Проходя по «улице столовых», я не увидел ни солдат, ни жандармов, стерегущих их, хотя был выходной день. Я не увидел ни скобяную лавку, ни мастерскую кузнеца, ни бакалею, в которой Махмуд-уста каждый вечер покупал сигареты. Все двух– или трехэтажные дома, стоявшие некогда в садах, были снесены, а на их месте высились похожие один на другой пяти-, шестиэтажные блоки.
Наконец я убедился в том, что слишком большое значение придавал возвращению в Онгёрен. На месте прежнего городка высился обычный бетонный квартал Стамбула, утыканный высокими бетонными зданиями. Я заглянул к Сырры Сияхоглу, где выпил вместе с супругами чаю. Наконец в условленное место подошли Неджати-бей и прочие руководители отделов «Сухраба». Когда мы поднимались к холму мимо кладбища, на котором покоился Махмуд-уста, я окончательно пришел к выводу – обо мне в Онгёрене забыли все, кроме тех, кто занимался недвижимостью и строительством, и бояться особенно нечего. Наш участок наверху холма, который тридцать лет назад представлял собой пустырь, теперь до отказа заполнился складами, мастерскими, заправками, шести-, семиэтажными жилыми домами, на нижних этажах которых располагались закусочные, кебабочные и супермаркеты. Я так и не смог понять, где именно мы с мастером рыли колодец.
Трудолюбивые работники «Сухраба» провели меня в зал, который они арендовали для общественных слушаний и обеда. Я пытался сообразить, в какой части холма мы находимся и в какой стороне сейчас казармы. Наш колодец должен был быть на расстоянии полукилометра от казарм. Мне хотелось оставить все дела и пойти туда.
Так как четырехполосная трасса, связывающая Онгёрен с аэропортом и окружной дорогой через Босфорский мост, подходила к прежнему Онгёрену не со стороны вокзала, а со стороны колодца, стоимость участков и квартир на нашем холме возросла. Большинство людей, принявших участие в общественных слушаниях, были не жителями Онгёрена, а недавно разбогатевшими людьми, собиравшимися обзавестись квартирой в этом быстро развивавшемся районе. Я не мог понять из-за беспокойства, охватившего меня, проявили ли они интерес к макетам, которые им показывали работники «Сухраба», к видам с верхних этажей, к размеру бассейнов и детских площадок. Мои работники привели на собрание две семейные пары, купившие квартиры в новых домах, построенных «Сухрабом» в Бёйкозе и Картале, чтобы те поделились своим восторгом с нашими будущими клиентами. В толпе находились люди, которые просто пришли послушать рассказы на тему «Образ жизни от компании „Сухраб“», иными словами, поразвлечься.
Я никого не извещал о своем прибытии, но прежние жители Онгёрена меня все-таки ждали. Я произнес краткую речь. Я рассказал, что в юности приехал в этот прекрасный район Стамбула вместе с моим мастером, чтобы рыть колодец. Я с уважением вспоминал в своей речи Махмуда-усту, который нашел здесь воду и благодаря усилиям которого сюда пришли промышленность, торговля и новые жители. Дома от компании «Сухраб» являются продолжением роста в развитии цивилизации, случившегося в Онгёрене тридцать лет назад, с появлением Махмуда-усты.
Как и во время прежних выступлений, мне задавали множество вопросов. Прозвучал вопрос по поводу условий оплаты, на который ответил работник, занимающийся рекламной кампанией. Я заметил, что одна пожилая женщина настойчиво тянет руку. Сердце мое забилось.
Это была Рыжеволосая Женщина. Наши взгляды встретились. Она старалась выглядеть дружелюбной и мило улыбалась. Я дал ей слово.
– Мы давно следим за успехами «Сухраба», Джем-бей, – сказала она. – Мы ждем от вас, что в одном из этих зданий вы устроите театр.
Несколько человек зааплодировали. Но я не видел никого, кто проявил бы особенный интерес ко мне и Рыжеволосой Женщине, усмотрев в ее словах скрытый смысл или намек.
После вопросов присутствовавшие стали осматривать макеты, и мы с Женщиной подошли друг к другу.
Я видел ее впервые за тридцать лет. Она не выглядела усталой или сердитой. Она была спокойной или, по крайней мере, хотела такой казаться.
– Надеюсь, я не удивила вас, Джем-бей, своим появлением. Мы пытаемся создать театральную труппу из молодых людей, которые являются друзьями моего сына. Я бы хотела их познакомить с вами. Никто не говорил, что вы приедете, но я была уверена, что вас сегодня здесь увижу.
– А Энвер-бея нет?
– Нет.
Неджати-бей усадил нас с Рыжеволосой Женщиной за столик в скрытый от посторонних глаз уголок, заказал чая и оставил одних.
– Джем-бей, я многие годы не знала, кто является отцом моего сына Энвера – вы или Тургай. Если бы я пошла в суд, то ничего не смогла бы доказать, но только бы всех расстроила, а вас и себя – опозорила. Вы прекрасно знаете, что такого намерения у меня не было.
Я слушал каждое слово Рыжеволосой Женщины, затаив дыхание. Ее руки опять совершали быстрые движения; ее наряд был такого же темно-синего цвета, как и тогда; ее лицо было таким же ухоженным.
– Конечно же, я ни одному из вас не дала понять, что сомневаюсь относительно отцовства ребенка, – продолжала она. – Тургай и так обращался со мной и с моим сыном плохо, потому что прежде я была замужем за его старшим братом. После того как мы разошлись и Тургай скончался, мне было очень сложно рассказать Энверу, что его биологическим отцом на самом деле может быть такой успешный и блестящий человек, как вы, и убедить сына открыть судебное дело. В конце концов дело он открыл, но из-за этого мы с ним сильно поссорились. Энвер еще не очень успешен в жизни, но он творческий человек. Он пишет стихи.
– Я читал их. Стихи очень хорошие, но идеи тех журналов, в которых они опубликованы, я не признаю. Очень жаль, что в журналах нет фотографий молодого поэта.
– Ах, конечно, я вам отправлю фотографию нашего сына, – сказала Рыжеволосая Женщина. – Сегодня он шлет стихи в религиозные журналы, а завтра будет писать об армии и флаге… Он очень гордый и упрямый. Ему нужен сильный отец, который направит его. Энвер непременно познакомится с вами и вас полюбит. Я сегодня приглашала его сюда, но он не пришел. Я сумела пробудить интерес к театру у тех молодых людей, которые собрались здесь. По воскресеньям мы встречаемся в Стамбуле и ходим в театр.
40Устроить после общественных слушаний в свадебном зале ужин с алкогольными напитками было идеей работников отдела рекламы. Ужин организовывала закусочная «Куртулуш», которая все еще работала на «улице столовых». Когда я разговаривал с ее пожилым владельцем о том, что было в Онгёрене тридцать лет назад, я вспомнил, что однажды вечером мы сидели вместе с ним и Рыжеволосой Женщиной в «Куртулуше» за одним столом. За ужином я решил держаться подальше от Рыжеволосой Женщины и ее молодых театралов и как можно быстрее вернуться в Стамбул. Единственным моим желанием было перед отъездом увидеть колодец, который мы рыли с Махмудом-устой. Неджати-бей сказал, что желание легко исполнимо, однако вместо того, чтобы позвать в качестве сопровождающего кого-нибудь из старых жителей Онгёрена, он направился к Рыжеволосой Женщине.
– Серхат самый умный и самый зрелый из моих друзей – любителей театра, – сказала Рыжеволосая Женщина, подведя ко мне молодого человека. – Он мечтает однажды сыграть в Онгёрене пьесу Софокла.
– Откуда вы знаете, где был колодец? – спросил я Серхат-бея.
– После того как там появилась вода, этот колодец стал очень известным местом, – сказал Серхат-бей. – Махмуд-уста любил нам рассказывать истории о колодцах и старинные сказки.
– Вы помните эти сказки сейчас?
– Почти все помню.
– Садитесь рядом со мной, Серхат-бей, – сказал я. – Мы еще немного выпьем, затем незаметно покинем зал, и вы покажете мне колодец.
– Конечно.
Передо мной стояли ракы, белый сыр, а за другим концом стола сидела Рыжеволосая Женщина. За тридцать лет я научился любить ракы, как мой отец. Я наполнял стакан молодого человека, сидевшего рядом со мной, сам быстро пил и старался не смотреть в сторону Рыжеволосой Женщины и молодых театралов.
В какой-то момент я спросил вежливого Серхат-бея, какую из историй Махмуда-усты он лучше всего помнит.
– Лучше всего я помню историю о воине Рустаме, который, сам того не зная, убил своего сына, – сказал внимательный Серхат-бей.
Да, конечно, мастер ходил в театральный шатер раньше меня. Кроме того, эту историю могла рассказать ему Рыжеволосая Женщина. Может быть, он знал ее с рождения.
– А почему вы запомнили именно историю о Рустаме? Из-за того, что вам было страшно?
– Махмуд-уста не был моим отцом, – сказал сообразительный Серхат-бей. – И с чего бы мне бояться?
– Однажды летом тридцать лет назад я начал считать Махмуда-усту своим отцом, – сказал я. – Мой отец меня бросил. Какие у вас отношения с вашим отцом?
– Отдаленные, – сказал Серхат-бей, глядя перед собой.
Может быть, он хотел вернуться к Рыжеволосой Женщине и своим друзьям-театралам? Может быть, я слишком много вопросов задавал этому юноше? В зале стоял непрестанный гул голосов, который бывает на встречах земляков и в барах после матча.
– Однажды летом тридцать лет назад я начал считать Махмуда-усту своим отцом, – сказал я. – Мой отец меня бросил. Какие у вас отношения с вашим отцом?
– Отдаленные, – сказал Серхат-бей, глядя перед собой.
Может быть, он хотел вернуться к Рыжеволосой Женщине и своим друзьям-театралам? Может быть, я слишком много вопросов задавал этому юноше? В зале стоял непрестанный гул голосов, который бывает на встречах земляков и в барах после матча.
– Как ты познакомился с Махмудом-устой?
– Он собирал вокруг себя детей и рассказывал истории. Я сам пошел к нему домой. Правда, испугался, когда впервые увидел его сломанное плечо.
– Я боялся историй Махмуда-усты, – пробормотал я, – в конце концов его истории становились реальностью.
– Что значит – становились реальностью? – спросил Серхат.
– Все, что было в рассказах Махмуда-усты, потом случилось со мной в жизни. А еще я боялся колодца Махмуда-усты. В конце концов я не выдержал и убежал от него. Ты знал об этой истории?
– Знал, – сказал он, пряча от меня глаза.
– Откуда?
– Мне рассказал об этом сын Гюльджихан-ханым Энвер. Он работает здесь бухгалтером. Махмуд-уста был ему как отец. Они долгое время были очень близки.
– А этот Энвер-бей сегодня был здесь?
– Нет. Он не собирался сюда приходить.
– Почему?
41Я долго думал, почему мой сын не пришел сюда. Я рассердился на него. В то же время я чувствовал, что мой гнев может быть несправедлив, и хотел увидеть сына, а к тому же мне хотелось как можно скорее уехать из Онгёрена.
– Серхат-бей, пока не поздно, покажите мне этот наш колодец, – попросил я.
– Конечно.
Он поднялся и вышел. Рыжеволосая Женщина внимательно следила за мной с другого края стола. Я сделал еще несколько глотков ракы, съел кусочек брынзы и, выйдя на улицу, в начале темного подъема увидел Серхата.
Мы с моим провожатым молча шли мимо теней, темных закоулков и воспоминаний. Я никак не мог понять, в какой стороне холма находится дорога, по которой мы поднимались, и в какой стороне колодец, и винил во всем свою затуманенную ракы голову.
Мы шли вдоль некрашеного забора, мимо сада с бетонными дорожками, деревья которого окрасились в розовый цвет из-за света неоновых вывесок, мимо какого-то склада. Увидев в темной витрине парикмахерской наши с моим провожатым тени, я заметил, что мы с ним одного роста.
– Как давно вы знаете Энвер-бея? – спросил я у театрала-любителя.
– С тех самых пор, как я знаю себя. Я коренной житель Онгёрена.
– Что он за человек?
– Почему вы спрашиваете?
– Я знал его отца, Тургай-бея, – сказал я. – Тридцать лет назад они тоже были здесь.
– По-моему, самая большая проблема Энвера не его отец, а его отсутствие, – сказал смышленый Серхат. – Он необычный человек, этот наш Энвер.
– Я тоже рос без отца, но не могу сказать, что чем-то отличаюсь от других, – сказал я.
Серхат за словом в карман не лез:
– Конечно же, вы не такой, как все, потому что вы богатый. Наверное, Энвер заботится о том, чтобы не стать таким богатым, как вы.
Может быть, умница Серхат пытался сказать мне, что Энвер беден и поэтому с ним так сложно? Или же Энверу не нравятся такие люди, как я, которые в жизни думают только о том, чтобы заработать деньги, и поэтому он не пришел сегодня на собрание?
Я переваривал в голове второй вариант и неожиданно увидел, что мы приблизились к заветному месту. Вновь колючки и сорняки, которые были здесь тридцать лет назад, только сейчас они торчали по краям асфальтовой дороги.
Интересно, рассказывала ли Рыжеволосая Женщина нашему сыну Энверу о том, что его дед, то есть мой отец, был романтическим идеалистом, который за свои политические воззрения сидел в тюрьме? Сердце мне жгло предположение, что она представляла и отца своего сына, и его деда плохими и поверхностными людьми. Я сердился на сообразительного Серхата-эфенди, который заставил меня все это переживать.
– Вот! – выпалил я. – Последний поворот перед нашим колодцем.
– В самом деле? – спросил внимательный Серхат. – Какая случайность! Ведь здесь находится и дом, где одно время жил Махмуд-уста.
Он указал на склад, фабрику и группу домов, очертания которых терялись во тьме. Я заметил в стороне старое ореховое дерево, под которым я некогда дремал после полудня. Оно разрослось за тридцать лет и оказалось за забором одной из фабрик. Между тем в том направлении, куда я смотрел, загорелись бледные огни в окнах сохранившейся с прежних времен лачуги.
– Махмуд-уста долго жил здесь с семьей, – сказал Серхат. – Энвер с Гюльджихан-ханым часто приходили к нему на праздники. Я познакомился с Энвером в саду Махмуда-усты.
Меня забеспокоило, что парень опять говорил об Энвере.
– Махмуд-уста в этом доме рассказал нам историю из священного Корана о принце, который бросил своего отца в колодце на смерть, – не унимался Серхат-бей.
– Такой истории нет ни в Коране, ни в «Шахнаме», – сказал я.
– Откуда вам знать? – спросил Серхат. – Вы что, верующий человек, читаете Коран?
Я понял по его агрессивному тону, что юноша находится под большим влиянием моего сына Энвера.
– Я любил Махмуда-усту. Тем летом он заменил мне отца, – сказал я.
– Если хотите, я покажу вам дом Энвера, – сказал мой провожатый.
Мы свернули в боковую улицу. Проходя мимо жилых домов, у входных дверей которых не горело ни одного фонаря; мимо тут и там припаркованных фургончиков и мини-автобусов; мимо маленькой клиники «первой помощи» и аптеки; мимо гаража и складов, в дверях которых курили хмурые охранники, я изумился тому, как все это сумело уместиться на нашем холме.
– Вот здесь дом Энвера, – сказал Серхат. – Его окна на втором этаже слева.
Я почувствовал, что не смогу сдержать охватившее меня желание увидеть сына и желание дружить с ним.
– У Энвер-бея горит свет, – сказал я со спокойствием пьяного человека. – Пойдем позвоним ему.
– Если у него горит свет, это не означает, что он дома, – сказал проницательный Серхат. – Энвер избрал в жизни одиночество. Когда он по вечерам выходит на улицу, он всегда оставляет включенным свет, чтобы и воры, и злые люди видели, что дома кто-то есть, и чтобы, когда он вернется домой, не чувствовать, как он одинок.
– Очевидно, вы хорошо знаете своего приятеля. Если Энвер увидит вас сейчас, то не удивится.
– Никогда не известно, что от Энвера ждать.
Я пошел прямо к двери.
– С чего ему быть одиноким? – сказал я. – Ведь у него есть мать, которая так его любит, близкие друзья вроде вас…
– Нет, он ни с кем не сближается…
– Из-за того, что вырос без отца?
– Может быть. Но вы все же хорошенько подумайте, прежде чем позвонить, – сказал предусмотрительный приятель моего сына.
Я не обращал на него внимания и быстро читал имена над дверными звонками. В какой-то момент я застыл, словно очарованный.
Кв. 6. ЭНВЕР ЙЕНИЭР
(Частный бухгалтер)
Я три раза нажал на звонок.
– Если он дома, то откроет, – сказал Серхат.
Но никто не открыл. Я подумал, что мой сын дома, что он знает о том, что я пришел сюда его увидеть, но из упрямства не открывает мне, и раздражался и на него, и на Серхата.
– Почему вы так хотите увидеть Энвер-бея? – спросил любопытный Серхат.
– Покажи мне колодец, я не хочу больше здесь задерживаться, – попросил я. И подумал, что могу сюда приехать в другой день, втайне ото всех, чтобы увидеть сына.
– Если ты вырос без отца, то тебе не ведомо, что у мира есть центр и границы, и думаешь, что можешь делать все, – процитировал кого-то Серхат. – Но через какое-то время ты уже не знаешь, что делать, пытаешься найти в мире какой-то смысл, какой-то центр, а потом начинаешь искать человека, который сумеет сказать тебе «нет».
Я не отвечал ему, потому что чувствовал, что мы приближаемся к нашему колодцу и что мои многолетние поиски подошли к концу.
42– Ваш колодец вот здесь, за воротами, – сказал Серхат и внимательно посмотрел мне в глаза.
Мы стояли перед ржавыми воротами какой-то фабрики.
– После смерти Хайри-бея его сын перенес прачечные и красильные вместе со швейными мастерскими в Бангладеш, и производство здесь полностью остановилось. Сын Хайри-бея уже пять лет использует это место под склад, но, конечно же, планирует договориться с застройщиком вроде вас и понастроить высотных жилых домов.
– Я приехал сюда не ради новой стройки, а ради своих воспоминаний.
Когда Серхат пошел к будке охранника, я засмотрелся на вывеску из плексигласа на некрашеном заборе, на которой было написано: «ЗАО АЗИМ ТЕКСТИЛЬ». Единственным доказательством существования здесь когда-то участка Хайри-бея были близкие звезды, смотревшие со своих обычных мест.
Я услышал гневный лай собаки. Серхат вернулся.
– Охранника нет на месте, – сказал он. – Сейчас он придет.
– Мы уже сильно задержались.