Когда они осмотрели последнее помещение, Нелли Анатольевна сказала извиняющимся тоном, будто несла личную ответственность за плохие условия в поликлинике:
– Еще четыре года назад нас должны были перевести в другое здание, которое строили специально, и обещали обновить все оборудование. Но планы заморозились, финансирование прекратилось, здание не достроили. Все остановилось из-за перестройки. Я каждое утро прохожу мимо здания, куда должны были переехать две поликлиники – наша и детская, что напротив. Теперь оно стало пристанищем для бомжей, которые берутся неизвестно откуда, и для подростков-наркоманов, которые вроде прячутся там от людских глаз, – она грустно покачала головой.
Андрей же, который сочувствовал новым веяниям, подумал, что устыдился бы признаться в своих взглядах, спроси она сейчас насчет его мнения о перестройке.
Нелли Анатольевна была доброй женщиной, знала всех сотрудников поликлиники и каждого из них звала ласковым именем, словно своих детей. Ей было около пятидесяти, но она не утратила стройности фигуры, и черты ее лица, несмотря на годы, сохранили красоту.
Андрей удивился, увидев в ее кабинете портрет Ленина, висевший на стене над головой главврача, в то время как многие успели снять эти портреты со стен. Он не предполагал, что присутствие портрета связано каким-то образом с ее политическими воззрениями. Видимо, ей было нелегко избавиться от портрета вождя, который она привыкла видеть в своем кабинете много лет подряд. Это объяснение показалось Андрею наиболее убедительным и полностью соответствующим доброму характеру Нелли Анатольевны.
Оказалось, что он ошибался. Когда Андрей однажды спросил об Ильиче, она немедленно ответила:
– Я все еще верю, что Ленин заслуживает того, чтобы его портрет висел над нашими головами.
Ответ показался Андрею странным, хотя он знал о ней еще мало: главный врач поликлиники, добросердечная женщина, всеми уважаемая и любимая, гибко руководит поликлиникой, не прибегая к бюрократическим методам.
Однако именно эти скудные сведения заставили Андрея исключить мысль о том, что она может быть коммунисткой.
– Надеюсь, мне не придется вешать его портрет у себя над головой, – шутливо произнес Андрей.
– Не обязательно, – смеясь, ответила она. – Да и кто знает, может, мне самой придется в скором времени его снять.
За те несколько месяцев, что провел Андрей в родном городе, он успел заново привыкнуть к его улицам, к старому зданию поликлиники с зелеными ростками, проросшими из стен, будто прерывистые вздохи, доносящиеся из умирающего тела. Привычными стали сами высокие голые серые стены поликлиники, двери, натужно скрипевшие при каждом открывании и закрывании, допотопное ржавое врачебное оборудование, стоны больных, ожидающих в темных коридорах. А еще он привык к звонкому смеху медсестры Кати, а позднее – к дороге, ведущей к ее дому, расположенному недалеко от поликлиники.
По выходным Андрей также по привычке до поздней ночи засиживался с друзьями. После таких вечеров наутро его обычно будил телефонный звонок, когда мать поднимала трубку и успокаивала его ревнивую подругу Катю, сообщая, что сын спит в своей постели, а не в чьей-либо другой.
В один из таких вечеров Андрей пришел к Владимиру, думая об Ольге и оставив за дверями Катю, больше не занимавшую его мысли. Ольга работала в справочном отделе поликлиники и бросала на него страстные взгляды каждый раз, когда он проходил по унылым коридорам. В тот вечер Андрей пил, веселился и смеялся, мечтая о том, как после попойки пойдет к Ольге домой и проведет с ней ночь.
Но после третьей бутылки водки пьяный Андрей вдруг протрезвел. Воспоминание о мучительной любви вновь нахлынуло на него. Неожиданно из самого его сердца вырвались и потекли с языка строки стихов:
Андрей умолк, уставившись взглядом в одну точку. Никто не произнес ни слова. Тогда он встал, поспешно оделся и вышел из квартиры.
Прибежав домой, запыхавшийся Андрей начал быстро собирать вещи, кое-как засовывая их в полиэтиленовый пакет.
– Куда ты? – удивленно спросила мать.
Он бросил на ходу:
– В Ленинград. Поеду проведаю друзей.
– Подожди, я дам тебе сумку вместо этого мешка, – проговорила мать, растерявшись от неожиданности.
– Не надо, мам, сгодится и пакет.
И, как на крыльях, помчался на железнодорожный вокзал. Ему казалось, что опоздай он немного – и все поезда на свете уедут в Ленинград, а он останется на далеком вокзале, одинокий и несчастный.
Добраться из Смоленска до Ленинграда в тот день можно было только через Москву, и тут Андрея ждало разочарование: все билеты на Москву были проданы.
…Он стоял, прислушиваясь к грохоту отбывающих и прибывающих поездов, перевозивших всех, кроме того, кому нужно было уехать больше всех на свете, – кроме него самого.
Рашид
Когда однажды после отъезда Андрея Рашид застал Лейлу в слезах, он понял, что она плачет по Андрею и любит его. Ее горе так тронуло Рашида, что в этих катящихся по ее лицу слезах он разглядел россыпь собственной души, которая стремительным потоком обрушилась вниз, предвещая полный крах.
Весь день он оставался мрачным, пытаясь утешить себя тем, что Лейла забудет Андрея, и наступит день, когда надежда вновь повернется к нему лицом. Но печальная картина не покидала Рашида. Вечером сильно захотелось выпить, обязательно напиться допьяна, и он вышел поискать такси, чтобы купить у водителя бутылку водки.
* * *На улице его внимание привлек пьяный мужик, который покачивался из стороны в сторону, всеми силами пытаясь удержаться на ногах и не упасть, так как неподалеку стоял милиционер и ждал падения, чтобы забрать подгулявшего.
Рашид стоял и наблюдал за ними. Милиционер застыл справа от пьяного и спокойно и уверенно ожидал, а слева от мужика, на расстоянии нескольких метров высился электрический столб. Мужчина долго всматривался в него, затем перевел взгляд на милиционера и расплылся в широкой тупой улыбке.
Рашида позабавила эта сцена. Спустя некоторое время пьяный сделал несколько неуверенных шагов и едва не упал, но совладал с собой и остался на ногах. Затем снова посмотрел на столб, взглянул в сторону милиционера и еще раз обнажил зубы в идиотской ухмылке. Безмолвный поединок длился минут десять. Рашид продолжал наблюдать. Пьяный мужик медленно приближался к столбу. Каждый шаг давался с трудом, но ему все же удавалось удержаться на ногах. При этом мужик смешно поглядывал на милиционера и улыбался ему вызывающе. Рашиду было интересно наблюдать, как милиционер, верный букве закона, оставался стоять молча, будто наслаждался своей будущей победой над соперником и его неминуемым падением прежде, чем тот достигнет столба.
Мужику оставалось сделать лишь несколько шагов, чтобы добраться от желанного столба. На лице милиционера отразилось беспокойство, но он продолжал медленными шагами следовать за пьяным, молча, ничего не предпринимая. Рашиду это нравилось, и ему хотелось хоть как-то подбодрить пьяного, однако он тоже молчал и продолжал следить за его последней отчаянной попыткой. Мужчина сделал еще один шаг, затем – другой, однако на третий у него не хватило сил, и он рухнул на землю.
Милиционер-победитель подошел, поднял пьяного и, придерживая за руку, повел с собой.
Рашид был разочарован. Захотелось подойти к столбу и прислониться к нему, но вдруг показалось, что Рашид тоже может упасть, не дойдя до желанной цели. И некому будет его арестовать, и он так и останется лежать на земле… Он улыбнулся собственным мыслям. Затем направился к стоявшему неподалеку такси и купил бутылку водки.
Рашиду казалось, что он пошатывается на ходу, как тот пьяница, и вот-вот упадет. И причина не только в его любви к Лейле, – его заботил и другой вопрос, возможно, еще более опасный: положение в партии. Почему-то на родине после перестройки проблемы и разногласия в партии вспыхнули как огонь, здесь же вопросы борьбы и революции стали мало кого интересовать, и члены организации потихоньку исчезали из ее рядов, подобно тому, как душа покидает умирающее тело.
Рашид решил не пить в одиночку и отправился к товарищу по партии Халеду.
– По-моему, друг, все идет к худшему, – сказал Халед, наливая водки.
– К чему это ты? – спросил Рашид. – Есть какие-нибудь новости?
– Каждый день происходит что-то новое, разве ты сам не видишь?
– Ты неправильно понимаешь происходящее, это – этап политических схваток.
– Какие схватки? – насмешливо воскликнул Халед. – Схватки с участием пятерых, оставшихся здесь, и, может быть, десятерых там?
– К чему это ты? – спросил Рашид. – Есть какие-нибудь новости?
– Каждый день происходит что-то новое, разве ты сам не видишь?
– Ты неправильно понимаешь происходящее, это – этап политических схваток.
– Какие схватки? – насмешливо воскликнул Халед. – Схватки с участием пятерых, оставшихся здесь, и, может быть, десятерых там?
– Дело не только в нас. Схватки происходят на более значительном уровне, я имею в виду перестройку. Ты разве не читал книгу Горбачева? Он утверждает, что придерживается социалистического пути, и говорит очень важную вещь: нынешние изменения – историческая неизбежность, которая, в конце концов, должна привести к прогрессу и развитию социализма.
– Я не читал этой книги, но, судя по твоим словам, могу сказать, что этот человек либо коварный злодей, либо глупец. Какое развитие может получить все происходящее? Скажи мне откровенно! Да, конечно, есть прогресс в положении таксистов, спекулирующих водкой, в положении продавцов черного рынка и хозяев кооперативов, которые ничего не производят, а только занимаются спекуляцией. А производство между тем прекращается, и директора заводов не знают, как руководить перешедшими на хозрасчет предприятиями. Кризис усугубляется день за днем, с прилавков исчезли товары. А ты говоришь «прогресс»! Я не знаю, отчего так происходит: то ли это большая глупость, то ли запланированная операция… Но в любом случае это не историческая необходимость.
– Хорошо, но ведь все это можно считать переходным этапом.
– Возможно. Но я сомневаюсь, что он закончится в пользу социализма. Иногда мне кажется, что ситуация больше похожа на всеобщее разрушение, чем на перестройку. Порой у меня возникает тяжелое предчувствие, что все это приведет к полному развалу и отказу от социализма.
– Не говори так. И не сомневайся в силе КПСС и ее идеологии, потому что перестройка отражает историческую необходимость и неизбежность. А они вынуждают социализм к перестройке самого себя, чтобы соответствовать новым реалиям и требованиям времени.
– Мне не хочется, чтобы сложилось так.
– А я уверен в этом. Надо верить в партию и в поддерживающий ее народ.
И все же слова Халеда в последующие дни не выходили у него из головы и все громче отдавались в мозгу зловещим звоном. В глубине души Рашид соглашался с каждым словом друга, но отказывался признаться в этом не только перед ним, но и перед самим собой. Подобное признание вызывало в его душе настоящий ужас, так как ставило перед невообразимой опасностью – потерей мечты о социализме и коммунизме.
Ему не верилось, что социальные колебания, вызванные перестройкой в советском обществе, – предвестники глобального и великого сотрясения, способного уничтожить эту формацию.
Великая страна дрожала в конвульсиях и, словно громадное тело, раскрывала легкие для свежего воздуха – воздуха демократии и либерализма. Рашид был свидетелем того, как безмолвие десятков лет нарушил грохот от падения легендарного железного занавеса, ограждавшего страну по всей длине границ, и люди радостно зааплодировали, будто солнце стало всходить над ними с запада.
Но, несмотря на все происходящее, Рашид не изменял своим идеалам. Он просидел немало ночей, резюмируя книгу Горбачева, намереваясь обсудить ее с оставшимся в партии товарищами. Однако его ждало разочарование: он вдруг обнаружил, что друзья вовсе не горели желанием обсудить написанное. Энтузиазм Лейлы и Халеда начинал угасать, а двое других товарищей были заняты совсем иными делами: собирались в Турцию, чтобы накупить кожаных изделий и перепродать в Ленинграде.
– Ты представляешь, я купил новое пианино за ту кожаную куртку, которую носил! – весело рассказывал один из них.
– Я так понимаю, что ты решил стать спекулянтом? – с упреком спросил Рашид.
– А что из того? Деньги никогда не помешают, особенно, если их у тебя не всегда хватает.
– И ты считаешь, что решение проблемы в спекуляции?
– Решение проблемы – в продолжении революционной борьбы, – вставил Халед.
Неясно было, говорил он серьезно или иронизировал, потому что лицо его сохраняло серьезное выражение, но сама фраза показалась Рашиду веселой, и он улыбнулся. Вслед за ним рассмеялись и другие, словно Халед выдал остроумную шутку.
Рашид отчаянно пытался превратить партийные собрания в своего рода реанимационное отделение для спасения от смерти революционного духа его товарищей и, возможно, его собственного. Но за пределами собраний внимание к вопросам политики и борьбы стало заметно ослабевать, и не только у его товарищей, но и у большинст ва революционных активистов – как арабских, так и их единомышленников из других стран. Блестящие возможности для занятия коммерцией, быстрые и выгодные сделки, новости о том, какой товар продается там или тут – вот что занимало теперь умы, завораживало и увлекало всех и вся.
«Как же нам продолжать борьбу в таких условиях?» – озабоченно размышлял на ходу Рашид. А возвратившись к Галине, заставал ее в ожидании, и она тотчас задавала свой самый главный вопрос: «Когда же, наконец, мы поженимся?»
– Прошу тебя, подожди немного, – отвечал он. – Сейчас время для этого совсем не походящее.
И Рашид начинал разъяснять ей трудности политического этапа, на что она с недоумением отвечала:
– Ты дурак или им прикидываешься? Какое отношение имеют к нашему браку политика, борьба, перестройка и твоя партия? Не хочешь ли ты сказать, что взял на себя миссию исправления человечества?
– Это не так. Мы и вправду переживаем сейчас тяжелый период, и я сам не готов к браку. Не понимаю, почему ты волнуешься. Я обещал жениться на тебе, и мы поженимся. Мы обязательно поженимся, Галина! Потерпи немного, не дави на меня.
Говоря это, Рашид чувствовал, что задыхается в настоящей осаде. Он шел искать Лейлу, чтобы рассказать обо всех своих бедах, кроме одной, злополучной, – его любви и Галининой тюрьмы.
Теперь он стал часто навещать Лейлу. В иные дни приходил нагруженный дефицитными товарами, которые доставал с большим трудом, выстаивая часами в длинных очередях. И тогда Лейла готовила какое-нибудь арабское блюдо, запах от которого, как и новость, что она его приготовила, моментально распространялись по общежитию и даже за его пределами, привлекая их друзей, жаждущих отведать знакомые с детства блюда – маклюбу[3] или мулюхию[4] с курицей.
Каждый раз ужин переходил в громкую вечернюю дискуссию, где по настоянию Рашида поначалу главной темой становилась перестройка: воистину ли она историческая неизбежность и приведет ли к дальнейшему развитию социализма? Довольно быстро разговор переходил на новости рынка: говорят, на Невском открылся магазин фирмы «Ланком» с импортной парфюмерией и косметикой, и люди часами выстаивают в очередях перед ним; что правительство якобы разрешило иметь собственные частные магазины; что убийство на такой-то улице произошло на почве финансовых разборок; что поговаривают, будто торговля спиртным теперь находится в руках мафии, и говорят… и говорят…
Потом все расходились, и только Рашид задерживался дольше остальных, переминаясь с ноги на ногу, будто хотел остаться наедине с Лейлой и сообщить ей что-то важное. И, тем не менее, ни разу не сказал ей ничего особенного.
Помимо случайных визитов на неделе, позднее он стал забегать к ней каждую пятницу вечером. Приходил ровно в пять часов, с пустыми руками, стучался в дверь два раза, и Лейла отвечала:
– Заходи, открыто.
Он входил, и они проводили вместе вечер, болтая обо всем, кроме того, что касалось Галины и его отношений с ней. И если, бывало, Лейла спросит о Галине, Рашид отвечал коротко:
– Все нормально.
Он терпеть не мог, когда Лейла спрашивала его о Галине, и ненавидел те моменты, когда Лейла видела его в сопровождении русской подруги. Всячески старался не дать им шанса познакомиться и много раз под всевозможными предлогами отвергал просьбу Лейлы позволить ей навестить их с Галиной. Что касается случайных встреч втроем, нередких в течение прошедших лет, то Рашид всякий раз пытался улизнуть поскорее, таща Галину за собой и оправдываясь тем, что им некогда, они спешат. Он не желал, чтобы Лейла видела его с другой, в надежде, что она, наконец, разглядит его таковым, какой он есть на самом деле: одиноким, несчастным и обделенным любовью.
Прошел год, но он не сумел разрушить разделявших их преград и добиться, чтобы Лейла увидела его положение со всей ясностью.
Он не решался признаться ей в любви.
Но однажды Рашид неожиданно почувствовал, будто давившая его рука судьбы слегка ослабла и готова выпустить на свободу.
Лейла тогда училась на втором курсе. Она настояла, чтобы он поехал с ней на прогулку по городу. Они посетили Русский музей, покатались на пароходе по ленинградским рекам и каналам, а потом Рашид решил пригласить ее на обед: