глуховаты? — И он повысил голос:
— Почему, спрашиваю, он машину там остановил, а не возле вашего родного подъезда?!
— А.., там фонарь горел, а у него в салоне свет не работал. Чтоб я могла деньги отсчитать.
— Как же к незнакомому человеку в машину сесть не побоялись? Или вы его знаете?
— Кого?
Максим Вавилов вздохнул.
— Водителя, который вас подвозил. Вы его знаете?
— Да там, у Останкина, все время одни и те же частники стоят. Нет, так не знаю, конечно! То есть мы с ним не знакомы. То есть знакомы, но не лично. Ну, просто я его несколько раз видела у Останкина, и все!
— А зовут как?
— Кого?
Максим Вавилов опять вздохнул. И где этот Бобров с водой?!
— Водителя как зовут, не помните?
— Не помню. То есть Володя.
— Отлично. Вы ему заплатили и пошли вдоль дома к своему подъезду…
— Ну да. Вы знаете, когда мы в ночной, нам развоз заказывают, и тогда водителя можно попросить, чтобы проводил, они же все свои! А чужого неловко просить, и я не стала…
Максим Вавилов вздохнул в третий раз.
— То есть, когда у вас там, на вашем телевидении, ночная смена, вас отвозит редакционная машина, и это называется «развоз», правильно я понял?
— Да-да, совершенно правильно.
— И тогда водители вас провожают. А когда вы ловите частника, то никто вас, естественно, не провожает.
Краем глаза Максим видел, как лейтенант Бобров побежал было через дорогу, но вдруг ринулся обратно и проворно забежал за палатку. Вскоре стало понятно почему — по бульвару шла поливалка, струя била в асфальт, широким веером заливала тротуар и одинокие припаркованные машины.
— Все правильно. Простите, я не запомнила, как вас зовут. Ночные смены у нас через день, поэтому я на частнике почти никогда не езжу, а тут меня редактор вдруг отпустил. Ну, на самом деле не вдруг, а я его попросила, просто потому, что мне нужно экзамен сдавать, а готовиться совершенно некогда…
— Вовка! — заорал Максим Вавилов в сторону палатки, за которой прятался от поливалки лейтенант Бобров. — Если этот деятель по нашей стороне поедет, ты ему скажи, чтобы не вздумал тут полить! Слышишь?!
— Слышу! — прокричали в ответ из-за палатки. — Я сейчас!..
— Простите, — извинился перед свидетельницей Максим Вавилов. — Так чего там у нас с ночными сменами-то?
— Я вам уже все рассказала, — несколько обиженно выговорила Екатерина Михайловна.
— Да не все! — не согласился Максим Вавилов. — Вот водитель под фонарем остановился, вы деньги ему отсчитали и пошли себе к подъезду, а он поехал дальше. Так?
— Так.
— А он вперед поехал или в обратную сторону?
Она подумала.
— Вперед, кажется. Да, точно вперед. А на перекрестке направо повернул. А почему вы спрашиваете?
— Потому что работа у меня такая, — сказал он назидательным тоном и от этого своего тона даже покраснел немножко.
Что за глупости! Или он на нее впечатление, что ли, старается произвести?! Хочет казаться «шефом» из романа о «русском сыске»?!
Ты не выпендривайся лучше, жестко сказал он себе. Ты вспомни лучше предыдущую историю, жестко напомнил он себе.
Ты лучше займись работой, жестко приказал он себе.
«Предыдущая история» вышла так себе.
Все было хорошо. И гуляли, и в дом отдыха ездили, и на луну любовались, и за ручку ходили, и он ей звонил по пять раз в день, и она ему по восемь. И будущий тесть говорил ему «сынок» и ездил с ним на рыбалку, и возвращались они грязные, счастливые и с «добычей», и будущая теща добродушно пеняла, что опять они натащили «рыбной шелухи» и провоняли весь балкон своими брезентовыми штанищами и плащами!.. И отец впервые после давней ссоры вдруг позвонил и сказал, что готов помочь, потому что мать передала ему, что девочка очень хорошая, и вообще пора бы уже и помириться, хватить дурака валять!..
Будущее представлялось светлым и прекрасным. А жизнь — долгой.
Должны были весной пожениться. Не поженились, потому что она сказала — надо подождать. Она хочет, чтобы свадебное путешествие было непременно летом, и непременно к морю. К морю так к морю, он был согласен на все.
Пришло лето, вроде бы в самый раз ехать на море и прямо оттуда в светлое и прекрасное будущее, и тут все случилось.
Вообще-то он немного беспокоился. Она стала реже звонить, и свидания у них стали короткими и какими-то скомканными: быстрый секс, разговоры ни о чем, и по домам. В выходные она все больше была занята, но он так безоговорочно ей доверял, что ему и в голову не приходило в ней сомневаться. А потом ему позвонили.
Позвонили из какой-то частной клиники, где ей делали аборт. Она там сумку оставила, а в сумке его визитная карточка, а на визитке номер телефона. Вот ему и позвонили, дескать, сумку ваша дама забыла.
Сам не свой, он приехал к ней объясняться. Он ничего не знал ни про беременность, ни про аборт, и вдруг эта открывшаяся тайна показалась ему убийственной.
Она не захотела ребенка. Он все бы понял, если бы она объяснила — почему?!
Ну почему?! Ему за тридцать, и у него за плечами нет никаких брошенных детей и бывших жен, кроме первого брака, настигшего его, как полагается, в двадцать лет, да и то по той лишь причине, что нужно было как-то узаконить неистовые занятия сексом и перевести их, так сказать, в легальное русло. Он был женат месяцев десять, а потом они тихо и мирно развелись, сообразив, что брак — это не только секс, но еще и масса дополнительных сложностей, которые тогда ни одному из них не годились.
У нее тоже не было никаких отягчающих обстоятельств, и, прогуливаясь за ручку и любуясь на луну, они как раз говорили друг другу о том, какие чудесные у них будут дети. Она говорила, что девочка будет похожа на него, а он говорил, что на нее, и они хохотали и целовались, и будущее казалось светлым и прекрасным.
Когда он спросил, почему аборт, она сказала, что еще слишком молода, чтобы иметь детей. Что у нее впереди вся карьера, а ребенок поставит на карьере большой жирный крест. Что кто-то из них двоих должен зарабатывать, раз уж он не зарабатывает почти ничего. Ей даже в голову не приходило, что разговоры о детях они вели.., всерьез.
Он выслушал ее и задал самый главный и самый страшный вопрос — почему не сказала?!
Почему не сказала мне?! Ведь это же мой ребенок, точно такой же, как и твой, и я тоже вправе был знать, будет он жить или.., или.., погибнет.
Ах, оставь эти глупости, ответила его нежная и прекрасная. Ну что тебе ребенок?! Для мужчины, всем же ясно, ребенок — это двадцать секунд удовольствия во время зачатия, а все проблемы потом достаются женщине! Бессонные ночи, кормление, воспитание — разве мужчина станет всем этим заниматься?!
Ребенок для тебя будет развлечением в выходные, после рыбалки и перед баней, а у меня на всю жизнь обуза, да еще какая!
Он растерянно сказал какую-то глупость, вроде того, что не ходит он по выходным в баню, и на рыбалку тоже ездит редко, но она не стала слушать. Дело сделано, сказала она. И вообще, я на тебя обиделась, ты ужасно себя повел, устроил мне тут форменный допрос, и, если я тебе не подхожу, можешь проваливать. Сию же минуту!..
Он все что-то повторял про ребенка, о котором даже не знал, и потому не смог защитить, как будто оправдывался перед кем-то или перед самим собой. Он еще бормотал о том, что такие решения не принимаются в одиночку, потому что это очень страшно. Он не мог поверить, что это все. Конец.
Он долго еще потом не верил, пытался как-то все наладить, хотя той женщины, которая по секрету от него отправила на тот свет его ребенка, он не знал. Он знал какую-то другую. Потом он пытался пить, потому что наладить отношения не получалось, а потом мужики с работы, которые ему сочувствовали, хоть подробностей и не знали, взяли да и выставили возле ее дома наружное наблюдение. Ну, распечатку звонков добыли. Прокурор Валя Смирнов санкцию им подписал.
И все прояснилось.
Собственно, претендентов на ее руку и сердце все время было двое. Новый жених, то есть Максим Вавилов, и старый, давно и прочно женатый папик на представительской машине, то ли из Думы, то ли из Совета Федерации. Сначала при помощи Максима Вавилова она папика дрессировала, чтобы он, значит, нервничал и продвигался в сторону женитьбы. Из этого ничего не вышло, и, чтобы не упускать шанс, она решила, что выйдет за оперуполномоченного, а с папиком и без штампа в паспорте все будет по-прежнему прекрасно. Но тут всем крупно повезло — жена у папика преставилась. Говорят, она сильно пила, и много лет, сколько — точно неизвестно, но, так или иначе, тот освободился и оказался вполне пригоден именно в качестве мужа, что открывало перед ней невиданные перспективы.
Максим Вавилов стал не нужен ей ни в каком качестве — ни в качестве мужа, ни в качестве прикрытия, ни в качестве отца будущих детей. Был сделан аборт, и оперуполномоченный изгнан из ее жизни.
Светлое и долгое будущее, черт возьми!..
Он потом много думал. Много и как-то.., мучительно очень. Навзрыд, если можно так выразиться о мыслях.
От мыслей его тошнило, наизнанку выворачивало, но он продолжал думать.
Он думал, что мог бы жениться на прелестной, нежной и доброй девушке и прожить всю жизнь с крокодилицей, ничего об этом не подозревая! Он никогда бы ничего не узнал о крокодилице!
«Никогда» — интересное слово. Под стать «вечности».
Он бы и помер ее мужем, в полной уверенности, что они «хорошо прожили», потому что чужая душа потемки! И лучше в них вообще не лезть, в эти потемки, особенно с фонарем, ибо чудовища, привычные к потемкам, пожрут тебя, как только ты к ним сунешься!
Его и пожрали чудовища. Его и его ребенка. А он даже не знал, мальчик там был или девочка!.. Не довелось узнать.
Самое главное в жизни, понял Максим Вавилов, это никакая не любовь, избави бог! Самое главное — это опыт, вот что он понял. Человек не может воспользеваться опытом тех, кто жил до него, шатался по миру и получал какой-то свой собственный, отдельный опыт. У человека есть шанс научиться и, самое главное, понять, чему именно он должен учиться — жизни с крокодилами или жизни с людьми, а для этого необходимо отличать людей от крокодилов, и все, круг замкнулся.
Я не могу жить с людьми, потому что я теперь не понимаю, люди они или крокодилы. Я буду один, пока не научусь в этом разбираться. Может быть, этого не произойдет никогда, и, вероятно, именно поэтому личности посильнее меня ударялись в монашество и схимничество. Потому что они боялись крокодилов, что совершенно естественно для людей!.. Я никогда не смогу никому доверять, я все время буду ждать подвоха, и самых лучших из людей я стану подозревать в том, что они.., крокодилы.
Интересно, свидетельница Екатерина Михайловна крокодил или просто дурочка? Или сильно напугана? Или не в себе? Впрочем, его это решительно не касается!..
В это самое время подбежал лейтенант Бобров, увлек его в сторону от свидетельницы и зашептал на ухо, что в палатке, ясное дело, никаких трупов не видали, и он, Бобров, проверил: из окошечка лавку, под которой лежал голый покойник, не видно. Зато гаишники возле палатки останавливались и брали жвачку, сушеного кальмара и пиво. Пива взяли четыре банки, по числу присутствующих в машине. Кальмаров взяли восемь пакетов, а жвачки несчитано, потому что им сдачу жвачкой дали. Десяток не было.
— При чем тут гаишники? — не понял Максим Вавилов.
— Да они на перекрестке стояли! — торжествующе заключил Бобров. — Они взяли пива и кальмаров и на перекрестке встали с радаром. Прямо под светофором. Потому что ночью светофор на мигалку переключается, и все летят, как на крыльях!
Гаишники, тупо подумал Максим Вавилов. На перекрестке стояли гаишники.
— Искать надо гаишников этих, — вслух сказал он. — Давай, Вова, звони, ищи их! Кто у нас район Сиреневого патрулирует? Четырнадцатый дивизион? Кто там у нас заправляет? Цветков? Давай, звони Цветкову!..
Значит, труп из машины вывалили где попало, потому что гаишники стояли на перекрестке, не ровен час, от скуки да с пивка могли остановить, проверочку произвести, а в салоне труп мужика голого в наручниках! Неувязочка получается, так ведь?!