– Боже, что это?! – Мой сон как рукой сняло.
– Не поминай имя Господа всуе, – мрачно откликнулась она, даже не взглянув в мою сторону.
– Зина!! Что ты еще затеяла?!
Вот тогда она мне и объявила:
– Я ухожу в монастырь.
– Ты – что?
– Ухожу в монастырь, – терпеливо повторила она. – В мирской жизни мне уже ничего не светит. Поэтому я и решила стать сестрой Господней.
Я грохнула чайник на плиту и присела напротив нее. Меньше всего Зинаида походила на Господню сестру. В крайнем случае это была бы вздорная младшая сестричка – из тех, что красят волосы в цвет советского знамени и курят в форточку тайком от родителей.
– Боюсь, Господу не нужна такая сеструха, – осторожно возразила я. – У тебя же татуировка на жопе, какая из тебя монашка?
– Подумаешь! Где это написано, что человек с татуировкой не может уйти в монастырь? Если будет надо, сведу… – Она подумала и, сверкнув безумными глазами, добавила: – Каленым железом.
Я вздохнула. Кажется, моя соседка сошла с ума. Кстати, если бы ее стрижка была выполнена не столь неаккуратно, то я бы сказала, что новый имидж ей к лицу. Раньше я никогда не замечала, что у нее классически правильные черты лица. И вообще, мне никогда не нравились ее торчащие во все стороны пересушенные волосы. Копна неестественно белых кудрей делала ее проще и старше. А теперь стало заметно, что у Зинаиды красивые огромные глаза и длинная лебединая шея.
– Что-то случилось, – констатировала я, глядя, как она бессмысленно перелистывает странички Евангелия. – Ты опять не прошла какой-то кастинг.
– Опять не прошла, – унылым эхом повторила она.
– Что на этот раз?
И тогда ее прорвало. Зинка заговорила быстро-быстро, как будто боялась, что, потеряв интерес к ее сумбурному повествованию, я прерву ее на полуслове. И сразу стало ясно, что изысканно-сдержанное трагическое молчание, которым она так эффектно встретила меня утром, не более чем красивая поза. А на самом деле Зинуля нервничает, да еще как!
– Только я оправилась от Недели высокой моды, как тут это! Я понравилась французам, которые искали девушку для телеролика мыла. Они неделю со мной носились как с писаной торбой. Даже приготовили на мое имя контракт. И в самый последний момент меня заменяют какой-то пигалицей, которая в Москве без году неделя. Мисс Саратов, блин! Она, видите ли, сенсация. А я? Я кто? Пустое место – вот кто я.
– Зина, но такое бывает сплошь и рядом. Все модели время от времени не проходят кастинги. Это специфика профессии. Это нормально.
– Все время от времени, а я всегда! – повысила голос Зинка. – У меня вообще никогда ни одного хорошего контракта не было! Перебиваюсь на мелких показах. Не могу так больше!
– А тебе не кажется, что уход в монастырь – это слишком радикальное решение?
– Все равно, обратного пути нет! – И Зина вновь решительно распахнула Библию.
– Почему это нет?
– Потому что я порвала все свои связи с прошлым, – охотно объяснила она. – Я позвонила в агентство и сказала, чтобы больше на меня не рассчитывали. Я сожгла портфолио. И, самое главное, вынесла на помойку всю свою одежду.
– Шутишь?
Зина молча кивнула на шкаф. Его створки были распахнуты, а полки пусты. Ни красного кашемирового пальто, которым я втайне восхищалась. Ни лисьей горжетки, из-за которой мы ссорились столько раз. Ни черного вечернего платья от «Эскада». Ничего.
И только в тот момент я осознала всю серьезность положения. Тряпичница Зинка, которая неделями сидела на гречневой каше, чтобы позволить себе лишнюю кофточку, может без сожаления выбросить свою одежду на помойку только в одном случае. Если она решила, что жить дальше не имеет смысла. Вам это покажется смешным – как могут быть взаимосвязаны попытка самоубийства и отсутствие лисьей горжетки? Но вы просто плохо знаете мою соседку Зинаиду. Для нее лисья горжетка – это не просто мех, в который она прячет щеки, если ей холодно. Это символ той жизни, к которой она так стремится. Не символ даже, а ее маленький атрибут. Крошечное доказательство того, что не все потеряно, что эта жизнь еще вполне может для нее, для Зинки, наступить.
И вот теперь горжетки больше нет.
Зинка, Зинка-вредина, которую я иногда убить была готова, но к которой успела привыкнуть, как к собственной родинке, Зинка была на грани нервного срыва. И я знала, как ей помочь.
Я допила кофе, взяла радиотрубку и закрылась с телефоном в ванной, оставив соседку мрачно изучать сакральные тексты. Включила воду – кажется, именно так делали конспираторы из шпионских фильмов. Зинке незачем слышать мой разговор. Впрочем, она не в том расположении духа, чтобы подслушивать под дверью.
Потом я села по-турецки на унитаз и набрала номер Дениса Викторовича Семашкина.
– Варенька! – Он так обрадовался моему голосу, что я мигом позабыла, зачем звоню, и вступила с ним в бессмысленный кокетливый диалог. И только когда наш разговор стал напоминать запись службы «Секс по телефону», я наконец очнулась.
– Денис, я вообще по делу звоню.
– Что такое? Ты уже нашла квартиру?
– Нет еще.
– Жаль. Мне не терпится переехать. Хочу видеть тебя каждое утро, неумытую, растрепанную и в растянутой ночнушке.
– Я не ношу растянутые ночнушки! – рассмеялась я. – Только кружева. А для тебя – неглиже.
– Все женщины проходят путь от кружев до растянутой ночнушки, – философски заметил он.
Тонкое ядовитое жало ревности кольнуло меня в самое сердце. Не хочу, чтобы он сравнивал меня с другими женщинами. Да еще и с теми, кто носит какие-то растянутые ночнушки.
– Да нет, я по другому делу звоню. Я хотела попросить тебя об одном одолжении…
– Деньги кончились? – мгновенно отреагировал он. Уверена, большинство девушек втайне мечтают услышать от любовника именно этот вопрос. Но если бы у меня действительно кончились деньги (что происходит, к сожалению, довольно часто), то Денис был бы последним человеком, к которому я обратилась бы за помощью. Ну не умею я тянуть деньги из мужчин! Может быть, где-нибудь внутри меня просто притаилась маленькая злобная и агрессивная феминистка? Так или иначе, я бы почувствовала себя униженной, если бы мне однажды пришлось сказать: «А кстати, милый, не мог бы ты мне одолжить сотню-другую баксов до лучших времен?»
– Нет. Помнишь, я тебе рассказывала о своей соседке, Зине Карнауховой?
– И что?
– Она модель. Работает в твоем агентстве. Денис, в последнее время у нее совсем нет работы.
– Солнышко, я же этим не занимаюсь, – поскучнел он. – Моя задача контролировать крупные контракты и усиливать международные связи агентства. А кастингами занимаются менеджеры.
– Я все понимаю! Но моя подруга… – Я впервые назвала Зинку подругой и почему-то сама испугалась этого слова. – У нее депрессия. Я уверена, что ты мог бы помочь. Посодействовать, чтобы ее хоть куда-нибудь взяли.
Зачем, зачем я это делаю? Никакая она мне на самом деле не подруга. Если уж на то пошло, у меня вообще нет подруг. Ну что тут поделаешь, если я не верю в институт женской дружбы? Но… Я вспомнила пустой шкаф и склоненную над Библией стриженую голову Зинки.
– Она очень красивая, Денис. Наверняка для нее что-то есть!
Он раздраженно вздохнул:
– Ладно. Пусть завтра в половине десятого зайдет в мой кабинет. Что-нибудь придумаем.
– Она не пойдет, если я ей скажу.
– Я не понимаю, Варвара, что ты от меня-то хочешь?
– Пригласи ее сам, – потухшим голосом попросила я.
– Малыш, не расстраивайся. – Денис почувствовал смену интонации. – Ладно, я скажу своей секретарше, чтобы она позвонила этой Зинаиде.
– Ой, спасибо!
– Но учти, что я это делаю только ради тебя. Так что с тебя три поцелуя и торжественный выход в растянутой ночнушке!
И вот наконец наступил день решающего концерта в «России». Звезды обычно появляются на подобных мероприятиях в сопровождении целой свиты, нам же выделили всего четыре пропуска. Предполагалось, что гримироваться мы должны сами либо воспользоваться услугами «общего» визажиста. Отдельной гримерной нам, разумеется, не досталось.
С гримерной вообще получилась презабавная ситуация – комнатки были поделены с таким расчетом: одно помещение на двоих артистов. Так вот, вторым «артистом», с кем должен был делить гримерную Федоркин, оказалось… кабаре «Калина». В количестве восемнадцати полуголых танцовщиц. Они выступали с танцевальным номером в стиле парижского «Мулен Руж». Так что на бумаге все выглядело тип-топ: «Комната семнадцать Федоркин – Калина». А на самом деле в крошечной комнатенке оказалась целая потная от нервного напряжения толпа.
До сих пор для меня остается загадкой, каким образом Федоркину удалось решить вопрос с Индией и Стасей. Но в оговоренное время она не появилась на станции метро «Китай-город». А одурманенный кокаином Токарев, казалось, даже не заметил ее отсутствия.
– Девочки-красавицы, – хохотал он, – мы прорвемся! Вот увидите! Мы лучшие – йо-хо! – При этих словах он слепил из грязноватого придорожного снега увесистый снежок и запустил им в меня. Попал в лоб. Получилось пребольно, но я благоразумно промолчала.
– Девочки-красавицы, – хохотал он, – мы прорвемся! Вот увидите! Мы лучшие – йо-хо! – При этих словах он слепил из грязноватого придорожного снега увесистый снежок и запустил им в меня. Попал в лоб. Получилось пребольно, но я благоразумно промолчала.
Вилли взглянул на меня и красноречиво улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. И все равно я не понимала, зачем ему все это надо. Так рисковать из-за меня и потратить столько денег. Ведь объективно Индия смотрится на сцене ничуть не хуже.
Когда наша колоритная компания, опоздав всего на десять минут, прибыла в гримерную, выяснилось, что все стулья и столики давно и прочно оккупированы танцовщицами кабаре «Калина». Говорливые, гологрудые, пестро одетые, они умудрялись создавать столько шума, что у меня мгновенно разболелась голова.
– Они хотят, чтобы мы выступали одетыми! – визгливо возмущалась одна. – В лифчиках и, счас умру от смеха, блузах! В блузах, поняли, девочки?
«Девочки» с готовностью расхохотались в ответ. Наверное, это была какая-то их любимая, понятная только им одним, шутка.
– Они говорят, что в зале ветераны войны и дети, – подхватила другая. – И вообще, концерт будут показывать ранним вечером! Что за кретины?
– Кретины! – радостно повторила третья. – Что это за кабаре, если все в блузах? Нас же на смех поднимут!
Танцовщицы были одинаково причесаны и накрашены, поэтому выглядели как близняшки. Они напоминали стаю слетевшихся на падаль горластых альбатросов.
Федоркин с самым скромным видом поставил свой огромный рюкзак на один из свободных стульев.
– Эй, ты! – мгновенно отреагировал один из «альбатросов». – Ты что, не видишь, что на спинке стула висит мое платье?! Это место занято!
– Но должен же я куда-то его положить, – возразил Вилли.
– Это не мое дело! Ты кто вообще такой?
– Меня зовут Виктор Федоркин. – Он произнес это с таким достоинством, даже апломбом, что Наташка подавилась смешком. – Я выступаю во втором отделении. Номер третий.
– Вот и подождал бы второго отделения, – буркнула девица. – Мы-то в первом.
– Прошу прощения. – Вилли вдруг схватил ее за руку и старомодно припал губами к пальчикам с длиннющими ногтями.
«Сейчас альбатрос его порвет», – испугалась я.
Но, как ни странно, «альбатрос» принял ненавязчивое ухаживание нашего Пидоркина благосклонно. Он раскраснелся и даже позволил себе кокетливо прищуриться, взмахнув пластмассовыми ресницами.
– Ладно, пусть баул тут постоит.
– Спасибо. – Вилли поблагодарил ее так сердечно, как будто девица отдала ему не казенный стул, а собственную невинность.
«Да, а невинностью тут и не пахнет», – насмешливо подумала я, глядя, как на ее ярко раскрашенном лице появилась хищная улыбка голодного крокодила. Гримаска была адресована Вилли. Эй, девушка, ты что, не видишь, что он голубой?! Протри глаза. А может, пышные накладные ресницы мешают тебе как следует разглядеть его золотые джинсы и подведенные глаза?
– Может быть, выпьем кофе после концерта? – предложил Федоркин девице.
– Хочешь сказать, что я должна ждать, пока закончится второе отделение? – капризно надула губки танцовщица. – Я, между прочим, девушка занятая.
– Тогда завтра? Я запишу твой телефон?
– Так и быть, – недолго мялся «альбатрос», – пиши.
Федоркин с победным видом пощелкал кнопками мобильного, а девица, одарив его на прощание влажной улыбкой, унеслась приклеивать очередную пару ресниц.
Я не выдержала и тихонько спросила Вилли:
– Ты что, с ума сошел? Зачем тебе это надо?
– Что именно? – удивился он.
– Эта шлюшка. Не думала, что ты такими интересуешься.
– А кем же, как ты думала, я интересуюсь? – спокойно спросил он.
Но я уже и так поняла, какую глупость сморозила. Не могла же я ему в лицо объявить, что мы все считаем его педиком.
– Да так… – замялась я.
– А по-моему, она красивая девушка, – пожал плечами Вилли, – тем более что у меня сейчас никого нет. А вдруг сложится?
– Только боюсь, ты ее даже не узнаешь без макияжа, – ядовито улыбнулась я.
– Что ты, у нее такое интересное лицо. Конечно, узнаю.
Я не стала с ним спорить – в конце концов, каким бы Вилли ни был, но если бы не он, неизвестно, где бы я сейчас находилась. Если ему вздумалось закамуфлировать собственную сексуальную ориентацию, бездарно назначив свидание глупому «альбатросу», то это его личное дело.
До нашего выхода оставалось больше часа, а надеть костюмы заранее мы не могли, поскольку боялись, что у Токарева случится инсульт, когда он увидит приготовленные Жирафиковым лохмотья. Поэтому я решила выйти из гримерки – да и голова от крикливых девиц у меня разболелась. К тому же в коридоре я приметила питьевой автомат и поднос с бутербродами для артистов, и сейчас мой путь лежал именно туда.
Я сразу заметила того мужчину, но не сразу его узнала. Был он молод и некрасив (яйцевидная голова, белесые брови, прыщи на лбу), зато дорого и со вкусом одет. В его руках была огромная корзина с орхидеями – наверное, такая композиция обошлась ему в целое состояние.
– Варвара? – мягко удержал он меня за рукав свитера.
Я удивленно обернулась:
– Ну да.
– Не помните меня? – смущенно улыбнулся он.
– Лицо знакомое, – честно призналась я, – напомните.
– Мы виделись в ночном клубе, недавно…
– Я почти каждый вечер в клубах выступаю, – усмехнулась я, – работа такая.
– Клуб «Сказка фараона», – потупился он, – я извиниться пришел.
Только в тот момент я поняла, что уже несколько минут вежливо улыбаюсь безмозглому сыночку олигарха, из-за которого меня избили всего несколько недель назад. Как я могла сразу его не узнать?! Эти блеклые глазки, эта сальная кожа и перхоть на плечах – не так-то часто встретишь такой экземпляр. Я грубо выдернула руку:
– Мне пора.
– Постойте, я и правда виноват! – Он пошел рядом со мной, подстраиваясь под мой шаг. – Где ваша гримерка?
– А зачем вам знать? Хотите устроить потасовку? Где же ваши телохранители?
– Ну зачем вы так? – Он запустил руку во внутренний карман своего коричневого замшевого пиджака и извлек оттуда толстую пачку долларов. – Во сколько вы оцениваете моральный ущерб?
– В пятнадцать тысяч долларов, – серьезно ответила я.
– Нет проблем, – улыбнулся он, – сейчас дам. Только у меня к вам еще одно деликатное дело…
– Ты что, серьезно? Я же пошутила, придурок! Отстань от меня.
– Я просто хотел попросить телефон вашей подруги… Наташи…
– Что, понравилась?
– Еще бы! – просветлел он.
– Что же ты тогда так с ней поступил?
– Пьяный был, – развел руками дебил. – О, кажется, это она!
Я вскинула голову – по коридору и правда шла Наташка. Она была одета в длинное черное платье – хорошенькая, как картинка!
– Вали отсюда, – сквозь зубы велела я ему, – если посмеешь к ней приблизиться, охрану позову.
Но он меня уже не слушал. Он устремился вперед, держа на вытянутых руках корзину с орхидеями. Я решила не вмешиваться (один раз вмешалась уже, и что из этого вышло?!), но проконтролировать процесс принесения извинений со стороны. Мне не было слышно, о чем Наташка говорит с ним. Но цветы она приняла, да еще и с застенчивой улыбкой. Я досадливо поморщилась – легкомысленная девчонка всегда была падка на дорогие подарки! И откуда в ней такая пугающая практичность, в шестнадцать-то лет! Впрочем, кризис, кажется, миновал, и я решила, что Натка способна разобраться с этим идиотом и без моего участия.
К каким последствиям привела эта встреча, я узнала только через несколько недель, в Новый год.
Тем временем наступил момент, когда ведущий вечера – известный стареющий актер, сияющий загорелой веснушчатой лысиной, фальшивыми часами «Ролекс» и искусственными, чересчур белыми зубами, – объявил:
– А сейчас на нашей сцене начинающий исполнитель, молодой талант! Может быть, кому-то его творчество покажется шокирующим. Но это, наверное, и есть романтика нового поколения! Итак, приветствуем Вилли Федоркина! И его танцевальный ансамбль! Вилли исполнит песню… мммм… Даже не знаю, как сказать…. В общем, «Первый аборт»!
Вилли уверенно вышел на сцену, хотя по сценарию первыми должны были появиться мы с Наташкой. Нам ничего не оставалось, как послушно семенить за ним. Публика, приготовившаяся осчастливить нас вежливыми аплодисментами, ахнула. По залу гулким эхом прошелестел смешок. Наверное, со стороны мы были похожи на французов, позорно покидающих Россию после разгрома двенадцатого года. Себя-то я не видела, но у Вилли и Натки был вид самый что ни на есть дурацкий. Подрисованные синяки Наташку старили. А Вилли они, как ни странно, придали более мужественный вид. Да еще эти лохмотья…
– Вообще-то ведущий ошибся немного, – сказал Вилли в микрофон. Голос у него немного дрожал и периодически срывался на фальцет. – Меня зовут не Вилли, а Виктор. Виктор Федоркин. А моя песня называется не «Первый аборт», а «Первый снег».