В общении же с девицами, Мишкины братья и, особенно, бывшие музыканты, во многих местах побывавшие и многого повидавшие, выигрывали с явным преимуществом, как, впрочем, и купеческие детишки.
С коварством эдемского Змия искусителя, Мишка начал подспудно внушать «нинеиному контингенту» мысль: «И ты можешь стать таким же — повидать свет, жить в таком же доме, заполучить в жены такую же девку…». Сначала, в качестве поощрения за успехи в учебе и службе, он начал приглашать отроков к себе на ужин. Два-три отрока, сам Мишка, кто-нибудь из «ближнего круга» и старший наставник Алексей не просто ужинали, а еще и чинно беседовали, как взрослые солидные мужи, а поев, приглашали с другой половины дома «дам» — боярыню Анну, Мишкиных сестер и нескольких девок из «бабьего батальона». Засиживались за разговорами в домашней обстановке допоздна, а отроки потом гордились и хвастались перед другими, не удостоившимися такой чести, придумывая невесть какие подробности.
Между десятками Младшей стражи развернулось воистину свирепое (иногда и до мордобоя) соревнование за право сопровождать девиц по воскресеньям в ратнинскую церковь. В доспехе и при оружии! На субботнем построении Младшая стража, затаив дыхание ждала Мишкиного объявления о том, какие два десятка отроков по итогам недели признаны победителями и назначаются в вооруженный конвой.
Наиболее же сильным воздействием на умы отроков оказалась придуманная Мишкой «репетиция семейной жизни». Суть ее заключалась в следующем. Один из построенных на посаде домов, передавался на трое суток паре из отрока и девки. За первые два дня они должны были обставить пустой дом мебелью, натащить туда со складов Ильи хозяйственной утвари и припасов, а на третий день принять гостей — Анну Павловну с Алексеем, Илью с женой, Мишку с сестрами. Показать, как обустроен дом, угостить, занять приличной беседой — сначала мужская и женская части по отдельности, а потом вместе. После этого следовал «разбор полетов» — что «молодые» сделали правильно, что неправильно, как себя вели, принимая гостей, как следует исправить недочеты.
Популярностью это мероприятие пользовалось бешеной, отроки готовы были наизнанку вывернуться, чтобы стать очередным испытуемым, несмотря на то, что спрос при подведении итогов был строжайший, ни одно из упущений не оставалось незамеченным, а надзор за нравственностью оставленной наедине пары осуществлялся, «дабы не увлеклись», жесточайший[7].
Не обошлось, правда, и без неприятностей. Поскольку девок было всего полтора десятка, а отроков более сотни, женская часть «испытуемых» быстро приобрела необходимый опыт и начала помыкать временными партнерами, ударными темпами нарабатывая опыт стервозности и скандальности. Результат воспоследовать не замедлил — одна из девиц, поведшая себя с очередным отроком уж и совсем, как с мужем подкаблучником, огребла сначала пару оплеух, а затем, направляемая и вдохновляемая пинком под зад, ласточкой упорхнула с крыльца.
Особых телесных повреждений она не получила (рукопашному бою отроки обучались старательно), но переживаний было!.. Поученная «по-мужски» дева не только не нашла ни малейшего сочувствия у Анны-старшей, но еще и была подвергнута дополнительному наказанию. Алексей же прочел отрокам пространную лекцию о том, как правильно «учить» зарвавшихся баб, не нанося ущерба здоровью и не оповещая шумом всех соседей. Лекция имела такой успех, что Мишке потом пришлось преподать отрокам несколько психологических «противостервозных» приемов, не требующих рукоприкладства. Хотя и ему пришлось признать, что сама возможность воздействия физического является весьма существенным подспорьем для воздействия психологического — средневековье, куда денешься?
В общем, дело достаточно уверенно шло к тому, чтобы, где-нибудь через годик, отроков можно было спокойно отпустить на побывку домой. Там молодым воинам все покажется серым, скучным, тесным, маленьким… И Нинея ничего с этим поделать не сможет. Если подростку где-то интересно и весело, если впереди надежда на новые впечатления и ощущения, то родителям и учителям с этим справиться очень и очень трудно. В этом разницы между XII и ХХ веками не было никакой.
* * *«М-да, светлая боярыня Гредислава Всеславна, несмотря на всю вашу опытность и мудрость, женский подход вас, все-таки, подвел! Уже в процессе обучения, некоторые из назначенных вами десятников доверия не оправдали, а в боевых условиях этот ваш просчет может стать еще более явным. Не знаете вы военных реалий, не знаете…
Тот же конфликт Амфилохия с Борисом и Пахомом мог бы остаться обычной детской ссорой, если бы одна из конфликтующих сторон не приобрела формального права командовать другой стороной. Вот и достали братцы Борис и Пахом парня «до последней невозможности». Ну, что ж, сэр, значит, придется пройти и через это».
Мишка поднялся с земли, привел в порядок одежду и амуницию и пошагал к крепости. Первым ему навстречу попался Роська. По всему было видно, что крестник целенаправленно ищет Мишку по какому-то сверхсрочному делу.
— Минь! — Закричал Роська еще издалека. — Минь, нельзя же так, скажи им!
— Чего нельзя-то?
— Они покойников не обмытых и неприбранных в часовню притащили и бросили. Кто ж так делает? И еще: кто их отпевать будет? За отцом Михаилом посылать надо.
— Обмывает и прибирает пусть сам седьмой десяток, так младшему уряднику Нифонту и передай, скажи, что я велел. И еще скажи, что если не сделает, младшим урядником ему не быть! А отпевать… Отпевать ты будешь!
— Я?!
— Да! Ты у нас самый ревностный христианин, почти все службы наизусть знаешь, да и ответственным за духовное воспитание отроков, от Совета Академии назначен тоже ты. Так что, за неимением рукоположенного священника… Трудись, одним словом.
— Минь, — Роська явно растерялся — да как же… я…
— Урядник Василий! — добавил металла в голос Мишка. — Отставить причитания!
— Слушаюсь, боярич!
— Вот так-то. Покойников отпоешь, проводишь до могил, а потом уйдешь в казарму и носа на улицу не высовывать, особенно ночью.
— Да ты что? Они же их не зароют, а по языческому обряду на костер положат!
— Ох, Роська… — Мишка с трудом сдержался, понимая, что одним командным тоном толку не добьешься — …ну сколько ж тебе еще объяснять, что знания лишними не бывают? Ты хоть поинтересовался, как по Велесову уряду покойников в последний путь провожают?
— Нет никакого Велесова уряда! — Роська набычился и Мишка уловил в его голосе знакомую фанатичную тональность отца Михаила. — Нет вообще никаких урядов, а одно лишь сатанинское непотребство! И ты ему потакаешь! А я не стану!!!
«Праведник, туды б тебя… Спокойнее, сэр, вам ли не знать, что неофиты вечно стараются быть «святее Папы Римского»? Плюс, юношеский максимализм. Сопротивление фанатиков только распаляет, единственное надежное средство — заставить думать. Унтер Василий, слава Богу, не дурак, да и не фанатизм у него пока, а некая восторженность от «нового взгляда на жизнь» и приобщения к Великой Истине. Пользуйтесь, пока вы для него авторитет, а то упустите — поздно будет».
— Давай-ка, Рось, присядем… вон там, хотя бы.
— Зачем?
— А ну, кончай ерепениться. — Мишка приобнял крестника за плечи. — Я тебя когда-нибудь плохому учил?
— …
— Давай, давай, садись, поговорим. Помнишь, как я тебя книжным словам обучал?
— Ну, помню…
— Вот и хорошо… Видишь ли, сын мой во Христе, наука имеет много гитик…
— Чего?
— Бог есть Любовь… с этим-то ты согласен?
— Ну… да… — Роська напрягся, заранее подозревая какой-то подвох. — А причем тут…
— А как любить, не понимая? — не дал ему договорить Мишка. — И как понимать без знания? Вот ты говоришь «сожгут», а зачем? Какой смысл вкладывается в обряд кремации? Тебе это известно?
— Ну, вроде бы, они верят, что так в Ирий-град попасть можно…
— Верно. В град богов славянских, к Сварогу и его детям. Но Велес-то из Ирия изгнан был, а дреговичи Велесу поклоняются! Зачем же тогда жечь? Зачем отправлять души туда, где их бога нет?
— Сатана тоже низринут был, за то, что… — начал, было, Роська, явно собираясь идентифицировать Велеса, как Князя Тьмы, но Мишка снова его перебил:
— За что Врага рода человеческого Господь покарал, я не хуже тебя знаю! Не увиливай, Роська! Я тебе вопрос задал: «Зачем жечь тела, если душам поклонников Велеса в Ирий не надо?». Как ты духовным воспитанием отроков занимаешься, если на простейший вопрос ответа не знаешь?
— Так… это… вроде бы, незачем. — Роська удивленно уставился на Михайлу. — А чего ж они тогда?..
— Именно! Незачем! — Мишка поймал себя на том, что, копируя деда, назидательно вздел указательный палец. — Так они и не жгут! В земле хоронят! И разницы в способе захоронения особой нет — земля к земле, прах к праху. Единственное — мы тело в домовину кладем, а они кораблик плетенный делают — корзинь…
«Мать честная! Корзинь, а дед-то, в язычестве, Корзень! Как же я раньше-то… Ну да, Нинея рассказывала, когда я еще про деда не знал… Это ж получается что-то, вроде греческого Харона, который умерших через Стикс перевозил… вернее, не так — дед «путевку на берег Стикса выдавал». Ну ни хрена себе репутация у дедушки! Сколько же он народу положил, чтоб такую кликуху заработать?».
Мишкины размышления, видимо, настолько явственно отразились на его лице, что Роська осторожно спросил:
— Минь… ты чего?
— Ничего! — отозвался Мишка, резче, чем хотел. — Хочешь на христианском обряде настоять? А у тебя к нему все готово? Христиан хоронят в пределах церковной ограды, у нас освященная земля для кладбища есть? Если не храм, то хоть часовня на этом кладбище стоит? Ты хотя бы место, где покой усопших мирская суета нарушать не будет, выбрал? И не смей врать, что собирался умерших в Ратное отвозить, ты об этих делах даже не задумывался!
— Да кто ж знал? Минь…
— Вот и сиди в казарме! Сунешься им мешать, морду набьют, или чего похуже устроят.
— Так ведь грех-то какой!
— Помешать ты им можешь? Нет! Поэтому, позаботься о душах, а с телами… — Мишка сделал над собой усилие и заговорил мягче. — Ну, не все же сразу, Рось! Посмотри ты на жизнь нормальным взглядом. На все время нужно. Это ты вот так сразу истиной верой проникся, но ты исключение, а не правило. Ребята всего три месяца, как к православию прикоснулись, а всю жизнь до этого в Велесовом уряде обретались, и родители их, и деды, и пращуры не знамо сколько колен.
— И горят теперь в геене огненной…
— Дурак! — Мишка снова сорвался на резкий тон. — Они виноваты в том, что до них никто Благую Весть не донес?
— Андрей Первозванный…
— Да! На киевских горах проповедовал, но где Киев и где мы, да и когда это было? От тех времен до Владимира Святого столетия прошли!
— Но, все равно…
— Нет, не все равно! Сжигают своих покойников поклонники Перуна, а не Велеса, да и то не всех. Некоторых тоже в земле хоронят, для того, чтобы пройдя через Лоно Матери-Земли, они очистились и пришли в мир в новом рождении, более лучшими. По научному называется реинкарнация, сиречь, перевоплощение.
— В Писании такого нет. — Не очень уверено возразил Роська.
— Верно, христианство реинкарнацию отвергает. Перун в наших краях чужой, его сюда варяги Рюрика принесли. А у Литвы, Пруссов и Ятвягов есть похожий бог — Перкунас. Твои родители, скорее всего, ему поклонялись, им ты тоже адские муки сулишь?
— Я за них молиться буду…
— Ты мне тут кликушу из себя не строй! — Мишка, все-таки, сорвался на крик. — Я слышал, как ты сейчас про геену огненную толковал, злорадство в твоем голосе было, злорадство! Мол, я Истиной Веры сподобился, а вам, язычники закоренелые, в адском пламени гореть! И это христианин, коему о загубленных душах скорбеть надлежит!
— Минь… — Роська дернулся, как от пощечины. — Крестный!
Мишке показалось, что Роська сейчас бухнется на колени и начнет каяться.
«Перебор, сэр, ну нельзя же так! Парень вас чуть ли не за отца родного держит, а вы с ним, как с дерьмократом в кулуарах Госдумы. Нервы, конечно, не железные, но своего-то зачем?».
— Все, Рось, все, хватит! — Мишка снова приобнял крестника за плечи. — Ну, перестань, перестань… эк тебя пробило-то. Хватит, я сказал! Испробовал на себе истину «не суди и да не судим будешь»? Вот и не суди.
— Но как же?..
— Всему свой срок, Роська, не спеши, воспитаем ребят, как надо, только не дави, не ломай. Время такая штука… оно все перебарывает, сам убедишься… со временем. Ну, вот представь себе: переженятся наши отроки, родятся у них детишки. Кто им сказки да легенды рассказывать будет? Деды и бабки, так?
— Так… но они же язычники?!
— Погоди, Рось, не спеши. Потом и у тех детей родятся свои дети. И они уже будут спрашивать у своих дедов и бабок: как устроен мир, почему гремит гром, что с человеком происходит после смерти?
— Ага! А они уже христиане, и станут рассказывать…
— Нет, Роська, если бы все было так легко и просто! На самом же деле… понимаешь, сказки-то малым детям мы рассказываем, по большей части те, которые сами в детстве слышали. Так что… не знаю. Кто-то, конечно, и Святое Писание внукам возьмется пересказывать, а кто-то языческие сказания, а скорее всего, и то и другое вперемешку. Но пройдет еще несколько поколений, и однажды на вопрос внучат: «Что бывает с людьми после смерти?», уже никто не произнесет слово «Ирий», а только слова «Ад» и «Рай». Вот тогда… вот тогда и произойдет то, чего ты хочешь добиться всего-навсего за три месяца!
— Так мы же и не доживем…
— Андрей Первозванный тоже не дожил, а Русь-то крестили!
— Минь… Крестный, ты так говоришь, будто тебе не четырнадцать лет, а четыреста…
— Ну, так и ты, православный воин Василий, тоже с отроками разговариваешь не от себя, а опираясь на одиннадцать веков христианства. Или не так?
— Я, как-то, и не задумывался…
— Ну так задумайся: что такое три месяца, по сравнению с тысячелетием? А теперь ступай, присмотри там, но в меру, с разумением.
— Но отец Михаил…
— Исполнять! Могилы, кстати, пусть тоже седьмой десяток роет. А кресты на могилах позже поставим. Все, урядник Василий, спорить и возражать запрещаю! Иди, командуй седьмым десятком
«Мда-с, досточтимый сэр, мировоззренческий конфликт между поколениями… в какую еще сторону вывернется — поди угадай. Ладно, еще сейчас — «это бог неправильный, а вот этот правильный», а придет время и вслух будет сказано: «Бога нет!».
И какой из сего заявления надлежало сделать вывод? Все дозволено? Этим вопросом, помнится, мучились персонажи Достоевского. А Максим Горький устами своего героя заявил: «Все — в человеке, все для человека! Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга!». Все, почему-то, помнят из этого монолога Сатина только слова: «Человек — это звучит гордо!», а ведь, по сути, это — манифест атеизма. И публика рукоплескала! Граждане Империи, где православие было государственной религией и без справки от приходского священника нельзя было получить паспорт! Да, на театральных подмостках это — красиво, смело, возвышенно! А в жизни? Когда дошло до дела, то только шмотья полетели, причем, шмотья кровавые, а те, кого в школах подзатыльниками и розгами заставляли учить Закон Божий, с уханьем и присвистом валили кресты с куполов…
Не то ли и вы, сэр, сейчас творите? Да, под угрозой наказания «курсанты» уже не блеют и не кукарекают во время молитвы, но… Амфилохий и Пахом — дети одного рода, пусть и дальние, но родичи — подняли оружие друг на друга, вопреки обычаям, освященным веками! Не ваших ли рук дело? Старые правила, вроде бы можно уже и не исполнять, а новые еще не стали непреложной истиной…
Переходный период… как его сократить? Пожалуй, только война — боевое братство в бою и выковывается. Едрит твою, опять кровь… неужели нельзя никак иначе? Э-э, сэр, опять вас понесло! Кровь, кровь… да, кровь! Вы воинской школой, или балетным кружком руководите? Но вторая составляющая воинского братства — одинаковое понимание Добра и Зла — единая идеология. Патриотизма еще нет — не то ЗДЕСЬ, пока, государство, национального самосознания… да тоже пока «конь не валялся» — о славянстве знают, хотя и весьма расплывчато, но главенствует во всем род, более опосредованно, племя: дреговичи, кривичи, радимичи и прочие. Значит, в качестве позитивного объединяющего начала, остается только религия. Одинаковое мировоззрение, одинаковые нравственные императивы, одинаковые поведенческие реакции в сходных обстоятельствах. Единоверцы понятны, предсказуемы, вызывают доверие. Вывод? Никаких посвящений в Перуново братство больше допускать нельзя. Выкручивайтесь, сэр, как хотите, но зигзаги типа: Велес — Христос — Перун, для подростковых мозгов явный перебор.
М-да, достойный вывод для ученика и преемника главы Перунова братства. Стопроцентный сюр, господа!».
Внутри крепости все, на первый взгляд, шло своим чередом, все занимались своими делами, но Мишка, то и дело, ловил на себе настороженные взгляды. Все было понятно — обычно, боярич телесными наказаниями не злоупотреблял, фактически, не использовал их почти никогда, а сегодня… Два трупа и урядник под арестом, хотя тоже мог бы уже быть покойником.
Мишка огляделся и увидев, что Алексей что-то объясняет сидящему верхом отроку, видимо, отсылая гонца в Ратное, направился к старшему наставнику Младшей стражи.
Идти пришлось мимо «курсантов», занимающихся верховой ездой. Наставника с ними, почему-то тоже не было, в середине круга, по которому неспешно рысили кони, восседал верхом Мефодий, время от времени пощелкивая кнутом и покрикивая на учеников.
Поначалу, кавалеристы из лесовиков были вообще никакие. На спине у лошади кое-кто из них держаться мог, но и только. К седлам, стременам и кавалерийским командам «нинеин контингент» пришлось приучать с нуля. Сейчас, после месяца ежедневных занятий, все выглядело уже гораздо приличней, но Мефодий постоянно находил повод для замечаний: