Говорят мои хлопцы, быстро включай телевизор, третий канал, смотри матч, болей за наших. Лига чемпионов, поняла?! Лига чемпионов!!! Приедем — проверим. Ответишь, если что! Ты же у нас талисман! Давай, на тебя страна смотрит!
Я очень люблю нашу страну. Умом. А вот телом… Вернее, его конкретной частью — сердцем — я люблю Великобританию. Почему именно Великобританию? Ну сперва класс английский, потом факультет, потом практика в Шотландии. В общем, люблю и все! Тут ничего не поделаешь. Любишь умом и сердцем, иногда разное. Но вот из-за этой раздвоенности бывают и недоразумения.
Включила телевизор, села, смотрю. Объявляют: «Динамо», Киев. Ага. То есть наши… И «Манчестер Юнайтед»… Что?! «Манчестер Юнайтед»?! То есть… мои!!! Это же мои!!!
Я взяла кота на руки, твердо помня, что болеть надо за наших. Но это умом. А телом… Ну вы помните… То есть сердцем… Словом, сидим мы с котом, смотрим. Наши все гордые и в белом, у нас в стране все сейчас, которые гордые, они обязательно в белом. Мои же в красных кофточках и черных штаниках, не очень хорошее сочетание цветов, скажу я вам. Но зато немаркое. А белое ведь, если испачкать, так потом не ототрешь и очень видно… И такой неопрятный вид у этих в грязно-белом потом, если испачкаться…
Пока я так размышляла, наш, который гордый и в белом, бежал-бежал, шлепнулся и стал ойкать — давить на жалость. А я прямо разозлилась, ну что же он — большой такой уже, а прикидывается. Потом дяденька в полосатом, главный по футболу, судья руками маханул и назначил этот, ну штрафной. Сколько смотрю футбол, столько жду, что как скажут «штрафной», так тут же бокал хрустальный вынесут на подносе и заорут: «Пей-да-дна! Пей-да-дна!» А тут просто один футболист, мой, в красной кофточке, убегает в сторонку, немного разминается — болтает ногами туда-сюда, потом поправляет носки свои длинные и как даст ногой по мячу. Мой кот как раз к этому времени, к штрафному, развеселился, разыгрался и стал ловить мяч. Мой в красном ударил ногой по мячу, мой кот ударил лапой по экрану, туда, куда мяч покатился, и еще один мой с подачи моего кота головой вколотил мяч в сетку наших ворот. Го-о-о-о-ол!!!
— Ты смотришь?! — грозно зазвонил телефон.
— А как же! Конечно, смотрю!
— Смотри мне, смотри!
Тут я вспомнила, что мне же надо болеть не за моих, а за наших. (А подлая мыслишка проскочила, что мои и без меня справятся.)
Опять мой, такой неугомонный, уже без помощи кота отдает мяч моему, и мяч летит выше ворот. Ну так это же потому, что я болею за наших. Хотя стала страшно волноваться за моих.
Сижу, и душа не на месте — разрываюсь!
Наши приуныли чего-то, мои, наоборот, оживились, бегают такие ладненькие, проворные, и один из моих, как в средневековом поклоне, — бумс! — эх, недоглядела, а у наших-то оказались ворота совсем пустые — го-о-о-ол!!! Два — ноль в пользу моих! Хе-хе!!! — потирали мы с котом лапы.
— Ты чем там занимаешься?! — опять зазвонил телефон.
— Футбол смотрю…
— Ты хоть переживаешь?!
— Еще как переживаю! А ты меня не отвлекай! Пока я тут с тобой разговариваю, нашему в белом врезали мячом по кумполу!
Наш — шлеп! — и прилег. Лежал-лежал неподвижно… Ох, думаю, сейчас телефон звонить будет опять! Тренер в очках что-то дико заорал, руками замахал, мол, вставай и иди! Вставай и иди! И знаете что? Наш медленно встал и пошел, прямо как Лазарь какой-то совсем. Правда, очень изгваздался, пока валялся! И кофточку испачкал, и шортики, и носки! Я говорила, говорила… Тоже мне вырядились в белое! Теперь бегают замурзанные, никакого победного и гордого вида…
Пока я возмущалась, судья этот полосатый пальчиком помахал нашему, вытащил из карманчика и показал ему какую-то бумажку желтого цвета. Может, номер телефона… Или визитка доктора… Не знаю. Но этот наш футболист был страшно недоволен, очень был огорчен почему-то. Может, дорого ему было к этому доктору, что ли… Нет, ну этот судья, ну как ему не стыдно?! Мальчик, видимо, издалека, потому что негр. Без мамы, без папы… Холодно ему опять же… Никакой жалости. И пока я сочувствовала одинокому динамовскому африканцу, наш забивает гол моим аккурат под перекладинку. Нет, ну это вообще!
Мои, конечно, забегали, засуетились, мяч отбирают, и что? И ничего! Мы с котом прямо извелись оба, но наконец на сороковой минуте опять с подачи моего, который уже вначале бил, когда я еще про водку подумала, мой еще один забивает гол головой. Ф-ф-у-у-у… Этот вот парень, который все время мячик катит, чтоб его потом забить, ну он такой силач! Умеет подавать. Прямо как моя бабушка. Она и готовить умела вкусно как никто, но уж подавала так подавала!!! Прямо как мой вот этот! Я даже имя запомнила этого казака — Гиггз!
В перерыве мы с котом пили успокоительные капли и выслушивали упреки по телефону.
Во втором тайме мы с моими подустали. Да и наши совсем увяли. Лупят по штангам, падают, и почему-то только в тех местах, которые такими белыми полосочками обрисованы, кривятся и стонут — хотят, чтоб их полосатый пожалел, а других чтоб наказал. Нет, ну разве не детский сад? Мяч руками хватают. Что, можно?! Нельзя! Я уже грамотная, я сколько футбольным талисманом у нас в семье — я уже знаю, что в футболе нельзя мяч руками! Как почему? Да потому что он — грязный же!!!
После того как мой опять забил нашим, я отключила телефон. Что мне выслушивать, когда уже четыре — один. Я, конечно, для очистки совести еще поволновалась за наших, и тогда наш отправил мяч в угол моих ворот. Ну и все. Повозились немного, побегали туда-сюда, и раздался финальный свисток.
Мои выиграли у наших: четыре — два.
Ой, что я выслушала!!!
Конечно, все вокруг были уверены, что это я во всем виновата, что, если бы не путалась в своем выборе, как обезьяна в парламенте, матч прошел бы лучше. А то футболисты сами не знали, что делали.
А я им ответила, что, если будут грубить, я больше никогда не буду футбол смотреть. Лучше пойду кота покормлю, похудел от волнения, маленький мой…
— Кис-кис-кис! Зида-а-ан! Кис-кис! Кушай, Зидан, кушай, Зиданчик дорогой, кушай, киса…
Прощай, душа моя, Манюня!
Манюня очень любила Пушкина. И мужа Фиму. Но разною любовью.
— Фимуля, — предложила Манюня на их с Фимой свадьбе, — поедем в свадебное путешествие в Ленинград. Пойдем на Мойку, двенадцать… А?
Фима по натуре был философ. Он не умел конкретно отвечать на вопрос. Он умел его обсуждать. Вопрос поездки обсуждался несколько лет.
Манюня звонила маме:
— Мы завтра едем!
Назавтра она звонила снова:
— Мы уже не едем…
Еще через несколько лет после рождения Ларочки, а потом и Мишки они наконец взяли билеты в Ленинград. Но Фима заболел.
— Мы снова не едем, — звонила Манюня родителям, — у Фимы радикулит…
Но однажды, перед очередной проверкой на предмет подпольного шитья верхней мужской одежды, предупрежденный заранее Фима, разнося по знакомым отрезы, вдруг взял и обиделся.
— Хватит! — вскричал он голосом трагика. — Свободы! Надоело! Надоело слышать условный стук! Надоело говорить пароль! Ехать! К маме!
Фимина мама жила в Израиле.
— Только после Ленинграда! — отрезала Манюня.
Ничего не оставалось делать. Фиме пришлось согласиться.
Была суббота. На Мойку, 12 пришли рано утром. В арке при входе в музей Пушкина висело объявление: «Музей закрыт на реконструкцию до 1987 года».
На дворе стояло лето восемьдесят второго. Документы были уже поданы. С работы их уже уволили. Манюня прислонилась спиной к стене и закрыла ладошками лицо.
— Слушай, — вдруг загорелся всегда нерешительный Фима, закинув голову и разглядывая здание, — вон открытое окно. Я подсажу тебя, ты подтянешься и заглянешь. А вдруг там его, Пушкина, кабинет! А я тебя внизу подержу за ноги.
Так и сделали. Фима кряхтел внизу, поддерживая жену. Манюня кое-как вскарабкалась на узкий цоколь, уцепилась за проржавевшую жесть подоконника и заглянула в распахнутое окно. Посреди комнаты стояла обыкновенная двуспальная кровать. На одной половине кто-то спал, уютно свернувшись под простыней. На второй — легкое одеяло было отброшено, поверх него лежала газета и очки.
— Это квартира… — прошептала Манюня мужу вниз.
— А?! Поднять повыше? — не расслышал Фима и чуть подпихнул Манюню вверх так, что она очутилась в окне по пояс.
— Это квартира! — запаниковала Манюня. — Отпускай! Отпускай! — отчаянно зашипела она, царапая ногтями подоконник, чтоб не грохнуться спиной назад.
— Это квартира! — запаниковала Манюня. — Отпускай! Отпускай! — отчаянно зашипела она, царапая ногтями подоконник, чтоб не грохнуться спиной назад.
— Я не могу выше! — сварливо возмущался Фима, перехватывая ноги жены под коленями. — Имей совесть! У меня же радикулит!
— Пусти-и-и! — тихо скулила Манюня. — Пусти, пожалуйста! — шепотом умоляла она.
— Стой, где стоишь! Пушкинистка! — ворчал Фима, ухватив жену за щиколотки.
Манюня с ужасом думала, что вот она, уже не очень молодая женщина, фармацевт, мать двоих детей, дочь таких приличных родителей, внучка замдиректора базы галантерейных товаров, племянница раввина Черновицкой синагоги, висит тут, в Ленинграде, на чужом подоконнике! Торчит тут боком в раме окна, как портрет Лопухиной, и сейчас ее заберут в милицию…
Где-то посигналила машина. Голуби шумно метнулись с парапета набережной на крыши домов. Манюня не удержалась, и Фима, забыв про радикулит, еле успел ее поймать.
— Там… там… — захлебывалась Манюня, — люди там живут!
— В музее?! — удивился Фима и находчиво предположил: — Может, потомки?
Манюня согнулась пополам и, хватаясь руками за живот, засмеялась. Она смеялась и смеялась. Долго. Пока не начала плакать. А потом плакала, плакала и плакала…
…Ночью в поезде Манюне приснился Пушкин. Он шел ей навстречу по набережной, в крылатке, раскинув руки; он шел и кричал:
— Прощай! Прощай, душа моя!
Прощай, душа моя, Манюня!..
Посадил дед репку…
Все мы родом из «Репки». Кто не участвовал в постановке «Репки» в первом-втором классе средней школы? Есть такие? Бросьте! Киньте в меня! Не верю. Если не участвовали, значит, мечтали.
Как хорошо я помню «Репку» моего детства! В назначенный предновогодний день в зале на утреннике собирались мыши, кошки и собаки, бабки в платках, внучки с косами и в зеленых сарафанах, дедки с бородами из мочалки и желтые пузатые репки, которых держали в углах до выступления, чтоб их не помяли. И ведь новогодние утренники в этот день были не только в нашей школе…
И вот мне представилось… Если, допустим, спустя двадцать-тридцать лет собрать участников «Репок», как собираются выпускники школ. И по категориям: например, в ресторане «Глобус» собираются дедки и бабки, в кафе «Бинго» — внучки, в банкетном зале столовой стадиона «Колос» — Жучки, в комплексе отдыха «Северная звезда» — кошки, а в отеле «Хилтон» — мыши… Не надо вопросов! Все и так ясно. Репки собираются в казино. Ну или в Куршавеле. Почему так? Вы кто? Токарь вы? Ага, все понятно. Вы в «Репке» играли Жучку. Как догадалась? Теория есть одна. Смотрите.
Вот, скажем, из репок, когда они вырастают большие-пребольшие, получаются депутаты и профсоюзные работники. Проверено.
Однажды пришла к одной такой. Сидит за своим столом репка. Основательно сидит, много лет. Вросла уже. Какую-то проблему у нее пыталась решить. Куда! Тянешь-потянешь, а вытянуть… Тут нужно не только бабку, дедку и всю домашнюю скотину звать. Тут надо тяжелую артиллерию — тридцать три богатыря, триста спартанцев… А лучше Али-Бабу и сорок разбойников. Умаялась я рядом с этой репой, ну ничем ее не проймешь. Тогда решила протестировать. Для наглядности. Спрашиваю: а который час? А она: мол, это пожалуйста, который час — это всегда пожалуйста, сейчас будет вам точное время, до секунд… И включает компьютер. А он что-то никак загрузиться не может. Тогда репка секретаршу позвала. Секретарша — какого-то юношу. Юноша Эдика кликнул. Эдик — какую-то Аленку. Аленка стала своему сыну домой звонить — он хорошо в компьютерах разбирается… Наконец вытянули репку — включили компьютер. Она обращает взор в нижний уголок монитора и важно объявляет: «Три часа двадцать минут». И выключает компьютер. Все. А мы все вокруг нее как дураки стоим…
Я ей: «Георгина Михайловна, ничего не хочу уже, ничего, только скажите, а вы в «Репке» кого играли? Ну, когда в школе учились в первом классе? Кого? Не Репку ли?» Она: «Ну да!»
А я так и знала! Ну конечно, слов учить не надо, сиди себе, жди, когда всех позовут и тебя вытянут. Из репок такие и выходят.
Да. Из дедок и бабок хорошие люди получаются, надежные, справедливые. Кто деда играл, тот хороший семьянин. Идеальный семьянин. Сорочка вышитая. На баяне играет. Подсолнухи вдоль забора растут. Дедка — это когда-то председатель колхоза-миллионера. Или даже начальник узловой железнодорожной станции, директор клуба, президент… да нет, банка какого-нибудь. Фабрики небольшие дедки открывают, заводики, фермы… Молодцы они, дедки.
А девочки-бабки — они обычно склонные к полноте, поэтому добрые и хлопотливые. Эти становятся хорошими поварихами, медсестрами — хоть к ране прикладывай, такие… Библиотекари еще, уютные, спокойные… Люблю людей этих, которые из бабок.
Внучки — учительницы начальных классов с обиженными личиками, хорошенькие секретарши некрупных руководителей, бывает, актрисы, которые в сериалах играют. Обычно обманутых девушек из провинции. Которые приезжают в большой город и вдруг память теряют. И невинность. Это внучки, да.
Из Жучек — работяги, просто работяги, где бы ни трудились. Токари высококлассные, строители, землеробы, спортсмены… Футболисты из Жучек о-го-го какие получаются. Но Жучки — они без особой харизмы. Без харизмы. Инициативы у Жучек, выдумки, фантазии и еще чего-то там маловато. Ему сказали — он сделал, поднял, накосил, перенес, ударил, забил, выстрелил. Не сказали — сидит, ждет, когда кошка придет, подскажет.
Кошки… Загадочные… Кошки — всякие, разные. Кошки — они сами по себе. Но настоящие женщины. Где бы и кем — женщина она, женщина. Ну вы понимаете, да. Есть гламурррррные, есть даже умненькие, а дурррочки, так они вообще самые прррелестные. Даже есть талантливые. Дикторы телевидения. Журналистки с сигаретками. Риелторы…
Дальше. Мышки… Вот это вот отдельная статья. Ох эти мышки! Эти всюду пролезут и свое оторвут или отгрызут. При этом хвостиком махнут, все покатится в никуда, все побьют и за собой пустыню оставят. Из мышей получаются маленькие уверенные дамочки. С крепкими ногами. Мышь, которая уверена, что если бы не она, мышь, то фиг нам этот овощ выдернуть, а потом и кушать его, этот сомнительный национальный деликатес. И она, мышь, еще научит и дедку, и бабку, и внучку, и собаку с кошкой, и весь свой народ, как правильно продукты питания из земли выдергивать, потому что никто не умеет, никто не знает, как правильно. Все неправильно, все несправедливо! Одна она, мышь, наше все! При этом ей наша пресная терпкая репка и даром не нужна… Она сыру поест. В Швейцарии. Ей бы только хвостиком помахать. Хвостиком. И чтоб все-все видели. Вот это мышки. В рюшках и бусах…
Такая вот простая, но удивительная сказка «Репка».
Ну? А вы кого в «Репке» играли?
«Твой лик печальный бел и светел…»
Зима учился в Щукинском и сдавал дипломный спектакль. Таких актеров, которые нужны были ему — не обученные декламировать и представлять, а красивые, смешные, обаятельные, чтоб гибкое мышление, легкая пластика и сочный голос, — не хватало. Словом, задача сложная. И если женщин в его театре было достаточно, даже с лихвой, благодаря романтической внешности самого режиссера, то мужчины были дефицитом.
И вот, когда в мебельном цеху он с художником уже заказывал декорации, ему встретился Паата.
Почему Паата, травматолог, врач-спасатель, оказался у нас? Почему он встретился Зиме в мебельном цеху?
Недаром говорил Боря Гадай, птица-грузин из пьесы Резо Габриадзе: «Эх, пропадем мы, грузины, среди крашеных блондинок…» И правда — эх. Грузин — скала… А вот женщины — грузинская традиционная национальная слабость… Поэтому Паата как-то ослаб и поддался. Словом, втрескался страшно в нашу местную красавицу Галю. Она там в Грузии на лыжах спускалась с горы и упала. Она упала, а Паата погиб. Вот смотрите, Галя подвернула ногу там, на лыжном курорте, так? Врач обычный что должен был записать в Галином анамнезе? Там, нога, связки — то да се… И общий вид больного: «Кожные покровы бледные…» Так?
А Паата мало что везде писал не слово «конечность» или «ступня», а «ножка», так еще и зафиксировал в Галиной карточке: «Твой лик печальный бел и светел…»
Но Гале некогда было обращать внимание на грузинских поэтов, она спешила домой. Поэтому, как только смогла ходить, тут же и уехала, не обратив внимания на влюбленного героя-спасателя… И Паата ломанулся за ней следом, благо у нее в карточке был адрес.
Так он что придумал, этот Паата! Приехал к нам, так? Покрутился, изучил обстановку. Сначала планировал медленно и важно ходить мимо Галиных окон, чтоб она из окна его увидела и страшно удивилась:
— Э! Мама, иди посмотри! Так это же Паата, мой знакомый врач-спасатель, когда я на лыжах падала с горы, а он меня из сугроба выкапывал!!!