Бемби молчал.
— Да, — вздохнула белочка, — для Него нет невозможного. Он всемогущ.
Она посмотрела на Бемби большими глазами и навострила ушки, но Бемби молчал.
— Вот мы и остались бесприютными, — продолжала белочка. — Не знаю, куда разбрелись остальные, я же пришла сюда… Но разве найдешь другое такое дерево!..
— Старый дуб… — задумчиво проговорил Бемби. — Старый знакомец далекой, невозвратной поры…
— Значит, это действительно вы! — Белочка была очень довольна. — А все думают, что вас давно нет на свете. Правда, иногда проходит слух, что вы живы… Порой рассказывают, будто вас кто-то видел. Но этим слухам не очень-то верят. — Белочка пытливо посмотрела на Бемби. — Это же так понятно, раз вы не вернулись к своим…
Нетрудно было заметить, с каким нетерпением ждала она ответа Бемби. Но Бемби молчал. В нем самом шевельнулось слабое, боязливое любопытство. Ему хотелось спросить о Фалине, о тете Энне, о Ронно и Карусе, обо всех спутниках своей далекой юности. Но он молчал.
Белочка все еще сидела, поглядывая на Бемби.
— Какая у вас удивительная корона! — изумленно произнесла она. Чудо-корона! Ни у кого в целом лесу, кроме старого вожака, нет подобной короны!
В прежние времена такая похвала порадовала бы Бемби, но сейчас он только сказал:
— Вот как? Возможно…
Белочка прижала к груди передние лапки.
— Что я вижу! — воскликнула она. — Вы начинаете седеть!
Бемби ничего не ответил и двинулся своей дорогой. Белочка поняла, что разговор окончен.
— Доброе утро! — крикнула она вдогон Бемби. — Будьте здоровы! Вы меня так порадовали! Если я встречу наших общих знакомых, я расскажу им, что вы живы. Все будут очень рады!..
Бемби слышал ее слова, и что-то вновь шевельнулось в его сердце. Но он и тут ничего не сказал. Умению быть одному учил его старый вождь, когда Бемби был еще ребенком. Как-то раз, когда он горестно призывал свою мать, приблизился к нему старый вождь и сказал: "Ты что же, не можешь быть один? Стыдись!"
Бемби шел дальше…
Снега вновь укутали землю, и сонно затих лес под толстым белым покровом. Редко-редко слышался вороний карк, озабоченный таратор сороки, слабый, боязливый чирк синиц. Затем круто завернул мороз, и все умолкло, лишь звенел от стужи воздух.
Однажды утром тишину распорол собачий лай.
Непрерывный, торопливый, взахлеб, лай быстро катился по лесу, звонкий, трескучий, сводящий с ума своей злобной настырностью.
В пещерке, перекрытой поверженным буком, Бемби чутко поднял голову и взглянул на лежащего подле старого вождя.
— Это нас не касается, — сказал старый.
Так лежали они в своей пещерке, прикрытой надежным буковым стволом. Высокие навалы снега защищали их от студеного сквозняка, густо сплетенные ветки кустарника, словно частая решетка, скрывали от чужих, острых глаз.
Лай все приближался, злой, задышливый, разгоряченный, — наверно, это была маленькая собака.
Вскоре они услышали сквозь лай чью-то тихую, болезненную ворчбу. Бемби забеспокоился, но старый вождь снова сказал:
— Это нас не касается.
Они продолжали лежать, только чуть подвинулись к выходу. Теперь им стало видно, что происходит снаружи.
Хрустел валежник, с ветвей, задетых чьим-то невидимым бегом, опадал снег, и вот уже можно разглядеть бегущих.
Через сугробы и кусты, через пни и толстые корни прыгала, ползла, продиралась старая лиса. А по пятам за ней гналась собака — невзрачный лохматый пес на коротких лапах.
У лисы была перебита передняя нога, на лопатке вырван мех. Она держала перебитую лапу на весу, перед собой, кровь хлестала из раны на груди. Лиса была вне себя от страха и злобы, от усталости и безнадежности. В какой-то миг она резко повернулась, ощерив зубы. Этот неожиданный маневр противника испугал собаку, она отскочила на несколько шагов. Лиса уселась на задние лапы, дальше бежать у нее не было сил. Лязгая зубами, она яростно зашипела на собаку, та ответила новым приступом бешеного лая.
— Вот! Вот! Вот она! — надрывалась собака. — Вот! Вот! Вот она!
Крик ее явно предназначался не лисе, а кому-то другому, кто был еще далеко отсюда.
И Бемби и старый вождь понимали, что собака призывает Его. Знала это и лиса. Кровь лилась из нее потоком. Лиса слабела на глазах, ее разбитая лапа бессильно опустилась, прикосновение к холодному снегу причиняло лисе жгучую боль. С трудом приподняла она дрожащую лапу и вытянула ее перед собой.
— Пощади меня… — взмолилась лиса. — Пощади меня!..
— Нет! Нет! Нет! Нет! — заладила собака с злобным хрипом.
— Прошу тебя, — смиренно и униженно просила лиса. — Я больше не могу… мне приходит конец… Дай мне уйти, дай мне хоть умереть спокойно.
— Нет! Нет! Нет! Нет! — заходилась собака.
— Ведь мы же родня с тобой… — молила лиса. — Почти сестры… отпусти меня… позволь мне умереть среди своих… ведь мы же почти сестры… ты и я…
— Нет! Нет! Нет! Нет! — упорствовала собака.
Последним усилием лиса выпрямилась, ее красивые острые усы горестно отвисли, но глаза открыто и прямо глянули на противника и совсем иным, спокойным, печальным голосом лиса сказала:
— И тебе не стыдно? Предательница!..
— Нет! Нет! Нет! Нет! — надсаживалась собака.
— Ты перебежчица!.. Ты отступница!.. — с горечью говорила лиса; ее израненное тело напряглось силой ненависти и презрения. — Ищейка!.. Подлая ищейка!.. Ты выслеживаешь нас там, где даже Он не смог бы найти нас… Ты преследуешь нас там, куда даже Ему не добраться… Ты губишь нас, твоих родичей, меня, твою сестру… И ты не знаешь никакого стыда!..
И сразу вокруг забурлили голоса.
— Предательница! — кричали сороки с верхушек деревьев.
— Отступница! — шипел хорек.
— Перебежчица! — хрипела сойка.
— Ищейка! — просвиристела ласка. Со всех деревьев, из всех кустов шипели, свистели, пищали, хрипели, а высоко в небе закаркали вороны:
— Кар-караул!.. Среди нас предатель!..
Все спешили сюда, покидая верхушки деревьев, норки, земляные укрытия, чтобы внести свою гневную лепту в этот спор. Возмущение, прорвавшееся в лисе, пробудило и в других старые обиды, годами скопленную горечь и ненависть, а вид крови, пятнающий белизну снега, пьянил, убивая привычный страх.
Собака злобно огляделась.
— Вы! — крикнула она. — Чего вы хотите? Что вы знаете? О чем говорите? Всё, всё принадлежит Ему! Я тоже принадлежу Ему. И я люблю Его, я молюсь на Него, я служу Ему! Вы что же, хотите восстать против Него, всесильного, вы убогие! Знайте же, Он царит над всем и над всеми! Все, что есть у вас, — от Него! Все, что растет и дышит, — от Него! — Собака тряслась от возбуждения.
— Предательница!.. — прошипела лиса. — Гадина!
И тут собака вцепилась ей в глотку. Рыча, сопя, хрипя, катались они по снегу — мохнатый, пестрый, дико кружащийся ком. Вокруг летали клочья шерсти, взвихренный снег, брызги крови. Но через несколько мгновений ком распался лиса так и осталась лежать на взрыхленном снегу. Вот она дернулась, вытянулась и умерла.
Собака для верности тряхнула ее еще раз, другой и бросила. Широко расставив короткие лапы, она закричала торжествующим голосом:
— Вот! Вот! Вот она здесь!..
Свидетели битвы в ужасе кинулись врассыпную.
— Мне страшно… — тихо сказал Бемби.
— Страшно ее убийство, — отозвался старый вождь. — Страшна их вера в то, что говорила собака. Они верят в Его всемогущество и проводят свою жизнь в вечном страхе. Они ненавидят Его, презирают себя… и безропотно принимают гибель от Его руки!..
Холода внезапно кончились, в зиме словно наступил перерыв. Земля жадными глотками пила подтаявший снег и вскоре покрылась темными плешинами. Черные дрозды, правда, еще не пели, но, поднимаясь с земли, где отыскивали червяков, или перелетая с дерева на дерево, они издавали долгие, радостные ноты, под стать весеннему пению. Послышался и хохоток дятла, разговорчивее стали вороны и сороки, безумолчно болтали между собой синицы, а фазаны, слетая с деревьев, на которых они зимовали, подолгу, как в добрую летнюю пору, оставались на земле, чтобы почистить перышки и приветствовать восход солнца металлическими надсадными воплями.
Однажды Бемби забрел дальше, чем обычно, и на утреннем рассвете добрался до пади оврага. На той стороне, где он некогда жил, мелькала чья-то красная шубка. Схоронившись в чапыжнике, Бемби стал наблюдать. Да, там действительно расхаживал кто-то из его племени и, выискивая свободные от снега местечки, лакомился молодой, едва пробившейся травкой.
Бемби хотел уже повернуть назад, как вдруг узнал Фалину. Первым его движением было броситься к ней, но он остался стоять, словно ноги его приросли к земле. Сердце его горячо билось. Он так давно не видел Фалину! Поступь ее была медленной, затрудненной, то ли от усталости, то ли от печали. Она стала очень похожа на свою мать. Точь-в-точь тетя Энна, с грустным удивлением отметил Бемби. Фалина подняла голову и поискала глазами, будто почувствовав его близость…
Снова Бемби неудержимо потянуло к ней, но он и на этот раз остался недвижным. Бедная Фалина, как поседела и постарела она! "Веселая, дерзкая маленькая Фалина, — думал он, — какой красивой, ловкой и беспечной была ты когда-то!" Вся его юность трепетно всколыхнулась в нем. Он вспомнил поляну, дороги, которыми водила его мать, веселые игры с Гобо и Фалиной, славного кузнечика, изящного мотылька, битвы с Карусом и Ронно, в которых он завоевал Фалину…
А там, вдалеке, медленно, устало и печально, опустив голову, удалялась Фалина. Бемби любил ее в эту минуту так, как никогда не любил ее молодой. Он любил ее последней, нежной, грустной и безнадежной любовью. Ему хотелось перескочить ров, так долго отделявший его от Фалины и от других близких, хотелось догнать ее и говорить с ней о вместе проведенной юности, обо всем дорогом и милом, что было у них в жизни. Но он не двигался с места, и вот уже Фалина скрылась в голом, черном кустарнике…
Долго стоял Бемби на краю оврага, неотрывно глядя вдаль.
И вдруг ударил гром.
Бемби весь подобрался. Гром прогремел по эту сторону оврага, не очень близко, но и не очень далеко. Затем еще и еще.
В несколько скачков Бемби достиг чащи и прислушался.
Тишина. Тогда он осторожно двинулся к дому. Старый поджидал его возле ствола поверженного бука.
— Ты слышал? — спросил старый вождь.
— Да, — ответил Бемби, — трижды гремел гром. Он в лесу.
— Он в лесу, — с каким-то странным выражением повторил старый вождь. — И мы должны идти…
— Куда?.. — вырвалось у Бемби. Он не представлял себе лучшего укрытия, чем глубокая пещера под стволом поверженного бука.
— Туда, — сказал старый вождь тяжелым голосом. — Туда, где находится Он.
Бемби вздрогнул.
— Не бойся, — продолжал старый вождь, — сейчас ты можешь идти к Нему без опаски. Я рад, что могу повести тебя туда, прежде… — голос его будто споткнулся, но он овладел собой и твердо закончил, — прежде чем мы расстанемся навсегда.
И тут Бемби словно впервые увидел, как одряхлел старый вождь. Голова его стала белее снега, лицо исхудало, в прекрасных больших глазах погас глубокий блеск, они приобрели усталый, зеленоватый оттенок.
Они отошли совсем недалеко от своего убежища, когда в ноздри им ударил знакомый едкий запах — вечная угроза, вечный ужас.
Бемби остановился, но старый вождь шел дальше, навстречу запаху, и Бемби нерешительно последовал за ним. Все более тяжкими волнами набегал этот возбуждающий, раздражающий запах. Он заглушил уже все остальные запахи леса, он закладывал нос и глотку, так что нельзя было продохнуть. Необоримый позыв к бегству засосал под сердцем у Бемби, голова затуманилась, все жилы напряглись, и, не надеясь на себя, Бемби теснее прижался к старому вождю. Но тот безостановочно шел вперед.
— Здесь! — сказал старый вождь и ступил в сторону.
В поломанном кустарнике, на взрыхленном снегу, навзничь простерся Он. Страх, перед которым меркли все иные когда-либо испытанные страхи, охватил Бемби. Давно подавляемое стремление к бегству рванулось наружу стремительным скачком.
— Стой! — услышал он грозный оклик, оглянулся и увидел, что старый вождь спокойно стоит подле Него, по-прежнему простертого на земле.
Вне себя от изумления, Бемби замер, затем, охваченный безграничным любопытством и ожиданием чего-то необыкновенного, медленно приблизился к старому вождю.
Он лежал, обратив к небу бледное, голое лицо, Его шляпа валялась поодаль на снегу, и Бемби, не имевший понятия о том, что такое шляпа, решил, что Его страшная голова раскололась надвое.
На обнаженной шее браконьера зияла рана, напоминавшая маленький красный рот. Кровь еще стекала из раны в темную жижу подтаявшего снега.
— Вот мы стоим здесь, — тихо сказал старый вождь, — стоим рядом с Ним… Где же его хваленое всемогущество?
Бемби смотрел на лежавшего, чей стан, чьи члены, чья кожа казались ему загадочными и неуязвимыми, смотрел на Его потухшие глаза и не понимал ничего.
— Бемби, — сказал старый вождь, — помнишь ли ты, что говорил о Нем Гобо, что говорила собака и чему слепо верят все обитатели леса?.. Помнишь ли ты?
— Да… — чуть слышно прошептал Бемби.
— Теперь ты видишь, Бемби, — продолжал старый вождь, — видишь собственными глазами, что Он вовсе не всемогущ, как утверждают лесные братья. Он такой же, как и все мы. Он знает и страх, и нужду, и страдание, и смерть. Грозный и неустрашимый идет Он против нас, и Он же, бездыханный, лежит на земле… Так почему же трепещут все перед Ним? У Него нет таких сильных ног, как у нас, у Него нет ни крыльев сокола, ни ловкости ласки, ни зубов лисицы, и все же Он стал самым сильным из всех. Ибо Он — великий борец! Мы, олени, никого не убиваем, но мы должны сравняться с Ним в силе и упорстве жизни. Мы должны жить, сколько бы ни насылал Он на нас смерть. Мы должны множить, охранять, длить наш кроткий и упрямый род, должны защищать свою жизнь и жизнь своих близких, помогать друг другу и лесным братьям нашим против Него. Мы должны быть чуткими, бдительными, осторожными, ловкими, находчивыми, неуловимыми, но никогда — трусливыми. Таков великий закон жизни. Понял ли ты меня, дитя мое?..
— Да, — тихо ответил Бемби. — Закон жизни — это борьба.
Старый наклонил седую голову, и взгляд его в последний раз сверкнул былым темным огнем.
— Тогда я покину тебя со спокойной душой…
Медленно побрели они вспять. У высокого ясеня старый вождь остановился.
— Не ходи за мной дальше, Бемби, — сказал он спокойно и властно. — Мои дни сочтены, мне осталось лишь подыскать место, где я встречу свой конец.
— Позволь мне… — дрогнувшим голосом начал Бемби.
Но старый вождь прервал его.
— Нет, — сказал он твердо, — здесь мы расстанемся. Каждый должен в одиночестве встречать свой последний час. Прощай, мой сын… я очень любил тебя.
…Этот летний день родился прямо с рассветом, не было ни утренних сумерек, ни утренней прохлады, ни тихого ветерка. Казалось, солнце поторопилось с восходом; едва погасли ночные светила, оно разожгло свой гигантский костер, жарким пламенем охвативший все небо.
Туман, устилавший поляну, запутавшийся в ветвях кустарников, испарился в единый миг, земля лежала сухая, пыля из трещин золотистым прахом. Но в лесу по раннему часу еще царила тишина. Лишь слышался хохоток дятла да неумолчно ворковали неутомимые в нежности голуби.
Бемби стоял на маленькой укрытой лужайке, выкроившей себе местечко в непроходимой, глухой чаще. Над его головой в луче солнца плясал и кружился комариный рой.
Тихое жужжание донеслось из листвы орешника, приблизилось, и рядом с Бемби пролетел большой майский жук. Пронизав комариный рой, он поднимался все выше и выше к маковкам деревьев, где он привык отсыпаться до самого вечера. Его роговицы остренько торчали, его крылышки звенели. Раздавшийся комариный рой вновь сомкнулся за ним.
Но еще некоторое время в перехвате солнечного луча сверкало его золотисто-коричневое тельце, опутанное стеклянным сверком крылышек.
Проводив взглядом майского жука, Бемби двинулся дальше.
— Вы знаете, кто это? — взволнованно гудели комары, роясь почти над самой его короной.
— Это старый вождь, — говорили одни. А другие добавляли:
— Все его родичи давно умерли, а он все живет и живет.
— Сколько же ему лет? — полюбопытствовал крошечный комарик.
— Это трудно сказать, — ответил взрослый комар. — Олени живут долго, чуть не целый век. Возможно, они тридцать, сорок раз видят солнце… Наша жизнь тоже длится немало, но мы видим день лишь однажды или дважды.
— А старый вождь? — спросил комарик.
— Он пережил всех своих. Вероятно, он стар, как мир… Он столько видел, столько испытал, что это невозможно представить себе.
"Комариные песни, — подумал Бемби, — комариные сказки".
Нежный, боязливый клич достиг его уха.
Бемби прислушался и пошел напролом сквозь густую заросль, совсем тихо, совсем беззвучно, — это давно уже стало его привычкой.
Снова прозвучал зов, настойчивый, жалостный, в два голоса, и эти голоса напомнили Бемби его былой, детский голос.
— Мама!.. Мама!..
На прогалинке, тесно прижавшись друг к дружке, стояли два малыша в красных шубках, брат и сестра, покинутые и унылые.
— Мама!.. Мама!..
Еще не замер их горестный крик, когда перед ними предстал Бемби.
Робко уставились малыши на пришельца.
— У матери нет сейчас времени для вас, — строго сказал Бемби. — Он заглянул в глаза маленькому: — Ты что же, не можешь быть один? Стыдись!
Малыш и его сестренка испуганно молчали. Бемби повернулся и исчез в заросли орешника. "Малыш нравится мне, — думал он с нежностью, бесшумно скользя сквозь рослые травы, кустарник и бурелом. — Мы еще встретимся с ним, когда он подрастет… И маленькая тоже очень мила. Она похожа на Фалину, когда та была девочкой…"