Жить в такой близости с властолюбивой мачехой было, надо полагать, не сахар. Однако царь, слишком юный даже в глазах рано взрослевших людей XVII века, с неожиданным упорством противостоял течению, не давая в обиду ни маленького Петра, ни даже его мать — изящную молодую женщину, исключительно за свойства характера получившую от врагов прозвище «медведица».
Старший брат Петра
Давайте войдем в положение юноши, чуть ли не на руках внесенного на отцовский престол. Его любимые тетки и сестры, оскорбленные второй женитьбой Алексея Михайловича и поведением мачехи (позволявшей себе даже появляться с открытым лицом перед народом, заведшей театр, танцы и прочие «безобразия»), наверняка требовали удалить Наталью Кирилловну и ее отпрыска от двора — а ведь именно они ухаживали за больным царем!
Любимая мамка, нянчившая Федора с младенчества, боярыня Анна Петровна Хитрово, суровая постница и богомолка, обвиняла перед своим воспитанником в страшных преступлениях и А.С. Матвеева, и Нарышкиных, — а ведь царь знал о ее безусловной преданности и позже доверил попечению боярыни свою молодую жену. «Дядька» Федора, Иван Хитрово, сын всесильного главы дворцового ведомства боярина Богдана Матвеевича, любовно воспитавший царевича и оставшийся одним из доверенных приближенных царя, поддерживал требование своей родственницы, как и многие другие придворные.
Хитрово и виднейшие политические деятели бояре князья Долгоруковы сразу по воцарении Федора решили поделить власть с Милославскими, высланными в конце царствования Алексея на воеводства, а ныне спешно вызванными в Москву. Они, очевидно, не сомневались в падении Матвеева и Нарышкиных: так происходило всегда, это был естественный ход событий. В свое время Матвеев сверг А.Л. Ордина-Нащокина, женил Алексея на Нарышкиной и стал канцлером, а Нащокин отправился «в места не столь отдаленные». Теперь наступило время расплаты, но она почему-то откладывалась.
А.С. Матвеев, который поначалу, как отметили голландские послы, попросту плакал, 31 января неожиданно дал иностранцам твердые гарантии, что политика России не меняется и для него лично «при дворе и теперь все останется по-прежнему»: «Все те же господа останутся у власти, кроме разве того, что ввиду малолетства его царского величества четверо знатнейших бояр будут управлять наряду с ним".
По мнению иностранцев, имелись в виду Б.М. Хитрово, Ю.А. Долгоруков, Н.И. Одоевский и А.С. Матвеев. Мы, зная о соглашении за спиной последнего, должны назвать четвертым И.М. Милославского, встречать которого при возвращении в Москву с воеводства выехал за город чуть не весь царский двор. Подразумевалось (и это хорошо выразил Матвеев), что система власти останется как при Алексее Михайловиче, когда малочисленная Боярская дума (около семидесяти человек, в том числе двадцать три — двадцать пять бояр, из которых многие пребывали в армиях и городах вне столицы) выдвигала лишь нескольких активных членов, пользовавшихся особым доверием государя, который руководил с помощью первого министра-фаворита и контролировал администрацию через личную канцелярию — Приказ Тайных дел.
К 1676 году Думе даже особо незачем было собираться Но при Федоре все пошло наперекосяк: обвальной перемены в верхах не произошло, вместо регентского совета стала постоянно заседать вся Дума, а привычный уже Приказ Тайных дел царь немедленно упразднил, подчеркнув, что отказывается использовать учреждение, стоящее вне единой административной системы.
Шел месяц за месяцем, а Матвеев и Нарышкины сидели на своих местах! Отец ненавистной для всего окружения Федора царской мачехи боярин Кирилл Полуектович Нарышкин продолжал руководить важнейшими финансовыми приказами — Большой казны и Большого прихода — до 17 октября 1676 года. В «Истории о невинном заточении» боярина А.С. Матвеева подробно рассказывается, что лишь ценой чрезвычайных усилий большого количества придворных и с привлечением обиженных канцлером иностранцев удалось убедить Федора Алексеевича сместить главу дипломатического ведомства и в июле 1676 года удалить его от двора на воеводство.
Понадобились новые ужасные клеветы, чтобы в июне 1677 года царь согласился заменить недоверие к А.С. Матвееву на его ссылку, причем самым сильным для государя обвинением стало, видимо, незаконное обогащение боярина. В том же 1677 году братья царицы-мачехи Иван и Афанасий Нарышкины по обвинению в подготовке убийства Федора Алексеевича были приговорены боярами к смерти, но царь лично заменил казнь недалекой ссылкой.
В связи с этим страшным делом появился было указ от 26 октября 1677 года о строительстве для царицы Натальи Кирилловны и царевича Петра новых хором в отдаленном углу дворцового комплекса. Но одно лишь обращение маленького Петра к брату сорвало все планы сторонников Милославских: Федор Алексеевич запретил приближенным даже упоминать при нем о переселении мачехи и к 1679 году сам переехал в новые хоромы!
В этой связи довольно нелепо выглядит утверждение историков XVIII и XIX веков о том, что юный царь» «хилаго телосложения, слабаго здоровья», «совершенно болезненный человек», имел власть «лишь номинально», что «от имени осьмнадцатилетнего, слабаго и больнаго Феодора» правили другие лица. Основа этой версии была зафиксирована еще в труде английского историка Крюлля (1699 год), опиравшегося на сообщение одного из участников петровского «великого посольства».
В чеканном виде позиция, завоевавшая господство в общественном сознании на века, была сформулирована уже в летописи конца 1730-х годов. Н.П. Крекшин в первой и И.И. Голиков во второй половине столетия в один голос расхваливали любовь и заботу Федора по отношению к Петру и его семье, но реальным правителем за государя называли боярина И.М. Языкова. В XIX веке Н.Г. Устрялов счел главным действующим лицом политической драмы И.М. Милославского, который «при содействии дядек и нянек юнаго Федора» воздействовал на «больнаго, хилаго» царя. П.К. Щебальский прибавил к числу руководителей Федора Алексеевича царевен, среди которых выделялась Софья Алексеевна, и князя В.В. Голицына. По М.П. Погодину, реальными правителями были Милославские, затем И.М. Языков и братья Лихачевы при поддержке кланов Хитрово и Долгоруковых.
С. М. Соловьев, открывая главой о царствовании Федора Алексеевича повествование о Новой истории России, постарался тщательно отделить его преобразования от деяний Петра, дабы не нанести ущерб легенде о великом императоре. «От слабого и болезненного Федора, — поспешил уверить великий историк, — нельзя было ожидать сильного личного участия в тех преобразованиях, которые стояли на очереди, в которых более всего нуждалась Россия, он не мог создать новое войско и водить его к победам, строить флот, крепости, рыть каналы и все торопить личным содействием; Федор был преобразователем, во сколько он мог быть им, оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни».
Н.И. Костомаров и Д.И. Иловайский, развивая наблюдения С. М. Соловьева о преобразованиях царствования Федора Алексеевича, не рискнули поднять вслед за великим предшественником вопрос о личном участии государя в реформах и тем самым побудить читателя к сопоставлению фигур Федора и Петра. Я говорю «не рискнули», имея в виду довольно обширный опыт попыток совершенно иной оценки личности старшего брата Петра.
Оставляя в стороне «Синопсис» (Киев, 1680 год) и другие сочинения времени царствования Федора Алексеевича, обратимся к парсуне, написанной на втором столпе Архангельского собора, слева от гробницы юного государя. Вот основные положения текста.
Юный государь был «одарен постоянством царским», благочестием, «долготерпением и милосердием дивным», воистину «сей бе престол мудрости, совета сокровище, царских и гражданских уставов охранение и укрепление, прением решение, царству Российскому утверждение". Он стремился к умножению благополучия народа — „и во всем его царском житии не обреташеся таковое время, в нем же бы ему всему православию памяти достойного и Церкви любезного дела не соделати!“
Федор Алексеевич был страшен неприятелям России, счастлив в победах, «народу любезен". Он принес стране мир, вывел множество людей „ис тьмы магометанства и идолопоклонства“, освободил православные села и деревни из мусульманского подданства, выкупил „многое число“ людей из плена, „пречудно“ украсил церкви.
Царь постоянно помышлял об обучении «российского народа" университетским наукам, определил для устроения университета Заиконоспасский монастырь в Китай-городе и написал для него „чудную и весьма похвалы достойную царскую утвердительную грамоту“. Он построил каменные дома для убогих и нищих на казенном коште, и «оных упокояше многия тысящи".
Федор Алексеевич простил народу недоимки и облегчил налоги. Он отменил местничество; «преизрядно обновил» царский дворец, Кремль и Китай-город; ввел новое платье. Государь еще многое совершил и планировал совершить «полезного и народу потребного», но скончался как христианин «сего народа с жалостным рыданием и со многоизлиянием слезным».
Федор Алексеевич простил народу недоимки и облегчил налоги. Он отменил местничество; «преизрядно обновил» царский дворец, Кремль и Китай-город; ввел новое платье. Государь еще многое совершил и планировал совершить «полезного и народу потребного», но скончался как христианин «сего народа с жалостным рыданием и со многоизлиянием слезным».
Надпись, сделанная при царевне Софье, с избытком подтверждается подлинными документами — прежде всего многочисленными именными (личными) указами Федора Алексеевича, рукописями проектов и т. п. Разумеется, любящая сестра хотела похвалить единокровного брата — но те же оценки воспроизвели в 1680-х годах летописцы политического противника Федора и Софьи патриарха Иоакима, в том числе его приближенный иеромонах (позднее казначей) Чудова монастыря Боголеп Адамов. Уже после падения Софьи, при патриархе Адриане, чрезвычайно высоко оценил деятельность Федора патриарший казначей Тихон Макарьевский, а другой патриарший летописец уподобил давно почившего государя Соломону.
Следует ли говорить, что все эти сочинения только сейчас начинают (с большими трудностями) публиковаться?! Больше повезло «Созерцанию краткому» Сильвестра Медведева, в котором подробно рассмотрены реформы последнего года царствования Федора и подчеркнуто личное участие государя даже в работе его мастеров и художников. Записанное около 1688 года «Созерцание» вышло сто лет спустя; впрочем, автор его еще в 1691 году был казнен на Лобном месте за проповедь, что народ имеет право «рассуждать».
Просветитель Сильвестр Медведев лично сотрудничал с весьма уважавшим его царем Федором и может быть обвинен в пристрастности. Но высокую оценку личности Федора как преобразователя зафиксировал в 1687 году магистр юриспруденции Георг Адам Шлейссингер, а в конце XVIII века ее подтвердили финско-шведский историк X. Г. Портан, французские ученые М. Левак и Н. ле Клерк.
Русские же ученые, такие как Татищев и Г.Ф. Миллер, пытавшиеся взглянуть на деяния Федора по возможности объективно, заранее писали «в стол» (сочинение первого издано в 1966 году, второго — не опубликовано до сих пор). Только митрополит Платон в 1805 году осмелился несколькими словами намекнуть, что «просвещение и поправление" Федора было предпочтительнее петровского. Платон был осторожен и защищен саном, зато французы получили гневную отповедь „Русского вестника“ за то, что, „единодушно выхваляя царя Федора Алексеевича“, наполняют свои сочинения „клеветой на отечественные наши летописи“, „ухищренным витийством“ и „нелепыми бреднями“.
«Голова» государства
Вопрос о личном участии Федора Алексеевича в делах Российского царства остался без монографического исследования, не считая дилетантской книжечки В.Н. Берха и едва начатой работы Е.Е. Замысловского. Между тем совершенно очевидно, что при Федоре не было одного лица или стабильной группы лиц (фаворитов, регентов или правителей), которым можно было бы приписать его стабильный политический курс по целому ряду направлений.
Прежде всего, в отличие от значительной части царствования Алексея Михайловича (1645 — 1676 годы), правлений Царевны Софьи (1682-1689 годы) и царицы Натальи Кирилловны (1689 — 1694 годы), при Федоре Алексеевиче не было первого министра, Посольским приказом, обычно таковому поручавшимся, ведали дьяки, а должность канцлера занимал невеликий администратор Д.М. Башмаков. Отказавшись передавать государственные печати первому министру, и до, и после него как бы представлявшему царя в правительстве, Федор Алексеевич с начала царствования склонен был подчеркивать значение самих печатей.
В управления центральными государственными учреждениями — приказами — прослеживаются изменения, которые можно оценить как элементы фаворитизма. Царский родственник И.М. Милославский в безумной погоне за властью шаг за шагом объединил в своих руках к началу 1679 года десять приказов, но в том же году семь из них потерял, а к концу 1680 года сохранил лишь один приказ, хотя был вхож во дворец, заседал в Думе и время от времени получал от царя лестные поручения (например, объявлял указы).
Клан Хитрово, еще при Алексее Михайловиче державший в своих руках чуть не все дворцовое ведомство (шесть приказов), после смерти его главы Богдана Матвеевича 27 марта 1680 года утратил монополию, хотя остался влиятельным благодаря царскому «дядьке" Ивану Богдановичу, никогда, впрочем, не претендовавшему на лавры политика. К концу царствования только Долгоруковы контролировали семь приказов, что было связано с военно-административной реформой (с конца 1680 года).
Крупнейшие государственные деятели Одоевские ведали всего двумя приказами, а Голицыны — одним (да и то недолго). Центр тяжести конкретных государственных решений переместился в Думу, о чем Федор Алексеевич заявил уже на третий день царствования со свойственной его именным указам энергией и лаконичностью:
«Боярам, окольничим и думным людем съезжаться в Верх в первом часу (то есть с рассветом) и сидеть за делы».
Сам он вскоре присоединился к боярам, причем для ускорения работы часть дел рассматривал лично. Так, на пятнадцатый день царствования Федор Алексеевич повелел ныне и впредь решать дела всех подвергнутых предварительному заключению в Разбойном приказе без промедления «и колодников свобождать без всякого задержанья», а дела, которые судьи не могут решить быстро, докладывать ему самому. Борьбой против извечного русского бича — бесконечного предварительного следствия и тюремного мучительства — царь занимался с присущей ему последовательностью.
Учитывая также указы о совершенствовании гражданского суда, не позволяющие подданным волокитить друг друга, надо признать, что Федор Алексеевич хорошо усвоил схоластический постулат, что надежда граждан на скорый и правый суд есть необходимое условие социального мира. Этому учил его в детстве Симеон Полоцкий, это настойчиво подчеркивал другой ученик Полоцкого — Сильвестр Медведев, писавший царю:
Ничто в мире лучше, яко глава
Крепкаго тела, егда умна, здрава.
«Головой" государства был царь и его „синклит“ (совет), укреплением которого Федор Алексеевич и занялся. При Михаиле Романове Боярская дума насчитывала в начале и конце царствования двадцать восемь — двадцать девять человек (иногда их было до тридцати семи); при Алексее — шестьдесят пять — семьдесят четыре человека. За свое краткое царствование Федор довел число думцев с шестидесяти шести до девяноста девяти; при этом число думных дьяков стабилизировалось, думных дворян — даже сократилось, а число окольничих хотя и выросло с тринадцати до двадцати шести, но осталось в пределах их численности при отце.
Особенностью царствования Федора было почти полное отсутствие «праздничных» пожалований чинов (в связи с коронацией, женитьбой, рождением сына и т. п.), когда они раздавались в основном родственникам и фаворитам. Боярство жаловалось соответственно знатности рода, военным заслугам, роли в дворцовом управлении и лишь в последнюю очередь — благодаря личной близости к государю.
Отсутствие ярко выраженного преобладания в Думе какой-либо группировки способствовало значительному смягчению придворной борьбы и увеличению продуктивности работы. Законодательство, особенно близкое родовому дворянству поместно-вотчинное, совершенствовалось сравнительно с Уложением 1649 года весьма энергично. Царь и Дума неоднократно утверждали даже не отдельные законы, а серии из десятков новых статей к Уложению.
Эти обширные дополнения и еще более семидесяти отдельных указов последовательно укрепляли и расширяли земле— и душевладение служилых феодалов, заботливо оберегали родовую собственность, сближали поместья с вотчинами и увеличивали вторые за счет первых. Дворянство ограждалось от притока лиц из податных сословий, а крестьяне сближались с дворовыми и холопами.
Лично Федора Алексеевича этот отлаженный процесс не очень занимал. Если дополнительные статьи к Уложению по вопросам судопроизводства он утвердил сам, на основе справки из Судного приказа, но без Думы, то поместно-вотчинные узаконения в некоторых случаях вводились в действие без царя, одним боярским приговором. Формула «государь указал и бояре приговорили» менялась в таких случаях на «по указу великого государя бояре приговорили», то есть фиксировала трансляцию полномочий сюзерена на высшее государственное учреждение.
Еще дальше этот процесс зашел в области административной практики, к которой государь прилежал с первых дней царствования. Четвертого августа 1676 года Федор Алексеевич утвердил скользящий график обсуждения в Думе дел по докладам из всех приказов. Но его собственные отлучки из столицы, особенно частые в теплое время года, не позволяли Думе непрерывно (кроме выходных) заседать в полном составе. В этом случае в Москве «для дел» оставлялась думская комиссия.