Рыжеволосая Женщина - Орхан Памук 8 стр.


– Уста, я больше не полезу вниз.

– Я сам буду решать.

– Конечно сам, уста, – ответил я, тут же устыдившись своего страха.

– Молодец. Если бы ты с первых дней вел себя так, мы бы уже давно нашли воду.

– Уста, я с первых дней веду себя недостойно. Но разве я виноват в том, что нет воды?

Подняв брови, он пытался придать лицу подозрительное выражение. Я увидел, что мои слова ему не понравились.

– Дорогой уста, я не забуду тебя до конца своих дней. Работа рядом с тобой стала для меня школой жизни. Но давай уже оставим этот колодец, пожалуйста. Дай я поцелую тебе руку.

Руки Махмуд-уста мне не протянул.

– Больше никогда не смей говорить так. Ты понял?

– Понял.

– А сейчас опусти-ка вниз своего мастера. До обеда остается больше часа. Сегодня мы сделаем длинный перерыв. Ты ляжешь под орехом, хорошенько выспишься и отдохнешь.

– Награди тебя Аллах, уста.

– Давай крути.

Я крутил лебедку, мастер постепенно скрылся из виду в колодце.

Я старался высыпать ведро побыстрее, прислушивался к едва доносившемуся голосу мастера и прикладывал все силы к тому, чтобы быстрее вращать лебедку. Пот тек с меня градом, я еще успевал время от времени бегать к палатке и пить из бутылки воду. Когда я готов был уже упасть от усталости, перед моими глазами вновь возник образ Рыжеволосой Женщины, цвет ее кожи, ее тело.

Любопытная бабочка с белыми крыльями пролетела радостно и беспечно мимо нашей палатки, мимо лебедки и скрылась из виду.

Глядя вслед бабочке, я подумал, что во время обеденного перерыва быстренько сбегаю в Онгёрен повидать Рыжеволосую Женщину. Мне хотелось расспросить ее о Махмуде-усте. Я запер лебедку распоркой, чтобы та не вертелась. Когда я держал поднятое ведро за ручку и тянул его к краю, я услышал, что Махмуд-уста опять что-то кричит снизу.

Мои уставшие руки уже привычно пристраивали полное ведро на краю колодца – неожиданно ручка выскользнула из потных пальцев, ведро покачнулось и упало вниз.

Я замер в ужасе.

– Устааааа! – в следующее мгновение заорал я.

Послышался крик, а затем воцарилась тишина. Тот крик я не забуду никогда.

Я отпрянул. Из колодца больше не доносилось ни звука, и я не мог заставить себя подойти к его краю. Может быть, это был вовсе не крик, просто Махмуд-уста выругался?

Казалось, мир смолк. У меня дрожали колени. Я не мог решить, что делать.

Огромный шершень сначала покружился вокруг лебедки, затем подлетел к отверстию колодца, заглянул внутрь и тут же исчез.

Я бросился в палатку. Снял с себя мокрые от пота штаны и рубашку. Переоделся. Я почувствовал, что дрожу, немного поплакал, но заставил себя замолчать. Если я буду реветь при Рыжеволосой Женщине, мне будет стыдно. Она обязательно придет на помощь. А может быть, подсобит и Тургай. Может быть, они позовут военных, или кого-то из мэрии, или пожарных.

Я бежал напрямик через поля в Онгёрен. Цикады смолкали в выгоревшей траве, когда я пробегал мимо них. Когда я несся мимо кладбища, то, повинуясь странному внутреннему голосу, повернулся и увидел, что вдалеке над Стамбулом сгущаются черные грозовые тучи.

Если Махмуд-уста ранен, если он теряет кровь, нужно успеть. Но я не знал, к кому обратиться.

Вбежав в городок, я сразу направился к дому, в котором жили Рыжеволосая Женщина с Тургаем. Дверь квартиры на первом этаже открыла тощая дама средних лет – судя по всему, жена маоиста, изготовителя вывесок.

– Они уехали, – сообщила она, хотя я еще не успел даже толком задать вопрос, и дверь дома, в котором я впервые в жизни провел ночь с возлюбленной, закрылась перед моим лицом.

Задыхаясь, я метался по площади. В кофейне «Румелия» никого, зато на почте толпилось много солдат, ожидавших телефонных переговоров.

На месте шатра Театра Назидательных Историй остались лишь обрывки билетов и колышки.

Не соображая, что делаю, я бросился бегом из Онгёрена обратно к проклятому колодцу. Медленно собиралась гроза. С моего лба, шеи ручьями тек пот. На кладбище, деревья которого по ночам раскачивались от прохладного ветра, сейчас стояла адская духота. Среди надгробных камней паслось несколько довольных жизнью баранов.

Возле участка я окончательно выдохся и пошел шагом. Я очень хорошо понимал – то, что я предприму в ближайшие полчаса, определит всю мою будущую жизнь, но я не мог решить, что же мне делать. Я был не в состоянии размышлять, что с Махмудом-устой: потерял ли он сознание, ранен ли он, умер ли он. Может быть, все произошло из-за сильной июльской жары? Солнце светило прямо мне в макушку, обжигая затылок.

Я очень хотел услышать голос Махмуда-усты и его стоны. Но у колодца стояла гробовая тишина. Слышен был только треск цикад. Я заметил двух ящериц, бежавших по лебедке. Сделал шаг по направлению к колодцу. Потом мне стало страшно. Подойти ближе и посмотреть вниз я не смог. Мне казалось, что если бы я посмотрел, то ослеп бы.

«Аллах Всемогущий, смилуйся надо мной!» Что мне следовало делать?

Вернувшись в палатку, я вновь заплакал. Сразу бросились в глаза чайник Махмуда-усты, старая газета, которую он читал сто раз, голубые резиновые шлепанцы мастера, перевязанные скотчем, ремень от штанов, которые надевал мастер, когда ходил в город, его будильник…

Руки сами собой принялись собирать вещи. У меня не заняло и трех минут запихать в старый чемодан все, что я привез с собой, и даже кеды, которые я так ни разу и не надел.

Если останусь здесь, то меня арестуют по меньшей мере за то, что я причинил смерть по неосторожности. Долгие годы будет идти судебное разбирательство, и тогда – какие там курсы, какой университет! Вся моя жизнь пойдет под откос – и, пока я буду сидеть в тюрьме для несовершеннолетних, мать умрет от горя.

Я молил Аллаха, чтобы Махмуд-уста остался жив. Я вновь подошел к колодцу, чтобы услышать голос мастера или его стон. Но колодец молчал.

Когда до стамбульского поезда оставалось совсем немного времени, я вышел из палатки, сжимая в руках чемодан отца, и, не оглядываясь, побежал в Онгёрен. Я знал, что если обернусь, то из глаз снова хлынут слезы. Черные грозовые тучи окончательно сгустились над городом, и от них все приобрело пугающий сизый цвет.

Здание вокзала было заполнено крестьянами, приезжавшими на выходные, и военными. В окружении корзин, мешков, коробок крестьяне и солдаты ожидали опаздывающий поезд. Я решил, что когда сяду в вагон, то сразу же займу место слева у окна и буду смотреть в сторону участка – туда, где мы рыли колодец с Махмудом-устой. Я уже целый месяц представлял, что сяду именно с левой стороны вагона, когда в один прекрасный день поеду в Стамбул с деньгами и подарками от Хайри-бея за то, что в колодце появилась вода. Но сейчас я был беглецом, невольным виновником катастрофы.

Пока не пришел поезд, я внимательно всматривался в лицо каждого, кто входил в здание вокзала. Вероятно, именно этим поездом в Стамбул возвратились Рыжеволосая Женщина и ее театральная труппа. Когда поезд наконец подошел к перрону, я бросил последний взгляд на площадь и Онгёрен и торопливо поднялся в вагон.

Часть II

22

Все, что я увидел из окна – кладбище возле дороги, кипарисы, наш участок с колодцем, – превратилось в картину, которую я уже не забуду никогда: казалось, то место вот-вот растворится в темноте. Вдалеке прозмеилась молния. Прежде чем донесся звук грома, все скрылось из виду – колодец, участок, словом, все. Меня охватило чувство свободы.

Стамбульский экспресс проезжал мимо старых заводов, складов, пустырей, мечетей, кофеен и мастерских.

На станции Сиркеджи я сошел с него и сел на автомобильный паром в Харем. Паром никак не мог отчалить; все смешалось – водители, семьи, плаксивые дети, миски со сладким йогуртом, доносившийся шум моторов с автомобильной палубы… Я чувствовал себя дикарем, который вернулся в цивилизацию. Я сидел не двигаясь и смотрел сквозь покрытое каплями дождя стекло, как по обеим сторонам Босфора медленно проплывает Стамбул. Я пытался разглядеть вдалеке Бешикташ за дворцом Долмабахче и высокий жилой дом напротив здания курсов.

Прежде чем сесть на автобус, в одной закусочной я купил упаковку салфеток и вытер лицо. Я много часов ничего не ел, но мне даже в голову не приходило купить чурек или сэндвич с донером. Вот, оказывается, как чувствует себя убийца.

Я сел на автобус в Гебзе в три часа. Я очень волновался из-за того, что скоро увижу маму, согрелся в лучах солнца, светившего прямо на меня, и тут же уснул.

Мама нисколько не изменилась. Сначала она немного поплакала, а затем принялась готовить обед, радостно болтая и рассказывая, что на самом деле очень довольна жизнью в Гебзе. Потом она сказала, что у нее не было никаких трудностей, кроме того, что она беспокоилась за меня и скучала, и вновь расплакалась. Мы обнялись еще раз.

– Как ты вырос за этот месяц, какие у тебя большие руки! – сказала мать. – Ты повзрослел, стал совсем мужчиной. Хочешь, я, как раньше, нарежу тебе помидоров в салат?

Я долго бродил по холмам в окрестностях Гебзе, издали глядя на Стамбул. Иногда мне казалось, что я вижу участок, похожий на наш, и волновался, будто мне предстояло встретиться с Махмудом-устой.

Я не сказал матери и о том, что спускался в колодец. Так как я был рядом с ней живым и здоровым, в этих подробностях уже не было никакой необходимости.

Мы не говорили об отце. Я понимал, что он не звонит матери. Но почему он не пытался разыскать меня?

Часто у меня перед глазами вставала одна и та же картина: Махмуд-уста спускается в колодец. Я верил, что он все еще терпеливо продолжает его рыть, совсем как фруктовый червь, который прогрызает насквозь огромный апельсин.

На деньги матери на рынке в Гебзе мы купили новый телевизор и будильник. А деньги, которые я скопил у Махмуда-усты, я положил в банк. Три дня подряд я отсыпался дома. Мне снился Махмуд-уста и какие-то злые люди, которые охотились за мной, но в Гебзе меня никто не искал; никто меня не преследовал. На четвертый день я поехал в Стамбул, записался в Бешикташе на подготовительные курсы в университет и со всей серьезностью приступил к занятиям.

Когда я оставался один, у меня не выходили из головы мастер и колодец. Я был счастлив, когда разыскал в Бешикташе своих прежних приятелей по школе и по кварталу: мы стали дружить, как и прежде. Пару-тройку раз мы ходили в пивнушки на рынке. Но я стеснялся курить и пить ракы и не обращал никакого внимания на их подколки.

Меня одно мучило. Может ли стать писателем бессовестный человек, который оставил умирать своего мастера на дне колодца? Я часто успокаивал себя: в колодце ничего плохого не произошло, Махмуд-уста жив, приехал хозяин и вытащил его. Просто я не выдержал слишком тяжелой работы и, бросив ее, взял свои деньги и вернулся домой, как поступил бы на моем месте любой нормальный человек. Я теперь ненавидел эти слова – «нормальный человек».

Некоторые мои приятели по кварталу, которые учились в Стамбульском университете, отпустили бороды и усы и даже участвовали в столкновениях с полицией во время каких-то демонстраций. Они со смехом и гордостью рассказывали о своих приключениях. Я знал, что они испытывают уважение к моему отцу. Однажды вечером я случайно заговорил с ними о Рыжеволосой Женщине.

– Джем, да ты хотя бы раз в жизни девушку за руку держал?! – воскликнул один такой студент после моего рассказа о том, как два месяца тому назад мой дядя отправил меня на стройку под Эдирне (стройка была солиднее колодца) и там в городке Онгёрен я пережил любовную историю с одной женщиной.

– Кто-нибудь знает, где находится Онгёрен? – спросил я приятелей, сидевших за столом.

Они растерялись, никак не ожидая такого поворота. Один ответил, что его старший брат проходил в Онгёрене службу в армии. Однажды приятель с родителями ездил навестить братца, и этот городок Онгёрен показался ему скучным и унылым.

– Там я полюбил прекрасную женщину, актрису. Я встретил ее на улице. Она отвела меня к себе домой.

Мои приятели изумленно смотрели на меня: было видно – они мне не верят. Я сказал, что провел с той женщиной ночь.

Меня забросали вопросами:

– Ну и как?

– Тебе понравилось?

– Как ее звали?

– Почему вы не поженились?

Тот, кто ездил в Онгёрен навестить своего старшего брата, вспомнил:

– Там чего только не бывает! Всякие бродячие театры с танцами живота, кабаре – и все это ради ушедших на выходные в увольнительную солдат.

Тем вечером я понял, что смогу избавиться от боли и угрызений совести, только если буду держаться подальше от своих приятелей. Я также осознавал: Махмуд-уста и его колодец до конца моих дней будут отдалять меня от радостей обычной жизни. «Самое лучшее – вести себя как ни в чем не бывало», – постоянно твердил я себе.

23

Но разве можно было вести себя как ни в чем не бывало? Мастер оставался в колодце, находившемся в моей голове, в руках у него был заступ, и он продолжал долбить землю. Если он продолжал это делать, значит был жив и здоров.

Поначалу я с содроганием думал, что труп Махмуда-усты кто-нибудь найдет, например Али; дело попадет к прокурору; об этом сообщат в Гебзе; мать моя от слез лишится чувств; полиция отыщет меня на курсах или в книжном магазине и арестует. Правильнее всего было разыскать моего отца и все ему рассказать, но он не искал встреч со мной, из чего я делал вывод, что, даже если он мне и позвонит, то помочь не сможет. К тому же, если бы я рассказал о произошедшем, я бы только усугубил ситуацию. Короче, я постоянно ждал стука в дверь, поэтому каждый прошедший день был для меня доказательством того, что я невиновен, но я боялся, что на следующий день обязательно постучат. Иногда мне казалось, что тот или иной покупатель, спрашивавший меня в книжном магазине «Дениз», где стоит та или иная книга, – полицейский в штатском, и понимал, что мне хочется тут же признать свою вину. Иногда я уверял себя: мастер самостоятельно смог выбраться и, должно быть, давно забыл о своем подлом ученике.

Я преуспевал в книжном магазине. Хозяин «Дениза», которому очень нравились мои предложения по новому дизайну витрин, подборке книг и скидочным акциям, разрешил мне зимой ночевать на диване и даже использовать маленькую подсобную комнатку по вечерам для чтения. Моя мать, конечно, расстроилась, что я буду далеко от нее, но она была уверена, что если ее любимый сын продолжит работу в Кабаташе и учебу на курсах в Бешикташе, то получит хорошие оценки на вступительных экзаменах в университет.

На курсах я трудился как вол, вызубривая формулы наизусть, потому что знал – экзамены станут самым важным поворотом в моей жизни. В напряженные минуты занятий, когда я полностью погружался в уроки, во мне распускался теплый, словно солнце, образ Рыжеволосой Женщины, и я думал о цвете ее кожи, животе, груди и глазах. Но вообще-то, именно уроки помогали мне вести себя так, будто ничего не произошло.

После того как я оставил усту в колодце, мое внутреннее желание стать писателем быстро угасало. Моей матери очень хотелось, чтобы я стал инженером. Я выбрал инженерную геологию.

В конце лета 1987 года стало известно: я прошел по конкурсу в Стамбульский Технический университет на факультет инженерной геологии. Здание университета в последний период Османской империи служило оружейным складом и казармой солдатам. В 1908 году, когда в Стамбул из Салоник прибыли войска, подконтрольные младотуркам, чтобы свергнуть с престола султана Абдул-Хамида, здесь располагались верные султану части. Я узнал обо всем этом из книг. Мне нравились аудитории с высокими потолками, бесконечные лестницы и коридоры, нравилось, что я учусь в десяти минутах ходьбы от Бешикташа и книжного дома «Дениз».

В книжном магазине меня повысили из продавца в управляющие. Хозяин никак не мог примириться с тем, что я не буду писателем. Он упрямо твердил, что из инженера тоже может получиться хороший литератор. А я в общежитии университета почти каждый вечер прочитывал по книге.

Однажды старый сонник с сюжетом «Эдипа» вновь попал мне в руки. Именно в нем в свое время я прочитал историю о несчастном греческом царе. Я вспомнил о Зигмунде Фрейде, который писал, что в каждом мужчине живет желание убить отца.

Несколько месяцев спустя в отделе старых книг мне попался перевод пьесы Софокла, изданный в 1941 году министерством образования. Книга была библиографической редкостью. Я проглотил ее так, словно хотел узнать тайну собственной жизни.

Эдип убил своего отца, пытаясь избежать предсказания оракула, изменить уже написанную историю. Если бы царевич Эдип посмеялся и не придал значения предсказанию оракула, то, может быть, ему и не пришлось бросить свой дом, свою страну и отправиться в странствие и на одной из дорог он бы не встретился со своим отцом-царем и не убил бы его. То же самое можно было сказать и об отце Эдипа. Если бы царь не предпринимал никаких мер, чтобы уберечься от злого рока, то с ним бы не произошло несчастье. Таким образом, если я хочу жить обычной, нормальной жизнью, как все, я тоже должен поступать прямо противоположно Эдипу и вести себя так, как будто ничего не произошло. Эдип, который старался быть хорошим человеком, стал убийцей из-за того, что не хотел становиться убийцей, и узнал, что является убийцей собственного отца, из-за того, что задался этим вопросом. Пьеса Софокла была построена на расследованиях любопытного героя, который в конце ее узнает, что убийцей является он сам.

А вот я не был уверен не только в том, что я убийца, но и в том, что вообще совершил преступление. У меня не было никакого намерения становиться преступником. Махмуд-уста, возможно, целым и невредимым выбрался из колодца. Если бы это было не так, полиция давно бы постучалась в мою дверь.

24

Я бродил по коридорам университета, посещал кино с однокурсниками, которые, как и я, прогуливали лекции по металлургии, смотрел сериалы по телевизору в общежитии и думал, что в конце концов сумел стать таким же, как все.

Назад Дальше