Рыжеволосая Женщина - Орхан Памук 11 стр.


По утрам Айше выходила со мной из дому и отправлялась руководить нашей фирмой «Сухраб». Я по вечерам заезжал за ней в офис «Сухраба» в Нишанташи, где народу с каждым месяцем становилось все больше. Мы работали допоздна, а потом, перекусив где-нибудь в ресторане, возвращались домой.

В конце 2011 года я уволился из прежней фирмы и посвятил все свое время «Сухрабу». Теперь я сам целый день контролировал объекты по всему Стамбулу и, пока фирменная машина «Сухраба» под управлением водителя из Самсуна медленно продвигалась по стамбульским пробкам, вел по телефону деловые переговоры. Почти все специалисты по закупкам, прорабы и агенты по недвижимости, с которыми я разговаривал, точно так же, как я, стояли в пробках или, что еще хуже, пропадали где-нибудь в новом районе Стамбула. Город рос с невероятной скоростью.

Иногда я засматривался на нищих, на молодежь, на уличных торговцев, на охранников и думал о том, что теперь я немолод и богат и, что самое главное, привык к этому своему положению. А затем задавался вопросом: «Что еще есть прекрасного в моей жизни, кроме хороших отношений с женой и моего любительского интереса к истории Сухраба и Эдипа?» Я размышлял об отце, звонил жене и старался поверить, что счастлив в городской толпе. Бездетность научила меня быть грустным и смиренным, иногда я представлял себе, что если бы у меня был ребенок, то сейчас ему было бы двадцать лет.

На заработанные деньги мы с Айше накупили дорогой одежды, безделушек, османского антиквариата, старинных рукописей, красивых ковров, роскошной мебели из Италии, но показной достаток счастья нам не приносил. Мы чувствовали себя пустыми и ненастоящими. Хотя наше благосостояние быстро росло, мы по-прежнему ездили на старом «рено мегане», покупая на бóльшую часть заработанных денег в качестве капиталовложения либо новые участки под застройку, либо старые дома в тех районах, где должны были вырасти цены. Когда мы приобретали участки на окраинах города, я чувствовал себя падишахом, который, присоединяя к своей империи все новые государства, пытается забыть, что у него нет наследника. «Сухраб» развивался с такой же стремительностью, как и Стамбул.

Мы повесили в машину спутниковый навигатор и ездили с женой по совершенно незнакомым районам, рассматривая новые места с точки зрения возможности еще более улучшить свое благосостояние. Айше каждый день читала в офисе «Официальный вестник», в котором публиковались судебные решения и объявления об аукционах, а также тщательно следила на сайте газеты «Хюрриет» за публикациями в разделе недвижимости.

Однажды Айше положила передо мной объявление об одном аукционе, условия которого ей очень понравились. Не слишком вчитываясь в объявление, я заглянул в гугл-карты и, увеличив изображение на экране, прочитал слово «Онгёрен». Сердце мое забилось. Но, как опытный убийца, я хранил хладнокровие. Подвигав мышкой по экрану, я приблизился к самому важному городку в моей жизни.

Я смог разглядеть некоторые улицы, но узнал очень мало, потому что в Гугле были написаны официальные названия улиц, а не те, которые употребляли жители Онгёрена тридцать лет назад (например, «улица столовых»). Сначала я нашел на карте вокзал, потом кладбище, потом, предположительно, место нашего участка, но разобрать названия не смог. Да, все было застроено.

– Мурат говорит, здесь пройдет новая дорога и имеется свободный участок с хорошим видом под жилой квартал. Давай в воскресенье заедем туда? – щебетала Айше.

Мурат был тем самым старинным университетским приятелем, который возил меня в Тегеран. Во время бума недвижимости он тоже забросил остальные дела и занялся строительством. Благодаря своим религиозным друзьям в партии власти, он проворачивал дела больше наших, нам же по-дружески помогал, сообщая те места, где поднимутся цены на землю.

Я сказал Айше:

– Отложи сейчас этот участок Онгёрене. Я уверен, что лучший вид там – ночное звездное небо.

33

Тем летом в Стамбуле не хватало воды. Весна прошла без дождей, в водохранилищах запасы были небольшими, и обветшавшие водопроводные трубы давали городу половину обычной нормы. В некоторых кварталах люди прислушивались по ночам к шуму воды в трубах, дожидаясь подходящего часа, чтобы вымыться, а затем наполнить водой ванну. Повсюду шли политические споры и дискуссии по поводу того, где, когда и сколько дадут воды.

В конце лета прошли грозы со шквалистым ветром; некоторые кварталы были залиты селями. Мой отец неожиданно пригласил нас на ужин. Его новая жена прислала Айше приглашение по электронной почте. Я подумал: «Неужели отец не мог написать мне сам?»

Они жили в одном из недавно построенных жилых комплексов на окраинах Сарыйера, обращенных в сторону Черного моря. Дорога туда на машине заняла два часа. Маленькая съемная квартира, из которой виднелось море, казалась старой, словно довоенная. Она была забита вещами отца. Некоторые из них я помнил с детства. Крыша протекала. После первых приличествующих случаю фраз, натянутых шуток и извинений я заметил, что отец мой стар, устал и испытывает денежные проблемы, и это ранило меня.

Человек, которым в детстве я восхищался во всем, внимание которого я старался завоевать, сейчас утратил весь свой блеск, стал медлительным, ссутулился, сгорбился и, что самое плохое, признал свое поражение перед жизнью. Некогда изысканный щеголь сейчас был небрежно одет, не следил за своим здоровьем и отделывался шутками вроде: «Настоящий социалист придает значение не внешности, а содержанию!»

Однако он постоянно заигрывал со своей женой, у которой по-заячьи выступали зубы, но была большая грудь, и выдавал шуточки, намекавшие на их насыщенную сексуальную жизнь. Через короткое время Айше начала им подыгрывать; завязалась беседа про любовь, женитьбу, молодость, про то, как мы живем. Я сидел молча в стороне, у книжного шкафа, в руках у меня был стаканчик ракы, я читал корешки отцовских старых социалистических книг, которые помнил с детства, и одновременно слушал застольную беседу. Когда жена отца сказала, что этим летом они долго сидели без воды, я вспомнил Махмуда-усту.

– Здесь, на холмах Сарыйера, можно дедовскими методами вырыть хороший колодец, – вставил я в какой-то момент. – Нужно по желобку в деревянную опалубку залить бетон.

– А ты-то откуда это знаешь? – спросил отец.

– Летом тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, через год после того, как ты нас бросил, я целый месяц рыл колодец с одним мастером, чтобы заработать на курсы в университет, – сказал я. – Я даже Айше этого не рассказывал.

– Почему? Устыдился рабочей жизни? – спросил отец.

Поддавшись волнению, я попытался рассказать ему, что после того, как я рыл колодец, у меня пробудился интерес к историям о царе Эдипе и о Рустаме с Сухрабом, поведать о книгах, которые читал, о музеях, в которых мы с Айше были, доказать, что у меня есть собственные политические взгляды.

– Эти темы уже давно описал Виттфогель[16], – перебил меня отец. – Но кто его теперь читает? Все давно забыли… Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что в библиотеке одного старого социалиста в Стамбуле стоит его книга?

Я выпил еще стаканчик ракы. Женщины беседовали между собой, а отец молча сидел у стола.

– Отец, – внезапно спросил я, – среди твоих прежних политических знакомых были революционеры-маоисты. Что это была за группа?

– О, я многих из них знаю! – сказал отец. – Среди них и девушек много, – прибавил он с видом школьника.

На мгновение мелькнула мысль, которую я старательно скрывал от себя много лет: отец наверняка прекрасно знал всех, кто играл в труппе Театра Назидательных Историй, и даже, по всей вероятности, видел на сцене революционного театра Рыжеволосую Женщину. Интересно, что он думал по поводу моей первой в жизни женщины?

В какой-то момент, когда мы остались одни, отец спросил меня о матери. Я рассказал ему, что купил матери дом в Гебзе и раз в две недели по воскресеньям мы с Айше ездим к ней на машине. Выслушав это, отец произнес:

– Я очень рад, что твоя мать счастлива, – и сменил тему.

Я выпил, и поэтому на обратном пути машину вела Айше. Когда мы проезжали по Белградскому лесу, мимо лужаек и плотин, я уснул на переднем сиденье, надышавшись прохладного, пахнущего душицей воздуха, в котором разносились голоса цикад.

В руках я держал книжку Виттфогеля «Восточный деспотизм». Но дома не стал листать ее, а полез в компьютер. Там я открыл гугл-карты и приблизился к Онгёрену. Я увидел, что на привокзальной площади есть реклама кондитерской, банка и одной заправки, находившейся на дороге к Стамбулу. Я попытался подробно вспомнить те места и, закрыв глаза, представил, как иду там следом за Рыжеволосой Женщиной.

Если Рыжеволосая Женщина не обманула меня насчет своего возраста, то сейчас ей должно быть шестьдесят лет, как и жене моего отца. Я мог с легкостью представить себе, как отец живет с Рыжеволосой Женщиной в маленькой квартирке с видом на Черное море.

Я запретил себе искать ее. Иногда в рекламе по телевизору я видел какую-нибудь актрису ее возраста, которая рекламировала стиральный порошок или изображала счастливую мать семейства, пользующуюся банковской картой, и задавался вопросом, где она сейчас. Иногда с затуманенной от ракы головой всматривался в экран: не моя ли первая любовь в сериалах про Фатиха, Сулеймана Кануни и Хюррем учит новую наложницу будущего падишаха интриговать в гареме. Иногда мне казалось: один из голосов, озвучивавших по телевизору иностранный сериал, принадлежит Рыжеволосой Женщине, и я пытался вспомнить ее голос, который однажды вечером тридцать лет назад слушал с таким вниманием в желтом театральном шатре Онгёрена.

Однажды на мою почту пришло сообщение о продаже недвижимости в Онгёрене. Сообщение прислал опытный сотрудник «Сухраба», отвечавший за работу с недвижимостью. Неподалеку от участка, на котором мы с Махмудом-устой копали колодец, продавались старый склад и старая мастерская. Не говоря ничего Айше, я написал сотруднику «Сухраба», что проект нам интересен.

34

В тот же вечер жена отца позвонила Айше по мобильному телефону и сказала, что отцу плохо. Мы моментально сели в машину, но смогли доехать только через три с четвертью часа. Увидев, что в окнах их квартиры нет света, я всерьез забеспокоился и, когда жена отца в слезах открыла дверь, в первый момент подумал, что они поссорились. Но как только вошел в квартиру, то сразу понял, что отец умер. Потом кто-то зажег свет. Отец лежал на диване.

Я сразу же начал пить ракы, которую нашел в холодильнике. Пришел врач и написал результат осмотра: отец умер от сердечной недостаточности. Его жена рыдала так громко, что моих всхлипываний даже не было слышно.

35

Отца похоронили на кладбище Ферикёй. У могилы собрались три группы пришедших проститься: впереди заплаканная жена, мы с Айше и родственники, близкие и дальние; затем группа строителей, инженеров и наших партнеров, пришедших скорее из уважения ко мне. За ними – старые друзья отца по политическим кружкам.

Я не хочу вдаваться в подробности похорон, они не имеют отношения к теме. Когда толпа расходилась с кладбища Ферикёй, меня крепко обнял незнакомый человек.

– Я тебя знаю много лет, Джем-бей, – сказал он.

Заметив, что я по-прежнему его не узнаю, он, извинившись, положил мне в карман свою визитку.

Я нашел визитку только две недели спустя, когда вернулся к повседневным делам. Я попытался вспомнить лица людей, встречавшихся мне, чтобы понять, кем может быть этот Сырры Сияхоглу, который жил в Онгёрене и занимался «типографскими изданиями, визитками, приглашениями и рекламой».

Так и не вспомнив Сырры-бея, я отправил ему письмо по электронной почте, указанной на визитке. Я хотел спросить Сырры-бея о прежних жителях Онгёрена, а также выудить у него информацию об участке, который собирался купить.

Мы встретились десять дней спустя в закусочной «Сарай» в Нишанташи, и насколько короткой была эта встреча, настолько же она и потрясла меня.

Сырры-бей знал моего отца, очень уважал его и был счастлив, что пришел на похороны выразить свои чувства. Увидев меня на похоронах, он сразу меня узнал. Ведь я был точной копией отца: машаллах, я был таким же красивым, светлолицым и добрым, как он. Мой отец был большим патриотом и очень самоотверженным человеком. Он пожертвовал себя своей стране. Он делал это от чистого сердца. Он перенес пытки, но никогда не сдавался; сидел в тюрьмах, но от идей своих не отказался. К сожалению, моего отца оклеветали его собственные приятели.

– Что значит – оклеветали, Сырры-бей?

– Джем-бей, я не хочу время нашей встречи тратить на старые политические сплетни и прочие грустные глупости. У меня есть к вам просьба. Ваша компания «Сухраб» интересуется моим скромным участком, но ваши специалисты по недвижимости и инженеры обращаются со мной несправедливо. Вы – сын отца, который не терпел несправедливости, и я подумал, что вам нужно об этом знать.

Оказывается, ему не заплатили по установленной цене, как платили всем, потому что на его участке обнаружились совладельцы, претендовавшие на долю, а он был уверен, что участок принадлежит только ему.

– Сырры-бей, я могу узнать кадастровый номер вашего участка?

– Я даже принес ксерокопию свидетельства о праве собственности. Но, пожалуйста, не делайте ложных выводов, узнав о совладельцах.

Взяв копию, я попытался рассмотреть план участка и, задумавшись, проговорил:

– Видите ли, Сырры-бей, я ведь тоже был в Онгёрене очень давно. Я немного знаю те места.

– Конечно, Джем-бей. Вы еще приходили к нам в театр. В тот месяц Тургай-бей с женой жили у меня в квартире, выходившей окнами в сад, а родители Тургай-бея – в квартире на верхнем этаже.

Так это был тот самый мастер по вывескам, в доме которого я занимался любовью с Рыжеволосой Женщиной! Именно его жена, открыв дверь, сообщила мне, что актеры уехали. Почему я сразу не догадался?

– Вы копали с Махмудом-устой колодец, – сказал он. – Мой участок находится рядом с вашим колодцем. Когда Махмуд-уста, спасибо ему, нашел воду, там вскоре все застроили коммерсанты. Я толком ничего не зарабатывал в мастерской вывесками, но через год-два года мы с женой, насобирав денег, тоже купили землю. Сейчас этот участок – все для моей семьи.

Так я узнал, что с Махмудом-устой ничего не произошло, оказывается, он продолжал и дальше копать колодцы. Чтобы успокоиться, я принялся рассматривать посетителей закусочной: студентов, женщин, мужчин в галстуках, но все мои мысли были в прошлом.

Почему я тридцать лет верил, что мог нечаянно убить Махмуда-усту ведром?

Конечно же, потому, что читал об Эдипе и поверил в ту историю.

В действительности Махмуд-уста остался жив, нашел воду, и Хайри-бей осыпал его подарками и новыми заказами. Так как мастер сильно повредил левое плечо из-за того, что на него с большой высоты упало ведро, все проявляли к нему особую почтительность. Хайри-бей заказал Махмуду-усте вырыть еще два новых колодца, соединить их и сделать цистерны. А потом и другие владельцы фабрик и различных мастерских заказали Махмуду-усте строительство цистерн и рытье колодцев. В конце концов мастер поселился в Онгёрене. Он умер несколько лет тому назад.

Сырры-бей сказал, что Махмуда-усту похоронили на том самом кладбище по дороге к холму. На похоронный намаз пришли все в Онгёрене – его подмастерья, мастера, фабриканты.

– Я любил Махмуда-усту как отца, – сказал я.

По ответному взгляду Сырры-бея я понял, что ему кое-что известно. Но я также чувствовал, что Сырры-бей не хочет раздувать эту историю, так как теперь ему была нужна моя помощь.

Как Махмуд-уста сумел выбраться из колодца? Я испытывал огромное желание выспросить все и задать вопросы о Рыжеволосой Женщине, но сдерживался.

– Махмуд-уста всегда говорил о вас, что вы были самым образованным его учеником, – заметил Сырры-бей, явно желая сказать что-то хорошее.

Наверное, Махмуд-уста добавлял к этим словам нечто вроде знаменитой поговорки «Бойся ученого» и, конечно, был прав. Ведь я был виноват в том, что он повредил плечо.

Сырры-бей не знал, что именно в его доме я провел первую ночь с женщиной. Так и не задав вопроса о том, что меня беспокоило, а просто продолжая слушать его, я узнал следующее. Сырры-бей с женой давно уже переехали из дома на привокзальной площади. Тот дом с большими окнами был снесен, а на его месте построили торговый центр. Теперь там собиралась молодежь. Если я захочу своими глазами посмотреть на участок и приеду в Онгёрен, Сырры-бей обязательно пригласит меня к себе домой на ужин. Он давно оставил движение маоистов, но с друзьями не порвал. Он изредка покупал газету «Революционная родина», но уже не читал ее с таким вниманием, как прежде.

– Если бы они, вместо того чтобы заниматься американским империализмом, писали о мошенничестве и обмане при строительстве домов, было бы лучше, – сказал он.

Была ли в этих его последних словах угроза?

– Сырры-бей, я прикажу своим сотрудникам, чтобы они не допускали к вам несправедливости. Но у меня есть одна просьба. Расскажите, пожалуйста, о клевете на моего отца, про которую вы упоминали.

Сырры-бей рассказал. Дело в том, что у старых добрых марксистов-социалистов, а уж в особенности у приезжих из Анатолии, были сильны пережитки феодализма. Им не нравилось, когда в партийных ячейках возникали любовные отношения между парнями и девушками. Руководители ячеек не позволяли таких вещей, потому что они вели к ревности и ссорам. И любовная история моего отца в одной из таких ячеек закончилась скандалом.

– Девушка была очень красивая, и на нее, кроме твоего отца, запал один человек из редакции «Революционной родины», – сказал Сырры-бей.

Поэтому отец в конце концов был вынужден уйти из той ячейки и присоединиться к другой. Товарищ, который положил глаз на девушку, на ней женился. Затем, когда он был убит жандармами, молодая вдова вышла замуж за его брата. Отец вскоре совершил умный поступок – женился на моей матери, и родился я. Сырры-бей надеется, что эти старые истории, иншаллах, не расстроили меня, ведь отца уже нет в живых.

Назад Дальше