— Школа!!! Слушай мою команду!!! Кру-гом!!!
Повернулись. Почти все.
— Р-равняйсь!!! Смирно! Отставить! Кто там стоять не может? Вон из строя! Левый край, подравняться! Младший урядник Силантий! Ну-ка, дай этому оболтусу в ухо, чтобы в себя пришел! Равняйсь! Смирно! Нале-во! По местам занятий, шагом, ступай!
Пока «курсанты» уныло тащились мимо, Мишка, ощущая обожженным виском испытующий взгляд деда, сидел в седле выпрямившись, сохраняя спокойное, даже слегка надменное выражение лица, но как только рядом послышалось сопение Бурея, верхняя губа сама задралась, обнажая зубы, а рука зашарила в подсумке.
«Самострел взведен, сейчас я его… вон туда, где у всех людей переносица, а у этого Квазимодо яма. Черт… почему все болты без наконечников?».
— Ты с чего это, сопля мелкая, командовать взялся? — прохрипел Бурей, глядя в упор на Мишку.
— А с того, Буреюшка, — отозвался вместо внука дед — что Михайла тебя бояться перестал!
— Гы! Это что же, мне его теперь бояться?
— Бойся, Буреюшка, бойся. Не велел бы я Роське болты подменить, лежал бы ты сейчас мертвенький на бережку, с дырочкой в головушке буйной.
— И за что ж? — Бурей подбоченился и смерил сотника взглядом от копыт коня до головного убора. — За то, что твой приказ исполнял?
— За то, что с радостью, Буреюшка. За удовольствие, вишь, платить иногда приходится.
— Ну, так и вешал бы сам… со слезами.
Что-то в словах деда обозному старшине не понравилось. Очень не понравилось. Было такое ощущение, что короткая реплика Корнея имеет отношение к какой-то давней истории, которую Бурею вспоминать очень не хочется. Он, хоть и не опустил упертую в бок руку, утратил вызывающий вид, зыркнул глазами в сторону и совсем иным тоном спросил:
— Значит, все-таки вырастил Лиса, Корней?
Был в этом вопросе какой-то подтекст, как будто горбун говорил об ожидаемом, но очень нежелательном событии.
— Внука. — Поправил дед. — И не вырастил еще, а ращу. Внука, я тебе уже объяснял… Михайла! Не трожь кинжал! А ты, Буреюшка, ступай… обоз Младшей стражи проверь, что ли. Да построже там, только рукам воли не давай, хватит с тебя уже сегодня.
— Ну-ну, посмотрим.
Что собирался посмотреть обозный старшина, так и осталось неясным — то ли порядок в хозяйстве Ильи, то ли кого вырастил Корней. Бормоча себе что-то под нос, Бурей покосолапил в сторону крепости.
— Деда, откуда ты знал? — спросил Мишка, когда уродливая туша обозного старшины отдалилась на достаточное расстояние.
— Чего ж тут не знать? — дед вздохнул, перебирая поводья. — Поживешь с мое… Роську не ругай.
— За что ж ругать-то? Он твой приказ выполнил.
— А то я тебя не знаю! Кхе… Если не за исполнение приказа, так за то, что не предупредил, ругать будешь!
— Не буду. А почему Юлька с ЭТИМ, как с человеком разговаривала? И он с ней… ласково.
— Кхе! А я думал ты все про всех знаешь! Настена, когда-то это чудище разговаривать научила.
— Разговаривать?
— Ага. Он годов до восемнадцати половины букв выговорить не мог — больше фырчал да булькал, а она, дитем еще была, младше тебя, вылечила! Сам не видел бы, не поверил. Он ни «Ч» ни «Ш» произнести не мог — «Фы» получалось. А Настена взяла ложку, засунула ему черенком в пасть и говорит: «Скажи «Ать». А он: «Ачь» — и сам обалдел, впервые в жизни «Ч» сказал! Так постепенно и выучила. Он ее, с тех пор, чуть ли не матерью родной почитает, любого за нее порвет. И за дочку ее тоже. Не дай бог кому их обидеть!
— Непонятно как-то получается, деда. Настена все время вспоминает, как ее мать по наущению попа сожгли, и боится, что и с ней такое же случиться может. А чего ей бояться, если у нее такой защитник?
— По наущению попа… А как ты думаешь, кого раньше слугой Нечистого посчитали бы, Настену или Бурея? То-то и оно! — Дед стащил с руки латную рукавицу, помассировал рассеченную бровь и неожиданно добавил: — Может быть, как раз ты его и убьешь… и рука не дрогнет, и совесть мучить не будет.
— Я?
— А кто, только что, то за самострел, то за кинжал хватался? Жизнь, она такая… не зарекайся.
Дед и внук помолчали, провожая глазами медленно уплывающий по течению плот.
— Кхе, завтра к вечеру до Ратного доплывет, если не застрянет где-нибудь.
— Да уж, увидят там зрелище. Представляешь, деда, как он выглядеть будет? Птицы расклюют, может быть, мелкое зверье доберется…
— Угу, под мостками не пройдет, зацепится, придется кому-то пропихивать…
— Так, может быть…
— Хватит языком трепать, делом надо заниматься! — Дед сердито посмотрел на внука и вдруг спросил: — Ты как по тревоге переправляться собираешься?
— Как переправляться? На пароме, еще две лодки есть.
— Ты чем слушаешь, Михайла? Я сказал: «по тревоге». У тебя на пароме сколько народу помещается? Человек тридцать? Это — если пеших и битком набить, а всадников не больше шести-семи. Телега только одна. Так сколько ты здесь возиться будешь, пока все переправятся? А я сказал: «по тревоге», значит, быстро!
— Да, это я не подумал, деда.
— Вот и думай! А я поехал.
«К чему это он? Думайте, сэр Майкл, коли приказано, лорд Корней просто так ничего не говорит. Сначала… сначала он про плот заговорил, мол завтра к вечеру… если не застрянет. Картинку в Ратном, конечно, узреют еще ту. А потом про переправу. Да, сэр, тут вы маху дали. Или мост строить надо, или брод искать. Рядом бродов нет, уже проверяли, придется на лодках вверх и вниз… Блин, на лодках! Ну дед!».
Мишка дал шенкеля Зверю и въехав на мост через ров, крикнул стоящему на страже «курсанту»:
— Где дежурный десятник?
— Только отошел, боярич, позвать?
— Зови!
Часовой сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул.
— Все, больше смотреть не на что! Давайте все по местам! — донесся справа и сверху голос Нила.
Нинеины работники столпились на недостроенных стенах, чтобы поглазеть на казнь, и расходиться, похоже, не торопились.
«Однако же, неужели среди работников не было ни одного односельчанина Бориса? Семьдесят парнишек и больше сотни работников… и среди них ни одного знакомого или родственника, пусть и дальнего? Как же это Нинея так народ подобрала, Погорынье-то не беспредельно».
— Боярич! Дежурный урядник Климентий!
Клим явился на свист почти сразу, действительно был где-то недалеко.
— Пошли кого-нибудь или сам найди мне младшего урядника Нифонта и пришли сюда, — распорядился Мишка — я вон там ждать буду.
— Слушаюсь, боярич.
Мишка отъехал немного в сторону, спешился и принялся бродить по берегу туда-сюда.
«Так, так, так, сэр. Намекал на что-то лорд Корней, или у вас уже паранойя потихоньку развивается? То, что он втайне поклоняется Перуну и состоит в языческом братстве под псевдонимом «Корзень», для вас не секрет. Оставлять покойника на растерзание зверью и птицам не считают возможным ни христиане, ни язычники, правда хоронят по-разному. Мест для казни на Руси специальных не содержат, по крайней мере, вам, сэр, об этом ничего неизвестно. В общем-то, и не удивительно — по Русской Правде Ярослава Мудрого даже за убийство положен штраф, а не казнь. Казнят вообще редко и либо на льду, либо вот так, как сегодня на плоту. Вода скорбное место смоет и унесет, но это не значит, что покойника надо оставлять не погребенным. Вроде бы, все правильно».
— Боярич, младший урядник Нифонт по твоему приказанию явился!
— Значит так. Назначаю тебя урядником…
— Не хочу! — Нифонт отвел взгляд в сторону и набычился.
— Как это не хочешь?
— После этого, — Нифонт мотнул головой в сторону того места, где еще недавно стоял плот с виселицей — меня совесть заест. Получается, что я на чужой беде…
— Да? А кто, кроме тебя ребят от дури удержать сможет? Ну, называй имя!
— Не знаю… но урядником не буду, можешь меня, как Плоста…
— Дурак! Ты и так десятком командуешь — урядников, кроме тебя не осталось. Пока ты тут капризничаешь, плот все дальше уплывает.
— Что?
— Ты думаешь, я не знаю, что вы Пахома и Амфилохия по-своему, а не по-христиански обихаживали?
— Ну, обихаживали! Наказывай.
— Надо будет, накажу, а пока слушай приказ, урядник Нифонт.
— Да не буду я…
— Молчать, когда боярич говорит! Господин воевода попрекнул меня тем, что на пароме мы быстро, в случае нужды, на тот берег переправиться не сможем. Мост строить долго, значит, надо искать брод, хотя бы для конных. Приказываю тебе, урядник Нифонт, взять две лодки и отправить своих людей искать брод. На одной лодке вверх по течению, на другой — вниз. Сам поплывешь в той лодке, которая пойдет вниз. Понял меня?
— Слушаюсь…
— Я спрашиваю: ты ПОНЯЛ меня?
— Понял… — Нифонт, наконец-то, поднял глаза и глянул на Мишку в упор. — Так точно, боярич!
— Вот и ладно. К обеду постарайся вернуться и языком особенно не трепли. Исполнять!
На въезде в крепость Мишку перехватил Аристарх, почему-то верхом, словно уже собрался уезжать обратно в Ратное.
— Погоди-ка, Михайла, не торопись! Алексей с Ильей все, что надо, Корнею сами покажут и расскажут, а мне с тобой потолковать надо.
— Так может, присядем где-нибудь в сторонке? — покладисто предложил Мишка. — Чего посреди двора торчать?
— Да погоди ты присаживаться, едрен дрищ! — в тоне Аристарха прорвалось раздражение — Может быть, как раз ехать придется! Ну-ка, скажи-ка мне: как ты перед волхвой за трех покойников оправдываться собираешься?
— Никак не собираюсь! Воинское преступление в воинском поселении — мы в своем праве, а боярыню Гредиславу я уже давно упреждал: десятки собраны неверно, рано или поздно беда случится. Не вняла, значит теперь мы любые средства применять можем.
— Боярыня Гредислава… — Аристарх покривился, словно ему это имя чем-то сильно не нравилось. — А что, десятки и вправду неправильно собраны? Это ты сам решил или кто-то из старших подсказал?
— И сам решил, и наставники согласны. Алексей, Филимон, Глеб…
— Ладно, ладно… — староста жестом остановил перечисление и задал новый, совершенно неожиданный вопрос: — Почему волхва упорствует, как считаешь?
— Ну, тут только гадать можно…
— Так погадай! — тон Аристарха становился все более требовательным. — Давно бы уже задуматься пора: с чего бы это волхва опытным, воинам в воинских же делах, перечит?
— Я думаю, что раз каждый десяток в одном каком-то селище набран, то Нинея надеется их здесь выучить, а потом в каждом селище, выученных здесь воинов, наставниками сделать. Сразу десять обученных воинов с десятником… они же и сотню обучить смогут. Конечно, сотня получится не ратнинской чета, но все равно…
— М-да… — Аристарх был явно не согласен с Мишкиной версией, но спорить не стал, а заговорил, на первый взгляд, совершенно о другом: — Ты, вот, все время ждешь, когда я тебя Перуновой премудрости обучать стану. Что ж… вот тебе первый урок. Когда все дружно куда-то в одно место глядят, надо не туда же, куда и все, пялиться, а внимательно посмотреть на самих глядящих. Очень много полезного и интересного узреть можно.
«Угу, как в старом анекдоте: «Секс — сто долларов, наблюдение за чужим сексом — триста долларов, наблюдение за наблюдающим — тысяча». И причем здесь Перун?».
— Понимаю, что во время казни тебе не до того было, чтобы Нинеиных работников разглядывать, а я вот поглядел…… — Аристарх сделал паузу, словно ожидая от Мишки какого-то комментария и, не дождавшись, снова повторил недовольно-многозначительное: — М-да… едрен дрищ…
«Да что ж ему надо-то? Похоже, вы, сэр, в чем-то крепко обмишурились, и именно в ипостаси Окормли! Когда? В чем?».
— А скажи-ка мне, как ты мыслишь: — продолжил ратнинский староста — можно ли найти в Погорынье семь десятков отроков и более сотни работников, да так, чтобы они между собой не только знакомы не были, но даже и в каком-нибудь дальнем родстве не состояли?
«А ведь точно! Позвольте вам заметить, сэр, вы болван, и работать вам только кассиром в платном сортире! Нинеины работники на казнь, как на зрелище глазели — как будто Борис для всех совершенно чужим был, не только не родственник, но даже и не земляк!».
— Каюсь, батюшка Туробой, проморгал. Надо будет у Кузьмы спросить: привозили ли работники отрокам гостинцы от родителей, передавали ли…
— Не надо, — перебил Аристарх — я уже спрашивал. Не было ничего, как на чужих смотрели. Ребятишки, было, сунулись, видать лица знакомые увидали, но их тут же урядники окоротили, а где урядники оплошали, там Красава управилась. Мне Тит рассказал — как змея шипела, и отроки от нее, как от змеи шарахались. Вот так-то…
— Ничего не понимаю…
— Ой ли? Сам, ведь, то же самое творишь! — лицо Аристарха вдруг приняло такое выражение, что было совершенно непонятно: то ли он осуждает Мишкины действия, то ли одобряет. — Кто дело к тому ведет, чтобы отрокам прежнее житье скучным и серым показалось, чтобы будущее они себе мыслили только в твоей сотне? Не ты ли?
— Э-э… ну, так. Да… а Нинея-то тут причем?
— А всего-то и разницы между вами, что ты свое дело исподволь, медленно и незаметно творить стараешься, а она единым махом сотворила! Не понимаешь?
— Н-нет…
— Она ребят из родов НАСОВСЕМ забрала! Без возврата! По ним родня тризну справила, как по покойникам! И это, немного, и твоих рук дело!
— Как это? — Мишка почувствовал себя совершенно ошарашенным. — Я, наоборот, после года обучения собирался их домой на побывку отпустить!
— А кто настаивал на обязательном крещении? Вот и получается: дома с ними простились навсегда, а здесь другие имена дали. Все! Нет уж больше тех отроков на свете!
— Но я же не знал… даже и подумать не мог…
— Не мог он, едрен дрищ… не захотел ты подумать как следует, поленился! — Аристарх обличающе уставил в Мишку указательный палец и передразнил: — По десятку воинов в каждом селище! Тьфу! Да с чего ты взял, что Велесова волхва будет мыслить и рассчитывать так же, как ты думал бы и рассчитывал на ее месте? Она, может быть, раз в десять тебя старше и знает такое, что тебе и не снилось!
— Но как-то же ее намерения надо себе представлять! — уперся Мишка. — Иначе же только и жди какой-нибудь неожиданности.
— Это верно. — Аристарх внезапно успокоился и заговорил уже другим тоном. — Ну, хорошо, вот я тебе об отроках объяснил, и как ты теперь понимаешь ее нежелание перемешивать десятки?
— Теперь? — Мишка на некоторое время задумался, Аристарх терпеливо ждал. — Я так думаю, что совсем-то власть над своими отроками она терять не хочет, а единственное, что их теперь с прошлой жизнью, а значит, и с Нинеей связывает, это их землячества — отроки односельчане. Если с родней навсегда распростились, и имена у них теперь другие, и жизнь другая, то парни, с которыми они с детства знакомы, сейчас для них стали как братья кровные. И еще одно: я думаю, что в тайне они, все-таки, рассчитывают домой вернуться. Пусть нескоро, пусть не все… наверняка же представляют себе, как въезжают в родное селище на лихом коне, в дорогом доспехе, с богатой добычей, и как их встречают…
— Так, правильно. — Аристарх согласно покивал. — А разрешить им вернуться может только волхва, значит привязаны они к ней крепче, чем веревкой. А теперь, парень, вспоминай: с чего наш разговор начался?
— Ты спросил, как я буду за убитых отроков оправдываться, а я сказал… ой!
— Вот именно, что ой. Их НАДО было убить! Это не право твое было, а обязанность! Если они все в своих десятках как братья стали, а два дурака друг на друга оружие подняли, то поступать с ними надлежало, как с бешеными собаками! И ты это понял, и ты это сделал, и волхва понимание твое оценить по достоинству должна!
— Но я же не понял…
— А она об этом знает? Поступил-то ты верно! Значит, и намерения ее верно разгадал!
— Да чего я там разгадал… хотя…
— Ну-ну! — подбодрил Мишку Аристарх. — Давай, выкладывай, что ты там надумал!
— Выходит, что ей нужно войско. Обученное, опытное, послушное своим командирам, но, когда придет пора, готовое выполнить ее и только ее приказ. А когда такая пора настанет, знает только она и больше никто! Это, наверно, как у тебя… как у нас в братстве — живет себе Ратное, ни о чем таком не думает, сотник, староста, сход, да старики с серебряными кольцами делами правят, но есть и Перуново братство. Пока нужды в том нет, оно ни во что и не вмешивается, но если нужда возникнет, то и поперек сотника…
Мишка осекся и уставился на Аристарха, а тот, словно дождавшись, когда Окормля наконец-то додумается до очевидной истины, криво ухмыльнулся и кивнул головой.
— Вот именно! Дошло наконец? И что теперь делать прикажешь, сотник? Соревноваться с Нинеей, кто больше отроков под себя подгребет и дожидаться, когда по тайному приказу они друг на друга кинутся?
— Так ты для этого меня и опричников в Перуново братство посвятил? Чтобы была сила, противостоящая… — Мишка не договорил, заметив, как досадливо поморщился Аристарх.
— Ты парень, вообще, слушаешь, что я говорю или, как глухарь токуешь? Какая, к лешему, «противостоящая»? Забыл, что в Писании сказано о народе, разделившемся внутри себя? Тем паче такое непотребство в войске допускать…
— Хватит!!! — Мишка даже сам не ожидал, что лисовиновская ярость полыхнет в нем так внезапно и сильно. — Рыжего из меня делаешь?!! То Перун, то Христос, сам-то соображаешь, чмо флюгерное… туды вас всех с вашими богами, святыми и юродивыми, уже и небо в барахолку превратили…
Аристарх, вроде бы удовлетворенно, кивнул в ответ на Мишкину ругань, а потом отвесил ему такую затрещину, что чуть не вышиб из седла. Мишка покачнулся и уронил на землю шлем, который придерживал рукой на передней луке седла.